Когда Алексей Арестович пишет про расчеловечивание — он не владеет темой. Он исходит из неверных изначальных предпосылок.
Соответственно — он не прав.
Когда человек испытывает ненависть, злость, ожесточение, отвращение, неприятие, брезгливость — это значит, что он испытывает человеческие чувства. Это значит, что он ВСЁ ЕЩЁ испытывает человеческие чувства.
Когда человек ненавидит — он все еще человек.
Страшнее — когда он перестает ненавидеть.
Наша нервная система устроена таким образом, что у неё есть ресурс. И, рано или поздно, этот ресурс вырабатывается. Он исчерпаем. Иначе человек просто не может. Он не выживет просто иначе. Просто сойдет с ума.
Либо вырубит предохранитель — либо сгорит микросхема.
Все просто.
Первыми уходят положительные эмоции. Жалость. Сострадание. Эмпатия. Отрицательные эмоции держатся дольше, но, в конце-концов, уходят и они.
И вот в этот момент нервная система выключается.
Человек просто перестает испытывать эмоции.
Какие-бы то ни было.
Ненька Украина… Всего десять лет назад страна была абсолютно другой. Украинцы были мирным, дружелюбным трудолюбивым народом. Сравнивали себя с пчелками.
В 2014 году украинская армия не могла убивать. Она не могла стрелять не просто в своих граждан, которые останавливали танки голыми руками и разоружали десантную бригаду — она не могла стрелять даже в оккупантов в Крыму. Вспомните эти фотографии: «Мужики, вы чего?».
Прошло десять лет…
Так, как было — уже не будет. Чем бы ни закончилась война — так, как было, уже не будет. Той страны, той Украины, больше нет. Возврата нет. Никто не вернется. Ниоткуда. Никуда.
Даже если вы и вернетесь физически — с фронта, из переселенчества, из эмиграции — тех, кто был «вашими» в прошлой жизни — их уже нет. Даже если они и вернутся тоже.
Того круга общения больше не будет. Тех общих интересов больше не будет. Тех общих тем для разговоров больше не будет. Общего настоящего больше не будет.
А, главное — не будет больше общего прошлого.
Два соседа, два лучших друга, оба воевали, но — попали в разные бригады: и все. У каждого свое прошлое. У каждого свой ад. У каждого свой новый круг общения, с которым он это свое прошлое и разделял.
Один вернулся здоровый, другой без ноги — всё.
Общих точек для соприкосновения больше нет.
Война рвет связи — и рвет их с гарантией.
Ужас я испытывал лет пять назад. Когда мы узнали, что нашего крестника, близкую родню, члена большой семьи — призвали в армию. В десантники. И отправили служить в Крым. И вот мы сели друг напротив друга — и что дальше? Если они полезут и он перейдет границу — что дальше?
А дальше… Дальше мы приняли решение. Мы приняли решение, что будем продолжать помогать украинской армии. Собирать на тепловизоры и ночники. Чтобы освобождать украинскую землю. Даже если… Даже если.
Вы понимаете, через что вы протащили женщину, мать своего собственного ребенка, чтобы она сознательно, после долгих раздумий приняла такое решение?
Ненависть… Ненависть я испытывал полгода назад. Когда погиб Вячеслав Зайцев. Историк. Душа и двигатель заповедника «Хортиця». Слава нашел човен на Днепре. Десятого, что ли, века. Несколько лет нырял к нему. Все мечтал вытащить. Звал меня. У нас был проект — я приеду и напишу большой хороший репортаж. С фотографиями. Поныряем вместе.
Слава был убит пятого октября под Бахмутом.
Год назад… Год назад я чувствовал облегчение. Когда узнал, что погиб Макс Левин. А меня с российским гражданством не впустили в Украину. И я испытал облегчение. Потому что если бы впустили — я поехал бы с Максом. И искали бы потом нас вместе.
А сейчас я не чувствую ничего. Ничего. Вообще ничего. Ни ужаса, ни облегчения, ни жалости, ни ненависти. Ничего.
Через границу пойдут крестники, племянники, кузены, браты, сваты, дяди, тети?
Тримайте, хлопці, тепловізор.
Ебеньте.
Мой мозг теперь устроен по другому. Мои надпочечники теперь устроены по другому. Они просто банально не вырабатывают больше тех гормонов, которые отвечали бы за ненависть или эмпатию.
Предохранитель перегорел — и система перешла в альтернативный режим работы.
Про акулу я написал один-единственный пост: «Египтяне, а пришлите нам таких акул в ров». Многие посчитали это сарказмом — но это не было сарказмом. Полупроводника «сарказм» в цепи моей нервной системы больше нет. Она прямая, жесткая, простая и заточенная на максимальную эффективность с минимальным сопротивлением.
Есть машина для ЗСУ. Бесплатно. Бензин.
Бензин — не эффективно.
Не пойдет.
Есть машина для ЗСУ. Дизель. Коробка-автомат.
