Алкоголь и наркотики плотно проникли в будни российских военных на фронте. В военные суды поступают дела о пьяных дебошах и употреблении запрещенных веществ, а жены мобилизованных встревожены состоянием своих родственников, которые, по их словам, злоупотребляют спиртным на передовой. Между тем человек с зависимостями в принципе не должен попадать на фронт, поскольку это одно из противопоказаний к воинской службе.
“Даже командир запил”
О том, как 45-летний зять Артем с синдромом зависимости раскодировался на фронте, Север.Реалии рассказала 68-летняя жительница Петербурга Алина (имена изменены в целях безопасности людей).
«Моя младшая дочь Маша стала вдовой 25 лет назад, осталась с годовалым сыном на руках. А шесть лет назад вышла второй раз замуж за Артема, – рассказывает Алина. – Сначала он казался таким положительным парнем: руки растут откуда надо, не хамло, никогда не был женат, без детей, хотя ему на тот момент было почти 40 лет. Но потом оказалось, что он отсидел 13 лет за распространение наркотиков. Кроме того, у него есть пристрастие к алкоголю и веществам. Из-за этого я все эти годы как на пороховой бочке – за дочку переживаю».
По словам тещи, Артема постоянно кодировали, но он все равно срывался. В 2021 году его в очередной раз поймали гаишники в нетрезвом виде – суд назначил два года условного срока. До ухода зятя на войну они купили новую машину в кредит больше чем за миллион рублей.
«Артем в хлам разбил машину: съехал в кювет и врезался в дерево. Мне пришлось договариваться с гаишниками, чтобы ему это сошло с рук, ведь он опять был нетрезв. Его забрали на “СВО” (так российские власти и СМИ называют войну в Украине. – СР) в 2022 году. Но 1 января он получил серьезное ранение в “ДНР” и вернулся. В Новый год, когда его подстрелили, военные, конечно, крепко выпили, да и вообще там пьянка процветает, бухают по-страшному. Даже командир уходил в запой. Как только зарплату получали, устраивали попойки. Артем поехал на фронт закодированный, но в итоге, разумеется, запил, пока его не подстрелил снайпер. Военные постоянно дрались между собой всей бригадой. Однажды пьяные мобилизованные даже посадили командира в подвал. Когда Артем уже был в полевом госпитале, какие-то офицеры поехали на КамАЗе, вероятно за водкой, и свалились в канаву – ноги и бошки переломали», – говорит Алина.
Дочь скрывает, что зять пьет, замечает Алина, но 26-летний внук недавно вернулся из командировки и застал пьяных родителей.
«Внук уже тоже в случае чего шашку наголо достаёт, говорит Артему: “Зачем ты пьешь, вали домой к своей маме”. Как мне не волноваться тут? Это же моя дочка. В итоге внук вызвал врача на дом, и Артема опять закодировали. Но мне кажется, такие люди неисправимы. Не понимаю, зачем это ему? Живёт он распрекрасно в хорошем жилье, машину купили, жена любит, готовит ему, балует – и все равно эти срывы есть. Жалко ее, жертвенную. Говорит: “Ой, да пусть он посидит да полежит”. Какое посидит? Первые месяцы после ранения она ему кофе в кружке мешала. Может, и правда надо так делать, но меня это бесит», – говорит Алина.
После контузии Артем за полгода так и не оклемался, стал мало говорить.
«Пуля попала в горло, задев два позвонка, рука одна висит, – объясняет Алина. – Я сама нашла его в ростовском госпитале через волонтеров, когда он там лежал. Договорилась с начальником о переводе в петербургскую академию, где лечат раненых военных. Категорию “Д” ему давать все равно не хотели, пока я опять же не договорилась с начальником. Сейчас он числится в отпуске, но скоро с Машей поедут в ростовский госпиталь, чтобы написать рапорт об увольнении. Да и дочь перестала работать – живут на выплату по ранению, и мы с дедом помогаем».
Ее дочь любит своего мужа, невзирая на его ежегодные срывы. Она его никуда одного не отпускает, даже на дачу – всё время вместе. При этом препятствовать отправке зависимого супруга на войну Мария не могла, считает ее мать.
