Первого мая стало известно, что из России уехал Артур Шувалов, актер Государственного русского драматического театра имени Бестужева в Улан-Удэ. Он выступал против войны в Украине и в конце марта вскрыл себе вены на сцене – из-за давления со стороны руководства театра и попыток уволить за его антивоенную позицию. На родине Шувалову, по его словам, грозила принудительная госпитализация в психиатрическую больницу.
Уехав за границу, Шувалов рассказал Настоящему Времени об угрозе отправки на принудительное лечение и о том, как в театре на него давили из-за его антивоенной позиции. Он предсказал, что, если театры в России действительно поддержат войну, как этого требует от них власть, они “впадут в забвение” и столкнутся с падением качества и зрительского интереса.
– Что для вас стало последней точкой кипения, когда вы решили уехать? И где вы сейчас?
– Я сейчас в третьей стране, пока не буду говорить в какой. А последней точкой стало то, что мои знакомые “доброжелатели”, сказали, что в принципе меня ждет так называемая карательная психиатрия. Эта информация пришла ко мне из разных источников.
В понедельник меня должны были направить в психоневрологический диспансер. Поскольку я там уже был и первая поездка туда закончилась хорошо, я должен был туда приехать, возможно, там остаться и полежать какое-то время. Естественно, я не стал рисковать, потому что мало ли что может быть. И поэтому я принял решение покинуть страну.
Наверняка сейчас уже появились какие-то уголовные дела, может быть, они и были, просто я не был знаком с ними. Министерство культуры Бурятии, провластные телеграм-каналы, говорили о моих действиях, что я не поддерживаю войну, что я срывал флаги, но потом это как-то все затихло, и они убрали эту информацию из публичного поля.
– Про больницу. Вы сказали, что там уже были. А по какой причине? Как это было?
– Это было после того, как моя акция прошла 29 марта. Я написал заявление в полицию на руководителя театра – о доведении меня до самоубийства, и там есть определенная процедура. Нужно сдать тест на наркотики и получить справку из психоневрологического диспансера о своем психологическом состоянии. Я был на приеме у врача, и мне написали после разговора с психотерапевтом диагноз “острая реакция на стресс”.
Что было бы дальше? Я не знаю. На самом деле есть такой медицинский диагноз. Возможно, в будущем это могло бы переквалифицироваться в какую-нибудь вялотекущую шизофрению или другие “политические” диагнозы. Я не сильно в этом пока разбираюсь. И надеюсь, мне не предстоит
– Все началось после увольнения предыдущего худрука театра (Сергея Левицкого год назад сняли с должности за антивоенную позицию – ред.). Как писали СМИ, вы сталкивались с давлением после этого. Что именно происходило?
– Мы понимали, что вернуть предыдущего руководителя на данном этапе невозможно, потому что наш друг, наш художественный руководитель высказался против войны. Он уже получил на тот момент несколько административных штрафов, у него было несколько дел. И мы понимали, что в данной политической ситуации в стране его невозможно будет вернуть ни при каких обстоятельствах.
Давление на меня началось где-то в июне-августе – после того, как я в мае снял на площади театра четыре флага-баннера с буквами Z, V, O. Давление начало на меня старое руководство театра, а также на меня оказывали давление пресс-секретарь, и он же советник главы Бурятии Цыденова. Есть аудиозаписи разговоров, я их позже буду публиковать. И к этому давлению, попытке уволить меня, убрать из театра подключился вновь пришедший художественный руководитель, который пока тоже занимает эту должность.
– А предыдущий руководитель не шел против вас, да?
– Нет, конечно. Левицкий – наш друг.
– Каким еще было давление? Что происходило по факту?
– По факту что происходило: меняли работы, то есть не было никаких новых постановок, я нигде не был в новых постановках занят. Меня убирали из старых спектаклей, или старые спектакли, в которых я участвовал, убирали из репертуара, лишали меня всяческих премий, выплат, лишали зарплаты. То есть я получал в разы меньше, чем другие мои коллеги. И те ребята, которые меня поддерживали, которые заступались за меня, их тоже из спектаклей, в которых они участвовали, убирали.
