Картины и контрабанда
Когда русские захватили Херсон, мы с Дашей договорились: если следом берут Николаев, значит дела плохи. Когда в кварталах города корабелов выпал железный град, мы закрылись на кухне, чтобы не слышали дети. Был поздний вечер. Над головой тускло светила люстра, оставшаяся от прошлых хозяев — мы въехали за полтора месяца до войны, и не успели обжиться. Дети спали на матрасах, кухонная утварь громыхала на балконе. Каргошки в кухонные шкафчики мы прикрутили накануне, и как раз в тот вечер я намеревался разложить посуду. Вместо этого мы уселись за только что купленный кухонный стол, и разделили пополам случайный листок бумаги. Моё колено касалось Даши, я чувствовал её тепло… как и электрический ток, который бежал по ней в эти дни, проявляясь маленькими оранжевыми молниями на локонах и кончиках пальцев. Я чувствовал, что ей намного тяжелее, чем мне.
Первым в левую колонку я вписал «безопасность». Даша кивнула. Это было очевидное, как бы само собой разумеющееся слово. Дежурное. Куда же без безопасности? Хотя я в тот момент ощущал безопасность только на своей кухне, где за черным прямоугольником окна светились огоньки малиновских «хрущёвок», и бродячий пёс пересекал пятно фонаря.
Это мой мир. Моя колыбель. Что здесь может случиться плохого? Какая-то часть меня просто не верила в то, что война пришла, и не исчезнет ни к понедельнику, ни в следующем месяце, ни в следующем году. Но не только это. Я всю жизнь прожил в этом районе, знал каждый двор, каждый подъезд, каждую школу. Это моё место силы, которое питает меня, наполняет гармонией. Каждое утро в доме напротив завтракает мужчина. Я не знаком с ним, не знаю, кто он, и куда направляется после того, как ставит тарелку в мойку. Его окна напротив детской, и мне нравилось смотреть на него, пока дочь собиралась в школу. Мужчина старательно ворочает веслом, слегка наклоняясь всем корпусом, будто боится пролить драгоценную манную кашу на треники с пузырями. Наверное, так гребли древние греки, подбираясь к Трое и, позже, пытаясь вернуться домой. Надеюсь, у этого человека сейчас всё хорошо, и его манная каша такая же вкусная, как и год назад.
Под безопасностью я записал многозначительное «дети». Даша без слов поняла, о чём я. После недели войны как моя дочь, так и дочь Даши сильно расклеились. Война пролезала всюду: в разговорах, в тиктоках, в чатах с одноклассниками и особенно в сиренах воздушной тревоги. Война разъедала спокойствие и здравомыслие, как горячий чай топит брикетик льда. Взрослые сходили с ума. Дети повторяли за ними, как и всегда.
Давай ещё тебя запишем в колоночку, предложил я Даше.
— Зачем? Я справляюсь.
Затем, что у тебя русский паспорт, и мы не успели даже пожениться, не то, что подать тебя на гражданство. А теперь поздно, и нихрена ты не справляешься — хотел сказать я, но мудро промолчал. Всё-таки к сорока годам у меня появилось хоть какое-то подобие эмоционального интеллекта, во многом как раз благодаря моей женщине. Я не записал Дашу в левую колонку, хотя думал в тот момент только о ней. Кажется, я вообще больше ничего не записал в левую колонку.
В правую колонку мы записали гораздо больше. Деньги, которых у нас не было. Неизвестность, которая окружала со всех сторон. Ряд технических сложностей, связанных с перемещением. Мама, которая всё для себя решила, и которую было страшно оставлять здесь одну. Мой единственный друг, который уже тогда в мыслях примерял пиксель, хотя и не говорил об этом. Моё желание оставаться со своим народом в час его самого страшного триумфа. Самое главное — я хотел остаться в своей квартире. А Даша хотела бежать, и оставаться в Украине она не могла. С каждым взрывом, с каждой уехавшей подругой, с каждой новостью о движении войск Даша становилась меньше и тоньше, и напоминала испуганную птицу, которая вот-вот вспорхнёт, обронив на прощание ярко-синее перо.
Я понял, что могу сделать десять списков, но Даша уже всё решила, и мы либо бежим всей семьёй, либо я останусь один в квартире, которую покупал, чтобы быть с ней вместе.