«Артем в армии служил, и не такой человек, чтобы куда-то бежать и прятаться за кем-то. Зятя вызвали в военкомат, вручили повестку, забрали документы и уведомили, когда прийти в часть. Можно спрятаться. Всё зависит от самого человека. Кто-то уехал, а кто-то пошёл добровольно. Все мы люди разные. Но что тут сделать уже? Забрали так забрали.
82-летний муж самой Алины – тоже военный, ветеран, прошел все локальные войны, “но никогда не думал, что доживет еще до одной”. Ее зять и другие российские военные “не убивают, а выполняют долг перед Отечеством», – утверждает Алина. При этом сама война ей не по душе:
«Даже если прольётся его кровь или кровь врага – таковы правила войны. А вы как хотите, чтобы к нам войной пришли и нас убивали тут? Я не хочу войны, но тут если подставишься, убьют тебя. Война убивает лучших парней. Столько женщин у нас черные платочки наденут, столько деточек сиротами будут. Война – это плохо».
Муж 41-летней Екатерины Милушкиной из Уфы не был наркоманом до отправки на фронт.
«Всё было нормально, пока он не попал на “СВО”, где начал принимать наркотики и пить, – говорит Екатерина. Она собралась подавать на развод, но пока только намекнула об этом мужу. – Устала думать о нём и терпеть. Он же обо мне не думает, раз такое творит. Кто-то говорит, что я сильная, раз решила развестись. Но я не сильная, а вымотанная до ужаса! Конечно, жаль тех лет, которые потратила на него, но другого выхода просто нет. Живу без поддержки, никому не могу выговориться. Для всех знакомых у меня все о’кей. Из тех, кому сказала, мне посоветовали пока не разводиться. Якобы, если что-то с ним случится, а мы в разводе, то ребёнок не получит пособий по потере кормильца. Но ждать человека, который ведет себя по-свински, с кровью на руках и запрещенными веществами в жилах, не могу».
“Война – это всегда страшно”
«В мае супруг сделал мне подарок на день рождения – вернулся в Россию в отпуск, правда, по ранению – откинуло во время прилета и неудачно приземлился, – рассказывает жена мобилизованного Елена Ларионова из Москвы. – Повреждение было несильное, но делали операцию. Главное, что рука работает, потому что когда приехал, она не шевелилась – мышцы атрофировались, поднять ничего не мог. Пока он был дома, я слишком много слышала подробностей того, как они видят трупы и насколько эмоционально тяжело там без алкоголя. И я думаю, это еще далеко не самое шокирующее. Уверена, самые жесткие моменты он не рассказывал. Выпивают там практически все, достать наркотики так же реально, как и самогон».
Как правило, доступа к крепкому алкоголю у мобилизованных нет, только если кто-то привозит с отпуска или родственники отправляют в качестве гуманитарной помощи.
«Делают бражку. Пьется она плюс-минус как квас. Это напиток естественного процесса брожения, отчего градус невелик – примерно от трех до десяти. Однако до десяти градусов напитку нужно настояться дня три-четыре, чего обычно там не происходит, ведь все достаточно оперативно выпивается. В таких условиях хочешь не хочешь пить начнешь, главное, чтобы не употреблял ничего другого. Мы женаты официально полтора года и до брака жили вместе три года. Я знаю, чего от него ожидать. Тем более на “траву” у него непереносимость. На фронте раньше “фен” (амфетамин. – СР) гулял, но мой такое тоже не употребляет. С алкоголем да, есть такой грешок, но у нас трое детей и на муже лежат некие обязательства, которые, я надеюсь, сдерживают его», – говорит жена мобилизованного.
По словам ее мужа, самогон они берут у местных.
«Мой обычно не выходит на связь в невменяемом состоянии. Но всю интересующую меня информацию я и так нахожу, чувствую и знаю. Например, что они там дерутся постоянно. В целом отношусь спокойно, что он напивается на войне. Конечно, мне это не нравится, но я понимаю, что никакой другой эмоциональной разгрузки у мужа нет. Мобилизованные “на передке” очень много видят страшного – кровь, смерть».