– А они вам это как-то объясняли при личном разговоре?
– При личных разговорах, конечно, объясняли. Говорили, что человек с такой позицией, как у меня, не должен работать в театре. То есть это было сказано мне, озвучено несколько раз: практически при каждом личном разговоре с руководством мне открыто говорили, что я не должен работать в театре либо я должен публично поддержать войну и за мной должны пойти мои коллеги. Тогда у нас будет и зарплата побольше, и новое оборудование в театре появится – “все вообще у вас будет хорошо”, – это мне тоже напрямую озвучивали.
– Что произошло с вашей женой, которая тоже с вами работала?
– Когда вся эта история со мной уже набирала обороты, в день спектакля 29 марта, когда как раз была моя акция, моя жена написала заявление об увольнении. Ей без разговоров просто его подписали, без всяких вопросов. Понятно, что у нее тоже уже был определенный нервный срыв, она не хотела находиться в том месте, где гнобят меня, гнобят ее, гнобят других наших коллег. И я сказал на сцене, что ей подписали заявление об увольнении.
А они говорят, что она уволилась сама. Да, действительно это так: она написала заявление по собственному желанию. Но просто это, что называется, принуждение к увольнению. Нам не давали работать, закрыли вообще все возможности говорить, как-то высказываться даже языком искусства. Вот, собственно говоря, и все: она уволилась.
– Как вы относились к заявлением руководства театра, которое принуждало вас поддержать войну? И что для вас вообще война в Украине?
– Как можно относиться к войне в Украине? У меня нормативной лексики не хватит высказать к этому свое отношение. Это какой-то ужас, это страшное событие, которое не может вообще оставить равнодушным человека. Простите, я даже не могу корректно сформулировать то, что сейчас происходит, это одно из самых страшных событий, которое может происходить, это война.
– А среди ваших коллег есть те, кто поддержал войну?
– Из труппы, из артистов, я не могу говорить полностью за весь коллектив театра, может быть, несколько человек из труппы могли бы как-то сказать что-то в поддержку. Но большинство людей просто пытается отмалчиваться и не говорить ничего. Потому что сейчас это очень опасно. Можно элементарно сказать что-то, скажем, где-то в гримерке, где-то в коридоре – и могут на тебя написать донос. Мало ли что. Я понимаю, что есть люди, которые против войны, но боятся просто об этом говорить.
– Что сейчас планируете делать? Будете возвращаться обратно в Россию и, вообще, хочется ли вам этого?
– Я всегда буду жить с мыслью о том, что я вернусь в Россию. Но пока есть тот строй, тот режим, который сейчас существует, пока идет война, это, понятное дело, невозможно для меня сейчас. И в ближайшее будущее я планирую забрать, вывезти из России семью. А потом буду здесь поступательно решать проблемы по мере их поступления.
– Что эти гонения означают для вас, как для актера?
– Это означает просто убийство вообще искусства, убийство творчества. Я не говорю только про свой театр, я говорю практически про весь театр в России. Театр становится таким огромным инструментом пропаганды, который работает на то, чтобы ездить на концерты, петь песни для мобилизованных и для раненых, играть какие-то низкокачественные спектакли. Потому что большинство видных театральных деятелей выступили против войны, либо покинули Россию, либо вынуждены не занимать свои должности.
А на их места пришли форменные людоеды. Которые как профессионалы вызывают огромное количество вопросов, но за счет того, что они поддерживают войну, они заняли эти позиции. Соответственно, в дальнейшем театр потихоньку начнет больше и больше умирать.
Я знаю, что сейчас у нас в театре из репертуара, из тех спектаклей, которые можно играть, по-моему, идут всего шесть спектаклей. Тогда как их было более 25. Это падение зрительского интереса. Я не могу сказать, что театр, конечно же, умрет: в любом случае со временем появятся новые люди, которые будут творить вопреки, всегда искусство работало вопреки чему-то. Но должно пройти какое-то время. Поэтому сейчас театр, наверное, впадет в какое-то забвение, будет очень сложное время именно для театра в России.
Источник: Сайхан Цинцаев, «Настоящее время»
