Среди западных “понимателей Путина” (Putinverstehers) бытует представление о российском президенте как о “прагматике”, который в начале своей карьеры якобы был положительно настроен по отношению к Западу, стремился к дружеским отношениям и конструктивному сотрудничеству, однако был использован, обманут и унижен, в частности, пресловутым «расширением» НАТО до российских границ, в результате чего изменил свое отношение и перешел к все более острой конфронтации. Чтобы серьезно усомниться в этой версии, достаточно, впрочем, прочитать короткие мемуары Тимоти Хартона Эша, опубликованные вскоре после российского вторжения.
Британский автор вспоминает в них свою первую встречу с Путином 1994 года в Санкт-Петербурге на круглом столе, организованном Фондом Кербера. «Я был полусонный, – пишет Эш, – когда неожиданно слово взял невысокий коренастый человек с крысиным лицом, – какой-то, по всем признакам, подручный петербургского мэра. Россия, заявил он, добровольно отдала “огромные территории” бывшим республикам Советского Союза, включая районы, “исторически всегда принадлежавшие России”. И, конечно же, она не может просто бросить на произвол судьбы “25 миллионов россиян”, оказавшихся теперь за границей. Мир должен уважать интересы российского государства “и российского народа как великой нации”.
Хартон Эш ответил на этот “доклад” саркастической репликой: “Если бы мы определяли британскую национальность по языку, у нас было бы государство больше, чем Китай”. Но это замечание, похоже, никак не повлияло на будущего российского президента. К тому времени политический и исторический ревизионизм еще не стали пропагандистским мейнстримом в постсоветской России, хотя после неожиданного успеха Владимира Жириновского на думских выборах 1993 ревизионистская риторика уже распространялась по всему политическому спектру. Путин явно говорил от всей души, высказывая личные взгляды и сожаления, и не слишком заботясь о политической корректности на международном форуме, хотя как заместитель либерального мэра Анатолия Собчака должен придерживаться более умеренной линии.
Хартон Эш отмечает, что слово “народ”, переданное в стенограмме Кербера как Volk, идеально подходит к путинскому “экспансивному, народническому (völkisch) определению русскости – всему тому, что он называет теперь “русским миром”.” «Мы и представить себе не могли, – саркастически подытоживает Эш, – что через 20 лет заместитель мэра Санкт-Петербурга, ныне некоронованный царь всех россиян, захватит Крым силой, разожжет военная пламя на украинском Востоке и превратит свой архаичный, в духе XIX в. , völkisch-мировоззрение в государственную политику XXI в. Сегодняшний Кремль имеет свою извращенную версию разработанной Западом и освященной Организацией Объединенных Наций гуманитарной доктрины R2P (responsibility to protect) – обязанности защиты угрожаемой группы от геноцида. Россия, утверждает Путин, несет ответственность за защиту всех россиян за границей, при этом он сам решает, кто россиянин”.
2.1. Неоимперский шаблон
Было бы, конечно, преувеличением утверждать, что сегодняшняя геноцидная война Путина в Украине и его агрессивные авантюры в других странах были предопределены уже в 1994 году. Описанный Хартоном Эшом эпизод лишь подтверждает, что Путин никогда не отказывался от либеральных и миролюбивых взглядов в ответ (будто бы) на оскорбления и унижения со стороны Запада, потому что никогда на самом деле не имел таких взглядов. Он всегда был имперцем – в духе той организации, в которой начинал карьеру и которая наконец привела его к президентству, и всегда был реваншистом – в соответствии с настроениями того общества, которое на первых (и единственных пока) свободных выборах отдало большинство голосов фашистам и коммунистам, и до сих пор единодушно поддерживающего своего обезумевшего вождя.
Умеренный тон Путина в международной политике и довольно доброжелательное отношение к Западу в первые годы президентства были обусловлены прагматичной потребностью решить сначала некоторые внутренние проблемы – обуздать олигархов и перераспределить их собственность, ограничить гражданские свободы и ликвидировать оппозицию, подавить автономию в Чечне – избегая при этом международного осуждения и возможного остракизма. Несколько взорванных вместе с жителями жилых домов в Москве и Волгодонске в 1999 году помогли неизвестному до этого офицеру КГБ среднего ранга раскрутить эффективную избирательную кампанию и наконец выиграть президентские выборы в высококонкурентной (в то время) политической среде. Общество нуждалось в “крутом парне”, способном навести “порядок” какими угодно методами, и поэтому не слишком прислушивалось к тревожной информации о подрыве домов, которая просачивалась в масс-медиа. Возложив ответственность за взрывы на чеченцев и лихо пообещав “мочить террористов в сортире”, малоизвестный в публичной политике кандидат от спецслужб выиграл выборы и начал консолидацию личной власти под любимым для россиян и приемлемым для иностранцев лозунгом “наведения порядка”.