Повестка пришла в сентябре 2022 года, он пошел за ней сам, не спрашивая никого.
«Конечно, я не хотела его отпускать на войну, особенно когда он ещё не понимал, куда идет, пыталась объяснить, что это никому не поможет. Только сейчас понял, когда своими глазами увидел. Война – это всегда страшно, – говорит Ларионова. – У меня мама была в Чечне связистом, поэтому наслышана. Мне безумно жалко всех ребят, молодых парней, которых выдернули с улицы и забрали на позиции. Украинские корни практически у каждого второго. Но вот так взрослые дяди играют. Там варианта нет: либо ты, либо тебя. Сложно представить, сколько гибнет ребят с обеих сторон только потому, что они замешкались и не нажали вовремя на курок. Нужно понимать, что выпивают они там, так как находятся в эмоциональном и физическом напряжении, и единственный способ как-то его скинуть – алкоголь, а у кого-то и наркотики. Если вы нацелены сохранить отношения, то этот момент нужно пережить. В любом случае, никто не вправе вас осуждать за ваше решение. Я осознаю, что рискую, живя с таким человеком. Плюс у меня ответственность еще и за детей. Так, как я люблю своего мужа, его так мать родная не любит, и никому кроме меня он не нужен».
“Система не выстроена под реабилитацию”
Ученые связывают широкое распространение алкоголя с традицией использовать его психотропные свойства для смягчения воздействия травмирующих факторов и управления душевной болью.
«Здесь всё упирается в так называемые непереносимые переживания, – объясняет психолог Анна Левчук. – Сама по себе ситуация военных действий подразумевает, что человек всё время находится в состоянии угрозы и видит много нехорошего. Чтобы с этим справляться, нужны развитые психологические навыки, то есть важно уметь идентифицировать эффект, который случился, уметь как-то его переваривать. Эти навыки не особо доступны простому российскому мужчине в рамках патриархального общества, потому что из “допустимого” спектра эмоций у него либо диссоциация (отказ от эмоций), либо злость, проявляемая в виде агрессии».
На войне ежедневно происходят ситуации, связанные с угрозой жизни или здоровью. Когда мужчина видит, что с его товарищем что-то случилось, это всегда сопровождается ощущением страха и бессилия. И чтобы это переварить, для начала нужно самому себе признать, что “я испугался, чувствовал себя беспомощно”. Пока это не будет сделано, невозможно перейти к фазе исцеления и переработки. Без этого непрожитое чувство никуда не денется и остаётся как слепок, как радиоактивный чемоданчик внутри психики, который человек очень старательно прячет, чтобы не думать и не чувствовать страх. Но это всегда фонит, потому что остаются триггеры, напоминания, и психика придумывает способ гасить невыносимые переживания посредством алкоголя и наркотиков. Зависимости как раз помогают приглушать непереносимые чувства, диссоциировать, заталкивать глубоко и какое-то время этого не чувствовать.
– Если человек на войне осознал, что он злоупотребляет алкоголем, сможет ли он в тех условиях найти другой способ поправить психику?
– На войне, скорее всего, не сможет. Это уже задача послевоенной реабилитации. Для этого тоже нужна определенная среда, которая способствует социализации вернувшегося в общество человека, но в нашей стране такой среды нет.
– А что будет тогда с женами и близкими, к которым вернутся мужья и отцы с зависимостями и, вероятно, с посттравматическим стрессовым расстройством?
– Будет то же, что было после Афгана с типовыми историями про невменяемого соседа, который бьет или убивает жену и бухает. Многие будут закрывать на такое неподобающее поведение глаза, ведь “он был на войне”, с ним все понятно. Чтобы было по-другому, требуется изменение социальных норм и государственная политика, направленная на социализацию и интеграцию этих людей в общество. Кто-то справится при поддержке семьи, другой найдёт в себе смелость обратиться за помощью, в том числе психологической и медикаментозной. Но у большинства не найдется этих ресурсов, потому что система не выстроена под реабилитацию.