Коробка-автомат не эффективно.
Не пойдет.
Есть акула. Акула ест граждан страны-оккупанта.
Акулы едят оккупантов.
Акулы — эффективны.
Египтяне, пришлите нам акул.
Всё.
И если бы проект по закупке и запуску акул в Москва-реку был реальным — не сомневайтесь, мои дорогие эмпатичные хорошие русские — я бы их туда запустил.
Без ненависти, без жалости, без сарказма или черных шуток.
Я не испытываю к вам больше ненависти. Правда. У меня больше нет психоэмоциональных ресурсов не то, что на ваших — у меня их нет больше на своих. Мне не жалко собак в Новой Каховке. Не потому, что я злой.
Просто потому, что у меня на людей-то не осталось сил.
Не так давно у нас в Мордоре умер близкий человек. Самый близкий. Ближе только мама. Этот человек был вторым после мамы для моей жены, когда она была подростком в голодные девяностые. У этого человека моя дочь проводила каждое лето. Между берез, растущих в её дворе, я делал для своей дочери качели. Детство моей дочери прошло в этом доме в этой деревне. Её биоритмы, её память на запахи, настройки её организма на соотношение солнечных и пасмурных дней прошли в этом доме. Доме её детства.
Поехать хоронить мы, естественно, не можем.
Знаете, что я сейчас чувствую?
Ничего.
Моей маме за семьдесят. Когда я думаю о том, что она тоже умрет, и я тоже не смогу поехать на её похороны, на похороны своей матери…
Да ничего я, блядь, больше уже не чувствую!!!
Умрет еще один житель оркостана. Этот житель — моя мама.
Итак, продолжаем на тепловизор.
Моих запасов осталось только на двух человек — жену и дочь.
И то уже пайка эмоций урезана в десятеро.
А ведь я — добрый человек. Я тараканов убивать не могу. Я червяков во время дождя спасаю. Мы с дочкой равликов через дорогу переводим.
Когда-то я был добрым человеком.
Когда-то мы все были добрыми.
Понимаете, к чему я клоню?
И таких теперь у вас — девять десятых граждан соседней страны. Которые когда-то были добрыми, мирными, трудолюбивыми. Которы не могли нажать на курок.
И которые готовы теперь убивать. Всех по ту сторону границы.
Своих родных. Своих братьев. Своих племянников.
Своих близких, родственников, родных…
Когда на красной площади будут стоять танки под украинскими флагами, а под гусеницами этих танков вагнеровцы будут резать гражданских, выпускать вам кишки, насиловать, отбирать смартфоны и вырывать золотые сережки из ушей, сидящие на броне этих танков бойцы посмотрят на небо, на облака, на деревья, на то, как вам выпускают кишки, на брусчатку, на отражение неба в луже — а затем возмуть паука с выколоткой и пойдут менять трак в гусянке.
Вас будут убивать и насиловать у нас на глазах, а мы будем просто сидеть и смотреть.
Даже нет, не «смотреть» — это не правильный глагол — мы будем просто сидеть, и не видеть.
Мы. Вас. Больше. Не видим.
Понимаете?
Трак в гусянке важнее, чем все ваши крики «Папа помоги».
Да, этот крик будет долго стоять у меня в ушах. Наверное.
Но я сейчас пойду и буду покупать тепловизор.
Племянники, дяди, тети, брятья, сватья… Приходите.
Мы убьем вас всех.
А ведь я — в благополучном тихом мирном Таллинне. Я не знаю, что такое прятать каждую ночь своих детей в ванной под вой сирен. Не знаю, что такое прожить два месяца в подвале, ожидая, когда тебя заживо похоронит шатающаяся сверху шестнадцатиэтажка. Не знаю, что такое ногтями выковыривать из-под рухнувших плит свою семью. Не знаю, что такое хоронить сына.
И когда ваши потешные преображенские профессора пишут там что-то гуманно-сферическое гипотетическое про эмпатию — вы не про эмпатию пишете. Вы пишете про то, что вы до сих пор так и варитесь в своем тыквенном латте и так нихуя ничего и не поняли.
Вообще ничего.
И вообще нихуя.
Виктор Шендерович обвиняет меня в том, что я совместно с Муждабаевым организовываю срывы его концертов в Вильнюсе…
Блядь.. Бросить всё, и уехать жить на планету, где обитает Виктор Анатольевич.
Чтобы шендерович под кетчупом — был единственной моей задачей.
Княп, ёпта.
Так что, дорогие мои хорошие россияне будущего. Вам надо бояться не тех, кто вас ненавидит. Не тех, кто постит мемасики с акулой, ржет и издевается.
Они хотя бы говорят. Еще говорят. Пока ещё говорят.
Вам надо бояться тех — кто уже молчит.
Потому, что настоящий пиздец к вам придет тогда, когда мемасики прекратятся.
Ваш Дед.
Источник: Аркадий Бабченко, Site.ua.
