В России из колонии под Архангельском вышел на свободу бывший координатор штаба Навального в городе Андрей Боровиков. Он провел в тюрьме чуть больше двух лет: его посадили по обвинению в распространении порнографии из-за публикации в соцсетях клипа группы “Рамштайн”.
Андрей Боровиков – известный в Архангельской области экоактивист. Он участвовал в акциях протеста против строительства в регионе полигона для захоронения мусора из Москвы, а также в протестах против пенсионной реформы. В 2019 году его приговорили к 400 часам обязательных работ по делу о неоднократном нарушении правил проведения митингов. А год спустя полиция пришла к нему с обыском по делу о распространении порнографии. Поводом стал клип на песню Pussy группы Rammstein, который Андрей добавил в сохраненные видео во “ВКонтакте” в 2014 году.
После выхода из колонии Боровиков еще два года будет под административным надзором – дважды в месяц ему нужно отмечаться в полиции. Международный центр “Мемориал” признал Боровикова политзаключенным.
О том, что думают в местах лишения воли о войне в Украине, Андрей Боровиков рассказал Настоящему Времени.
– Где вы сейчас?
– Я сейчас в Петербурге. Приехал здесь уладить свои бытовые дела. Надо думать, чем зарабатывать.
– Уехать из страны вы сейчас не можете?
– Юридически мне это делать запрещено – у меня два года надзора.
– А хотели бы?
– Сложный вопрос. Я на него еще не нашел ответ. Я меньше недели на свободе, присматриваюсь. Конечно, мне хотелось бы остаться в России. Но может быть всякое – я это знаю, как никто другой.
– Вы оказались в тюрьме в начале 2021 года – фактически одновременно с Навальным. Вы узнавали новости в колонии, особенно в течение последнего года?
– Да, мне присылали новости в письмах. Мне приходило очень много писем. Конечно, эти новости приходят не так подробно, как их можно получить, если у тебя есть интернет. Но в целом я был в курсе происходящего в стране. Меня это ужасало. Я думал: что же будет? Как и думали многие, кто сидел со мной. Какое-то мнение мы, конечно, формировали. Но, вернувшись на свободу, я вижу, что все поменялось намного сильнее, чем я ожидал.
– Вы провели в заключении два года и 23 дня. За это время страна сильно изменилась?
– Страна изменилась сильно, но еще сильнее изменились люди в этой стране. В разговоре с одними близкими мне людьми, которые всегда придерживались иных политических взглядов, чем я, мы начали обсуждать “спецоперацию” (так в России называют войну – НВ). Я увидел в их словах столько жестокости, столько кровожадности, что я был удивлен. И конечно, когда я пытался как-то с ними дискутировать, я видел, что мои слова разбиваются о гранит какого-то непонимания, о барьер, что эти люди как будто находятся под влиянием какого-то вируса. Я бы, наверное, сказал, что вируса пропаганды. И такое мне встречается довольно-таки часто здесь уже с незнакомыми мне людьми. А те люди, которые придерживаются человеческих взглядов, они молчат, потому что боятся.
– Вы использовали слово “спецоперация”. Вы в России под административным надзором, поэтому вам нужно выбирать выражения?
– Да, я это понимаю. Поэтому я и сказал эту фразу.
– Вы можете описать, что вообще люди в тюрьме говорят о происходящем – о войне, о российских властях?
– Вы понимаете, тюрьма – это микро-Россия, это Россия под микроскопом, процентные соотношения все те же. Естественно, мы видим таких же граждан, как и в России, которые смотрят телевизор, всему верят. Их риторика громогласна. А те, кто считает иначе, помалкивают, потому что знают, что им могут добавить срок, если они начнут рассуждать. Все то же самое.
– Люди, осудившие вторжение, есть в тюрьмах?
– Конечно, есть. Они поначалу говорят громко свое мнение, а потом, прочитав или увидев новости, допустим, по каналу “Россия 1”, который там часто транслируют, понимают, что за мнение добавляют срок, отправляют опять в тюрьму. И вот уже видишь через неделю, что этот человек, кто громогласно был против, уже и помалкивает.
– Вас отправляли в ШИЗО несколько раз. Люди, которые работают в этой системе, никакого сочувствия к политзаключенным не испытывают?
– А здесь уже – по личности. Зависит от того, что за колония, в какой области она находится. Потому что от области к области положение заключенных в колониях отличается негласно. Опять-таки, зависит от личности надзирателя. Кто-то смотрит канал “Настоящее Время”, кстати, кто-то смотрит только федеральные каналы.
Но в целом я столкнулся с тем, что руководство, сотрудники колонии относились ко мне довольно-таки неплохо. Все как один были удивлены абсурдностью моего дела, даже те, кто имел прокремлевскую позицию. А некоторые, кто имел более либеральные взгляды, конечно, мне сочувствовали. Я мог получить от них какое-то доброе слово, они мне могли рассказать какие-то новости, которые видели в независимых источниках.
Я не столкнулся именно с физической жестокостью. Могу сказать ответственно, что за весь мой срок меня никто не ударил ни из сотрудников, ни из сокамерников. Так сложилось. Но я понимаю, что в некоторых других областях и в некоторых других колониях бывает иначе. Вспомнить хотя бы Омский туберкулезный диспансер. Шокированы были все. И когда мне в письме пришли новости об этих зверствах, ребята читали с удивленными глазами, говорили: “Боже мой, что происходит?” И конечно, они негодовали, что каких-то системных действий по пресечению этого зверства совершенно не было.
– А в связи с войной в колонии, где вы находились, вербовщики ЧВК “Вагнер” или Минобороны побывали?
– Это не секретная информация, поэтому ее можно не скрывать. Все приезжали: и те, и другие.
– Как это было? Можно ли было отказаться?
– Там все строго по желанию. Никого силой не берут. Просто приезжают, говорят: “Условия такие, такие. Вас помилуют, вы будете свободны”. Все, этого достаточно.
– И обещают деньги?
– Да. Какие-то деньги обещают, наверное, но это неважно. Главное – воля. Это основной стимул.
– Вы можете сказать, сколько из вашей колонии людей согласилось пойти завербоваться?
– Я не знаю, можно ли в нынешней России говорить об этом или нет. Ну в процентном соотношении довольно-таки много. Это прямо целый пласт, огромная часть.
– Это сотни людей, тысячи?
– В колонии находится буквально до тысячи человек. Поэтому это не так много с точки зрения количества, но это достаточно с точки зрения процентного соотношения.
Источник: Алексей Александров, «Настоящее время»