Первые шаги он должен был предпринимать крайне осторожно, поскольку в России все еще была оппозиция, независимые масс-медиа и своенравные олигархи. На международной арене тоже приходилось действовать мягко, хотя западные лидеры вроде бы и поверили в удобную для них версию о террористах-чеченцах, альтернативная информация о подозрительных “предвыборных” взрывах тоже попала в тамошние масс-медиа и некоторые факты в ней были достаточно тревожными . Специальное вхождение в доверие к западным лидерам не было для полковника Путина слишком сложной задачей, особенно учитывая, что они и сами хотели быть обманутыми. Россия влекла их безмерными природными ресурсами и потенциально большим инвестиционным рынком, поэтому питать иллюзию тамошней “демократии” и президента-реформатора, наводящего якобы “порядок”, было политически и экономически выгодно.
Никто не хотел учитывать ни грубый эфесбешный след в московских и волгодонских взрывах, ни все более авторитарные тенденции в российской внутренней политике. Немецкие депутаты стоя приветствовали выступление бывшего дрезденского резидента в Бундестаге, Джордж Буш увидел в нем “настоящего демократа”, а сам Путин грациозно намекнул на возможность вступления России в НАТО (конечно, на условиях Москвы, а не Альянса). Чтобы приглушить критику российских военных преступлений в Чечне, Путин поддержал в Совете Безопасности ООН интервенцию НАТО в Афганистане и предложил транспортные коридоры через российскую территорию для доставки военной техники. Позже в том же году, во время визита в США, он заявил, что Россия признает роль НАТО в современном мире, готова расширять свое сотрудничество с этой организацией. И если мы изменим качество отношений, если изменим формат отношений между Россией и НАТО, то я думаю, что расширение НАТО перестанет быть вопросом – перестанет быть актуальным вопросом. На конкретный вопрос, будет ли он выступать против членства стран Балтии в НАТО, он ответил: «Мы, конечно, не в том положении, чтобы указывать людям, что им делать. Мы не можем запретить людям делать определенный выбор, если они хотят повысить безопасность своих стран определенным образом”.
В мае 2002 года, отвечая на вопрос об углублении отношений Украины с НАТО, Путин снова остался невозмутимым: «Я абсолютно убежден, что Украина не будет уклоняться от процессов расширения взаимодействия с НАТО и западными союзниками в целом. У Украины есть свои отношения с НАТО, есть Совет Украина-НАТО. В конце концов, решения должны принимать НАТО и Украина. Это дело этих двух партнеров”. Две недели спустя, на пресс-конференции после саммита Россия-НАТО, он повторил то же, о чем сообщил официальный сайт Кремля: “На тему вступления Украины в НАТО президент России сказал, что у нее есть право принимать решение без помощи других. Он не видит в этом ничего такого, что могло бы омрачить отношения между Россией и Украиной”.
Эти заявления, безусловно, не следует принимать за чистую монету, поскольку они не отражают каких-либо политических или идеологических убеждений, а скорее являются чистым оппортунизмом и прагматическим воплощением «искусства возможного». Во-первых, Путин еще не был готов к открытой конфронтации с Западом и все еще надеялся, что с “особыми интересами” России будут считаться, то есть формально или неформально признают “легитимную” сферу российского влияния (именно на это указывают его слова о желаемом изменении “качества” и “формата отношений”). А во-вторых, он понимал бесперспективность борьбы с вступлением стран Балтии в НАТО, поскольку консенсус по этому поводу уже существовал и на Западе, и в странах Балтии, и остановить процесс в то время Россия была не в состоянии. В то же время борьба со вступлением Украины в НАТО не имела смысла по противоположной причине: Путин хорошо понимал, что ни Запад не заинтересован в членстве Украины, ни Украина не готова сделать такой шаг в обозримом будущем.