– А бывает, что человек до войны пил, но пошел воевать и перестал?
– Возможно всё, но тут мы скорее говорим про исключения. Вероятно, будут истории про людей, которые многое переосмыслят, бросят пить, сменят ценностные ориентиры и, увидев весь ужас войны своими глазами, станут активно выступать против, но таких будет меньшинство. На это влияют многие факторы: патриархальная парадигма воспитания, которая твердит, что нельзя уклоняться и прятаться от призыва, ведь “я не ссыкло”, а также среда, располагающая к алкоголизации. Кроме того, некоторые люди в такие моменты ощущают отсутствие выбора. У них не возникает мысли, что можно не идти воевать, бороться с системой.
– Почему жены мобилизованных негодуют и расстраиваются из-за наркотиков и алкоголя на фронте, но то, что их мужья там убивают, игнорируют или оправдывают?
– Это психологическая защита. Сколько бы мы ни рассуждали в таких понятиях по типу “на войне как на войне”, базово все люди понимают, что убийство – это что-то ужасное. Но чтобы научиться жить с этим, нужно опять же признать факт того, что “мой муж действительно отнимает жизни”. Если у нее нет механизмов переваривания нового образа человека, который рядом с ней, включаются психологические защиты. Они происходят через рационализацию. По этой причине жена может начать говорить, что это был приказ и ее благоверный просто выполняет долг.
– Они не думают, что по возвращении это может отразиться на них и детях?
– Любая система, в том числе семейная, стремится к стабильности и неизменности. Возьмем среднестатистическую российскую женщину с двумя детьми и ипотекой. У неё вернулся с войны мужик с ПТСР, который пил и убивал. Если она признает, что это другой человек – небезопасный, ей придется что-то делать и менять ситуацию. Например, искать вместе с мужем возможности для психологической и медицинской реабилитации либо расходиться и жить одной с двумя детьми. Оба варианта гораздо более сложные, чем делать вид, что всё нормально, до тех пор пока реальность как-то жестко ее не прижучит, заставив открыть глаза.
“За ленточкой право не действует”
Людям с зависимостями зачастую требуется медицинская помощь и среда, в которой нет стресса и соблазнов выпить, к каковым фронт едва ли относится.
«Сам факт того, что люди употребляют, не будет основанием для досрочного увольнения со службы, потому что командование никогда не признает, что личный состав пьет алкоголь и употребляет наркотики, – говорит юрист “Движения сознательных отказчиков – ДСО” (имя не называем по его просьбе, он продолжает работать в России, – ред.). – Это не будет никак задокументировано, и соответственно человек не получит даже медицинскую помощь в связи с зависимостью. Нынешняя ситуация со злоупотреблением на фронте, скорее, не про синдром зависимости, не про диагноз наркомания и алкоголизм, которые выступают основанием для негодности на военную службу, согласно статье 19 “Расписания болезней”, а реакция психики на травмирующую ситуацию пребывания на фронте и попытка с ней справиться».
Согласно положению о военно-врачебной экспертизе, синдром зависимости с выраженными психическими нарушениями считается основанием для признания гражданина негодным к военной службе по состоянии здоровья. Это категория годности “Д”, которая подразумевает, что человек полностью негоден к службе и снимается с воинского учета. Хронический алкоголизм прямо назван основанием для признания негодным и в целом признается стойким психическим нарушением, причём по всем графам: и для призывников, и для запасников, и для военнослужащих по контракту, к которым приравниваются мобилизованные, объясняет юрист. То же самое относится и к наркомании, если психиатр и нарколог выявили у пациента выраженные или умеренно выраженные изменения личности.
Если изменения незначительные, это категория годности “В” – ограниченно годен.
«Это те, кто освобождаются от службы по призыву, но зачисляются в запас и могут быть мобилизованы, – говорит юрист. – При этом они должны направляться не для непосредственного участия в боевых действиях, а в тыл. Однако на практике мы видим, что и их отправляют на передовую, потому что законодательно все плохо урегулировано и остается на усмотрение командиров».
– Почему так сложно при прохождении ВВК диагностировать зависимость?