Поэтому я шагнул в неизвестность.
Что ещё мне оставалось?
Решившись на главное, я совершенно растерялся в мелочах. Поэтому большая часть приготовлений упала на Дашу — она съездила в багетную мастерскую, купила холст, краски. Кисти взяла у моей дочери. Я бестолково распихивал вещи по чемоданам, сооружал гигантские бутерброды в дорогу и постоянно проваливался во временные ямы. Помню, как обнаружил себя стоящим над чемоданом и не помнящим, как и когда я здесь оказался, и что хотел положить в распахнутый рот. В тот момент я понял, что наши отношения с Дашей, роли и взаимодействия изменились.
Мы познакомились за одиннадцать месяцев до войны. Загуглите международный день театра, это наша дата. С первой встречи я навёлся на Дашу, как ракета ложится на цель. Одиннадцать месяцев я разъезжался с бывшей супругой, помогал Даше оформить документы на развод, продавал-снимал-покупал квартиры, перестраивал отношения с дочерью, которая живёт со мной после развода. Знакомился с дочкой Даши. Я сразу понял, что Даша та самая женщина, которую я искал всю жизнь, и уже разуверился в возможности её существования. Неудивительно, что после встречи я испытал блаженное состояние, в котором нет сомнений, есть цель и каждый шаг наполняет энергией.
Я чувствовал себя живым. Ткань пространства и времени стали холстом, принимающим мою волю. Я могу бы вырыть ещё одно Чёрное море или перекрасить Луну в пурпурно-фиолетовый. Но, как оказалось, Дашу сильнее впечатляют решение банальных бытовых задач и простая забота.
В общем, до войны я был активен, настроил кучу планов и почти достроил наш быт в новой квартире. С началом войны планы в один момент рухнули, и следом обрушилась моя активность. Я превратился в рефлексирующие развалины, тлеющие прежней жизнью. Даша, напротив, обратилась в целеустремлённую и собранную кошку, готовую к прыжку. Каждый шаг выверен, хвост подобран, шерсть приподнята. Теперь я следовал за её энергией. Как оказалось, это укрепило наш союз, поскольку и в моей беспомощности, и в её силе оказалось очень много правдивого. Это был настоящий контакт такими сторонами личности, которыми до этого мы не оборачивались, и мы смогли принять друг друга с этих новых сторон. Задним числом я это понимаю, и восхищаюсь нами. Но в те дни казалось, что великий альфаческий трон навсегда утерян, и всё разрушается.
Перед самым отъездом у меня случился классный разговор с мамой. Я пришёл к ней, чтобы позвать с собой, хотя заранее знал, что она не пойдёт. Конечно, мама отказалась: работа, рыбка, цветы, да и война скоро кончится. Зачем ехать? Я согласился. Хоть Николаев в те дни пылал, и жители кипятили воду из реки, уже появилось ощущение, что русские выдыхаются. Но всё же мы уходим, мама, сказал я ей. Пойдём с нами. Испания нормальная страна, нас ждут мои коллеги, а дорога будет быстрой. Мы купили хороший холст. Мама улыбнулась:
— Ты ведь не от войны бежишь, а сохраняешь семью. Даше нужно уезжать, в Украине с её паспортом опасно. Ты едешь за ней, чтобы сохранить то, что тебе дорого. Ты сделал выбор, это хорошо. Порешаешь с её документами, вернётесь после войны. За меня не беспокойся, у нас тут тоже все нормально будет — смотрел свежего Арестовича?
Арестовича я не смотрел. Но по сути был с мамой согласен. Кажется, это было благословение, и сейчас уже я понимаю, что именно за ним и пришёл в тот день.
Когда я вернулся домой, комендантский час ещё не наступил, и за окном светло. Не так, как зимой. В воздухе уже чувствовалось обещание весны и тепла, и свет был по-особенному прозрачным. Как жаль, подумал я тогда, что всё это проходит мимо нас, и уже неважно, какая тут погода. Как жаль, что нужно уходить.
До войны я жил в настоящем и будущем одновременно. Заходя в детские комнаты, я видел, как сквозь пустоту проступают контуры двухъярусных кроватей с игровыми зонами, шкафы, ковры — всё это я планировал купить весной. Видел, как наскоро окрашенные стены покрываются узорами, а убогие межкомнатные двери, помнящие Брежнева до инсульта, сменяются новенькими. Я наметил под замену и переделку каждый гвоздь, придумал, как сделать в туалете нормальную вентиляцию, и как заменить уродскую сидячую ванную на душевую кабинку. Ещё полгода спокойной жизни, и я бы закончил наше гнёздышко. Я и закончил — в своих фантазиях, тщательно разложенных на конкретные действия. До войны это было источником моей уверенности. Когда было плохо в настоящем, я перемещался в тщательно спланированное будущее, и черпал оттуда энергию.
Когда мы сложили вещи перед пустым холстом, я ещё раз обошёл квартиру. Кровати, двери, новая люстра на кухню и санузел побледнели, а затем вовсе исчезли. Тщательно сконструированное будущее рассыпалось на пепел иллюзий и пыль фантазий. У меня в голове стоит какой-то дурацкий блок на слёзы, иначе бы я обязательно заплакал. Очень горько терять то, чего не имеешь, но к чему так долго стремился.
Первой кисть взяла Агния, дочь Даши. Она разделила холст горизонтальной линией, разделив небо и землю. Набросала яркие, как она сама, оттенки на линию горизонта. Положила на ткань обещание чуда и восторг новых открытий.
Моя дочь, которую тоже зовут Даша, что порождает как множество шуток, так и значительное напряжение, нарисовала замок изо льда. Замок был прекрасен, бесконечно далёк от бомб, ракет и тревог, с волшебными картинами на стенах. На большинстве картин угадывались женские силуэты. В небе раскинула переливающаяся крылья огромная птица. От замка Дашенька прочертила заснеженную дорогу куда-то к пока ещё пустому центру картины. Сквозь снежинки прорвался удивительный чудесный луч, указывающий путь.
Следующей кисть взяла Даша и нарисовала в центре картины большой старый город с красивым средневековым центром и тихими спальными районами. Над городом не было ни облачка, только сплошная синева. Счастливые беззаботные люди гуляли по нему без страха (Агния тут же выхватила у мамы кисть и дорисовала уличного музыканта, играющего, как и она, на укулеле). Отобрав кисточку, Даша парой мазков подняла из пригорода белый самолёт.
Последним к холсту подошёл я. На картине появилась конечная точка нашего путешествия: небольшое местечко в Испании. Скорее село, чем городок. Я нарисовал узкие улочки с пёстрыми домами, церковь, порт, школу для малышей, старшую школу, похожую на те, что показывают в кино. С кисти на город просыпались бассейн, футбольное поле, дом культуры, старый заброшенный кинотеатр и летний парк развлечений, детская площадка, пляж и множество баров, одинаковых с виду, но совершенно разных, если присмотреться к людям по обе стороны стойки. Я никогда не был в Кариньо, хотя командировка туда была запланирована ещё до войны. С осени мы учили испанский, и я уже уверенно считал до ста, а также знал четыре способа, как спросить у испанского пенсионера, как дела. Как потом оказалось, это уже достаточно.
Закончив с деревней, я зачем-то взялся за её окраины. Городок и узкую полоску пляжа обступили мрачные тёмно-зелёные кляксы. Свет струился между тонких и высоких стволов, но с крон на землю осыпалась хлопьями тьма. Я рисовал и рисовал, выплёскивая неуверенность и страх перед неизвестным на холст. Когда-то наши предки преклонялись перед лесом и его древними обитателями, признавая за ним силу, равную океану. Заполняя лесом околицу нашего пункта назначения, я уподоблялся предкам. Преклонял колено и давал обещание, смысл которого тогда ещё не мог понять.
Закончив, мы разобрали сумки и встали напротив холста. Тревожно мигнули лампочки под потолком, пространство и время свернулись в точку. Позади осталась книжная полка с Надсоном и К.Р, а также скромная коллекция хорошего виски (полторы бутылки!). Нинтендо, которую я решил не брать, ведь мы уезжали на две-три недели, максимум, месяц. Даже чемоданы не успеем распаковать, думал тогда я.
Мы прошли по изнанке, придерживаясь шершавой поверхности холста. Повернули на блёклый вечерний свет… и оказались на автовокзале Кишинёва, хотя рассчитывали хотя бы на Бухарест.