– Зачастую люди с зависимостями не обращаются за наркологической помощью, а кодируются анонимно. То есть диагноз им не устанавливался, а ретроспективно его поставить очень сложно, когда он пришел в военкомат перед отправкой на войну. Я знаю случаи, когда нормальные командиры возвращали мобилизованных со сборных пунктов, потому что последние постоянно были в состоянии алкогольного опьянения и нарушали дисциплину. Мобилизованных со справкой отправляли обратно в военкомат с предложением провести военно-врачебную комиссию, но люди ничего не проходили, поэтому категорию “Д” им не ставили.
– Что делать, если человека с зависимостями отправляют на фронт?
– Из-за несовершенств в законодательстве людям самим остается отстаивать свои права. Если с категорией годности “В” человека отправляют на должность какого-нибудь гранатометчика или стрелка (а эта категория подразумевает людей, не обладающих военными специальностями), следует не соглашаться, отказываться от исполнения этих приказов, обжаловать их и добиваться своего. В нашем государстве, если люди сами за свои права не борются, то ничего соблюдаться и не будет. К сожалению, если человек уже “за ленточкой”, бороться в разы сложнее. Там право фактически не действует и все основано на первобытных варварских правилах, поэтому апеллировать к закону зачастую неэффективно. В любом случае, нужно совмещать как юридические действия (подачу жалоб, исков), так и непосредственно стараться отстаивать свои права в отношениях с командованием.
У ветеранов и участников боевых действий по закону после трех месяцев есть право на получение реабилитационного отпуска, который как раз касается психологической помощи. Однако после реабилитации они снова возвращаются на фронт и попадают в травмирующую ситуацию. Лучший способ спасти свое ментальное и физическое здоровье, считает юрист ДСО, – уехать из страны, требовать медицинской помощи, лечения зависимостей, добиваться признания себя негодными к службе. Однако важно помнить, что есть риск привлечения к уголовной ответственности по части 2.1. статьи 332 “Неисполнение приказа”. Так или иначе, стоит до конца бороться за жизнь, здоровье и за свое право не убивать, говорит он.
“Движение сознательных отказчиков ” как раз помогает россиянам избежать призыва или уголовного наказания по статье 332, рассказывает координатор ДСО Елена Попова.
– Неоднократно слышала отзывы мобилизованных, которые уходили из части и говорили, что там пьянствуют. Сейчас мы работаем над кейсом в Петербурге, когда хронический алкоголик поссорился со своей второй супругой и ушёл на войну по принципу “назло маме отрежу себе пальчик – будет у неё сын-урод”, – рассказывает Попова. – При заключении контракта тот факт, что он лечился от зависимости и стоял на учете, пропустили на ВВК. Но от этого его заболевание никуда не делось.
Увидев войну своими глазами, доброволец без спросу покинул часть. Против него возбудили уголовное дело, но при этом он находится на свободе – первая супруга отвела его к наркологу и положила в клинику.
«Сейчас идут заседания в Пушкинском гарнизонном суде по уголовному делу. Он туда не является, потому что должен лечиться в больнице минимум три месяца. Будем требовать экспертизы, чтобы признали, что на момент совершения преступления он был не годен к службе из-за алкоголизма, согласно “Расписанию болезней”. Потом ему дадут выписной эпикриз, где будет установлен диагноз со степенью алкоголизма, который дальше можно будет использовать в его защиту. Его случай – не исключение, потому что при мобилизации нормального медицинского освидетельствования не проводилось, и таким образом можно отстоять свои права и не сесть в тюрьму», – заключает Елена Попова.
Пьянки и драки неоднократно становились причинами смерти мобилизованных. С начала частичной мобилизации только на пунктах сбора, полигонах и в учебных центрах погибли не менее 27 человек. Что касается общих потерь российских военных в Украине, то при отсутствии достоверных официальных данных Би-би-си и “Медиазона” вместе с командой волонтеров подтвердили гибель 31 тысячи 665 человек. За последние две недели журналистам удалось установить смерть 967 человек.
Источник: «Север.Реалии»