В Молдавии мы провели три дня, хотя по плотности ощущений и переживаний они растянулись на три месяца. На улицах Кишинёва мерещился вой сирены и, кстати, в Испании я мощно обосрался из-за того, что точно такой же вопилкой объявляется конец уроков в младшей школе, а также заводят её на праздники. Местные говорят: другой-то нет, а эта громкая. Хорошо же слышно? Да уж хорошо…
За две недели войны, я привык к комендантскому часу. Что называется, выдрессировался. Поэтому возможность выйти погулять по ночному Кишинёву казалась преступлением. Удивительно, как быстро человек привыкает к ограничениям: нам сначала это наглядно показали во время пандемии коронавируса, а затем закрепили войной. Прикоснувшись к войне по-касательной, я с ужасом думаю о тех, для кого ограничения передвижения и регулярные тревоги стали частью быта.
Ещё хуже дела обстояли с чувством вины. Потому что вот я уехал, относительно молодой мужчина, условно годный к военной службе. А кто-то остался и пошёл служить, хотя тоже был с детьми и здоровье не на высоте. Если бы все поступили как я, русские завершили военную кампанию ещё в феврале и сразу на польской границе. Новости тех дней кричали о героических украинцах, которые подрывали себя вместе с мостами, выходили с «калашами» против БМП, стояли насмерть, чтобы выиграть товарищам время. Мне стыдно перед этими людьми. Стыдно за то, что я имею возможность оставить по себе какие-то строчки, и в будущем, через много лет, кто-то их, может быть, прочитает. Настоящие герои Украины ушли без лишнего текста, и мы уже никогда не узнаем, какими они были, и какими могли стать, если бы не война.
Не знаю, как сложилась бы жизнь, пойди я добровольцем в военкомат. В момент отъезда об этом не думалось. Это тоже важно проговорить. Я не думал. Высокопарные размышления о солдатском долге, чувстве вины и всём остальном возникли уже в Молдавии. Их не было в разделённом пополам листке, лежащем на кухонном столе. Тема не возникала в переполненной мыслями и чувствами голове, до тех пор, пока я гарантированно не оказался в недосягаемости от военкомата. Я буду помнить об этом, и хочу, чтобы вы тоже помнили. Это покаяние. Отказ от белого плаща и любых посягательств на героические лавры. Я живой человек, и уже поэтому немножечко мудак.
Из переживаний меня выдернула психотерапевт, которая написала: твоё оружие лучше работает на расстоянии. Психотерапевты не дают советы клиентам, но это и не был совет. Российские бомбы сносили дома в Харькове и Чернигове, под Николаевым стояли танки, в Буче развернулась бесчеловечная резня… Нет, это был не совет. Это была повестка. И я её принял, и теперь как умею, так и служу Украине, нажимая на кнопки из безопасного места. Не думаю, что имею право всерьёз называть свои тексты «оружием», но с паршивой овцы хоть шерсти клок. Надеюсь, даже этот слезливый текст на что-нибудь сгодится моей родине.
В Молдавии мы жили в мастерской художницы Лены Томиловой. Кишинёв в те дни переполнили беженцы, в городе почти не осталось свободных отелей и волонтёрских пунктов. Не представляю, чтобы мы делали, если бы не Лена и её муж, и всегда буду им благодарен за приют.
Целыми днями мы мотались по городу, решая вопросы с документами Даши. Вечером собирались вчетвером на большом диване в мастерской, заворачивались в одеяла, включали обогреватель и рассматривали картины, висящие на стенах. Потом засыпали на этом же диване, как котята в лукошке.
Перед сном дети развлекались тем, что ныряли в треугольные волны картин на стене. Лене великолепно удаются сказочные пейзажи, идеальные для детских прогулок. Наши девочки бегали по разноцветным городам, похожим на детские игрушки, играли в снежки, катались на гигантской птице… Вообще, у Лены коронная фишка — образ женщины во Вселенной. Сильной, нежной, всепринимающей… разной. Но чтобы наслаждаться вещами такой глубины, нужно немного пожить. А когда тебе десять, нет ничего лучше полёта в сказочную страну на волшебной птице.
Искусство — это дверь, дорога и смысл. Причём у каждого этот смысл — свой.
Неудивительно, что русские первым делом уничтожали магазины с товарами для художников. Не потому, что наши могли сбежать — московские дегенералы боялись, что их собственные дуболомы возьмут кисть и почувствуют себя капельку свободнее. А это уже даже не нарушение Устава, это попрание самих основ исторической России!
Мы не ожидали, что первая остановка будет уже в Кишинёве. То ли Евросоюз научился накладывать ограничения, то ли просто не повезло, но вышло так, что мы застряли в самом начале путешествия. Нужно было решать, как двигаться дальше.
Нарисовать ещё одну картину означало получить второй незавершённый маршрут, возможно конфликтующий с первым. Если же просто ехать, Дашу с её документами могли не впустить. Хотя разрешающий закон приняли в день нашего перемещения, оставался страх, что мы не так поняли, или не так поймёт конкретный пограничник, или… Уверенность, которая ещё недавно переполняла Дашу, улетучилась, и теперь уже она замирала в случайных пересечениях пространства и времени, застывая античной статуей в проёме или сворачиваясь в спираль над чашкой кофе. А то и взрывалась снопом искр — в такие минуты наши дети предпочитали ретироваться, оставляя нас учиться тушить пожары. Мудрые девочки.
Всё это было очень тяжело, поскольку мы только производили впечатление крепкой, давно собранной семьи. На самом деле, я ещё не успел узнать по-настоящему эту сумасшедшую богическую женщину, и не знал, как существовать рядом с некоторыми её проявлениями. В мою сторону — симметрично. Мы присматривались и принюхивались друг к другу, как битые жизнью кот с кошкой. Делать это пришлось буквально на чемоданах — сначала полуспартанский быт только купленной и плохо отремонтированной квартиры. Потом беженский забег по странам.
Давай, говорила Даша, принимай решение, ты же так любишь планы! Какой у нас план?
А какой у меня мог быть план? Мои планы все рухнули в одночасье, и я хотел на ручки не меньше, чем она. Мир планов, мир будущего, уверенности тускнел, превращаясь из завершенной картины в грубый скетч, если не шарж.
Я предложил сесть на все стулья сразу.
Утром четвертого дня пребывания в Молдавии мы простились с нашими хозяевами, и дальше нас повезли сквозь метель к пограничному пункту в Румынию. Пункт выбрали накануне, исходя из таких важных параметров как красивое название (кажется, это было «Костешты» и живописные лесные пейзажи по дороге. С собой Лена положила нам холст и краски, чтобы, если на границе обломают, мы нарисовали вторую картину. Дорога действительно оказалась хороша: лес, снег, равнины, уютные молдавские сёла, как с обложки сказок Спиридона Вангели.
Приехав на границу, мы поняли, что знатно накосячили. Это оказался автомобильный пункт, который запрещено пересекать пешком. Оказалось, мы умудрились выбрать чуть ли не единственный из пограничных пунктов Молдавии, который нам не подходил. Наш водитель уехал, нужно было искать попутку через границу. Мы оказались в таком положении не одни — целую группу украинцев точно также привезли и оставили перед шлагбаумом местные волонтёры. Пограничники, изрядно охреневшие от сотни неприкаянных пешеходов у себя на участке, обещали организовать какие-то автобусы, но по кислым лицам было понятно, что автобусы будут нескоро.
Наши девочки вели себя образцово (оторвались позже, когда стало «можно»). Не ныли, спокойно сторожили вещи, пока я слонялся по округе в поисках машины. А вот Даша настолько боялась встречи с пограничниками, которым придётся показывать паспорт с красной обложкой, что вновь выпала из реальности. Или, как мне сейчас больше нравится думать, смиренно уступила мне вожжи бытия, предоставив мужчине (альфа-самцу!!!) решать возникшие трудности. Эта лестная мысль наконец-то вернула меня в реальность, и помогла начать действовать.
Я потянулся к окружающему миру так, как умел. Не буквами, образами или какими-нибудь тентаклями — это всё как раз наносное. Будь я супергероем одной из лубочных киношек, которыми Голливуд воздвигает американскую «Иллиаду для бедных», моей суперсилой была бы хитрожопость.
Осознав, что я нахожусь на границе между двух чужих государств, с растерянной женщиной и двумя маленькими девочками, мне холодно, я хочу покушать, перспектив по-человечески выкрутиться из этой ситуации нет, я призвал на помощь силу хитрого зада. Мир дрогнул: из разлома вылетели сначала клубы тумана, затем чёрного дыма, а уже из дыма прямо на меня выплыл древнейший исполинский «мерин» с округлыми смешными фарами. Кажется, «сто четырнадцатый», хотя я могу и ошибаться, потому что не видел таких лет тридцать — со времён вкладышей Turbo. Будь со мной мои «турбы», я бы прямо сейчас сверился, но все мои вкладыши и марки, наборы игрушечных солдатиков — все мои верные детские друзья — также остались в одесской квартире.
За рулём «Мерседеса» восседал Локи, каким он стал бы, доживи до старости — роскошный молдавский пенсионер, высокий, сухой, чем-то неуловимо похожий на Одина, но с парой хитро блестящих глаз.
— Кому ехать? Возьму четверых, — сказал он для проформы, глядя только на меня.
Я вышел вперёд и, не дожидаясь ответа, махнул девочкам. Очередь уставших нервных людей не возражала. Мы соединились с этим старцем в единый механизм, быстро забросили пожитки в некогда роскошный тарантас и набились в холодный салон.
В машине Локи профессионально выспросил кто мы, откуда и зачем едем в Румынию. Удовлетворившись ответами, он втопил педаль в пол, и наша колесница рванула к пункту пограничного контроля. Там у нас взяли документы. Локи знал всех по именам, жонглировал молдавским и румынским паспортами. К нему вопросов никаких не было — по манере его общения я понял, что он проезжает не первый раз за день и, скорее всего, видится с пограничниками на всех свадьбах, похоронах и крестинах, что случаются по обе стороны границы.
Мой паспорт и паспорт дочки тоже не вызвали ажиотажа, лишь сочувствие. Зато паспорта Даши и Агнии очень даже заинтересовали. С нами не знали, что делать! Мы семья, если смотреть на факты, а не в документы. У меня и дочери документы в порядке — с началом войны паспорт Украины открывал любые двери, особенно двери в Европу. Тем более, право на выезд из Украины у меня тоже было, как у единственного опекуна дочери. Полный порядок, в общем. А вот Даша и Агния с их двуглавой курицей на обложке… Я хорошо знаю чиновников, и легко читал эмоции с нахмуренных лиц (потом в Испании этот номер повторился на бис). Кто-то должен взять на себя ответственность за пропуск в Румынию. Ничего страшного, но ответственность есть ответственность, и хорошо бы, чтобы её взял кто-то другой. Наши документы забрали и ушли звонить.
Дедушку хватило минут на пятнадцать, на протяжении которых он травил байки и рассказывал, как классно устроился, скользя по границе двух стран, таких похожих и, в то же время, разных. Потом Локи заскучал и брякнув что-то вроде «что за херня, они же МЕНЯ задерживают» пошёл разбираться с пограничниками.
Возможно, именно в этот момент смена дозвонилась до большого начальства, но всё же как-то подозрительно совпало, что после визита нашего спасителя, документы оказались пригодными для проезда, и счастливого пути, Путин хуйло, воистину хуйло, проезжайте скорее, не задерживайте вашего дедушку. Наш водитель вернулся, задумчиво, и даже с каким-то удивлением, посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Так я стал ещё на одну страну дальше от дома. Но не сразу — «Мерседес» проехал сто метров и остановился возле маленького магазинчика ещё советской постройки с гордой вывеской DutyFree. Спаситель обернулся к ошарашенной Даше, которая не верила своему счастью и пока ещё слабо понимала, что происходит вокруг неё:
— А вот сейчас мы с твоим мужем пойдём в этот магазин, купим там целую гору пачек сигарет. Вы их распихаете по чемоданам. Если что, румынам скажете, что курите и купили себе в дорогу.
Мы пошли, и купили, потому что даже скандинавским богам на пенсии нужно крутиться. Когда я вспоминаю этого человека, становится тепло на сердце. Уверен, это местный святой. По крайней мере, нас в тот день он точно спас.
Загруженный сигаретами четырёхколесный драккар пересёк границу между Молдавией и Румынией по высокой дамбе. Над нами серое небо, серая вода внизу. Мир потерял краски, так как на эмоции сил не осталось. Всё выгорело на этой границе.
Началась новая страница путешествия.
Источник: Денис Скорбилин, Newssky.