В конце 2000-го в Киеве разразился крупный политический скандал, сильно повредивший репутации действующего президента Леонида Кучмы и, косвенно, репутации всей возглавляемой им страны. В парламенте и в масс-медиа были озвучены тайные записи разговоров президента с его подручными, из которых можно было заключить о его причастности ко многим уголовным преступлениям, в частности к убийству оппозиционного журналиста Георгия Гонгадзе. Аудиозаписи содержали также эпизод, в котором Кучма обсуждает с советниками, как лучше обойти американские санкции и продать украинские радарные системы Саддаму Хусейну. Хотя радары так никогда и не были проданы, само намерение и проявленная при этом двуликость по отношению к западным союзникам сделали из украинского президента международного изгоя.
Чтобы улучшить отношения с Западом и обезопасить себя от слишком тесных российских объятий, Леонид Кучма объявил о намерении Украины вступить в НАТО на заседании Совета национальной безопасности и обороны (в мае 2002 года), закрепил это намерение в национальном законе “Об основах национальной безопасности Украины” (в июне 2003) и дал согласие на отправку украинских войск в Ирак, где они сотрудничали с НАТО до 2006 года. По иронии судьбы именно Виктору Януковичу, тогдашнему премьер-министру, пришлось проталкивать этот закон через парламент и представлять впоследствии Украину на встречах с официальными лицами НАТО.
Путин, скорее всего, понимал вынужденный характер этих шагов и поэтому не слишком беспокоился о декларативной евроатлантической интеграции Украины. А все же пытался держать Украину на коротком поводке, применяя привычный метод кнута и пряника. В 2003 году он предложил осаждённому со всех сторон украинскому президенту возглавить Содружество Независимых Государств – аморфную и довольно безликую организацию, созданную после распада СССР как “инструмент цивилизованного развода” (с украинской точки зрения) или как основу будущей конфедерации (с точки зрения россиян). В сентябре Кучма торжественно председательствовал в Крыму на саммите президентов России, Беларуси и Казахстана, подписавших соглашение о создании Единого экономического пространства – еще одного мертворожденного проекта, придуманного Россией для вожделенной “евразийской” интеграции.
Пряники работали плохо, поэтому приходилось прибегать и к кнутам. В октябре 2003 года россияне устроили провокацию в Керченском проливе – начали строительство дамбы протяженностью 4 км между российским Таманским полуостровом и небольшим украинским островом Тузла. Проект был начат якобы местными властями, без согласия Москвы, благодаря чему Кремль какое-то время имел возможность притворяться несведущим, пока Киев не обратился к российскому правительству с тревожным вопросом. Лишь после того, как украинские пограничники пригрозили соседям вооруженным ответом, строительство дамбы было остановлено, а Путин великодушно сыграл роль незаменимого миротворца. Роль “лихого полицейского” была отведена главе его администрации Александру Волошину, скандальное заявление которого вряд ли было личным экспромтом: “Россия никогда не покинет Керченский пролив Украины. Хватит того, что Крым украинский… Хватит уже над нами издеваться. Если потребуется, мы сделаем все возможное и невозможное, чтобы отстоять свою позицию. Будет нужно – сбросим туда бомбу!”.
На первый взгляд, это выглядело как цитата из речей Жириновского, однако на самом деле заявление Волошина достаточно последовательно отражало логику ревизионистских жалоб Путина 1994 года (описанных Гартоном Эшем) и во многом предвещало его ястребину речь в 2007 году. первой декларацией новой холодной войны). Диатриба Волошина вряд ли звучит неожиданно в контексте подобных антиукраинских заявлений российских чиновников и общественных деятелей, сделанных с самого начала украинской независимости. Борис Ельцин, стоит отметить, относился к ним так же снисходительно, как и Владимир Путин. При всей его конфронтации с российской Думой, он не счел нужным опровергать ее одиозные антиукраинские заявления – юридически ничтожные, но символически значимые. Так, в мае 1992 года, когда российский парламент объявил передачу Крыма в 1954 акцией, “не имеющей юридической силы”, ибо, мол, она была принята “в нарушение Конституции (Основного Закона) РСФСР и законодательного процесса”. Годом позже Дума издала постановление, которое “подтвердило российский федеральный статус Севастополя”, а через три года объявило, что Россия имеет право осуществлять суверенитет над городом. Наиболее угрожающим и потенциально опасным было решение Думы 1996 г. (принятое подавляющим большинством голосов) об аннулировании Беловежских соглашений 1991 г. о распаде Советского Союза.
В конце 2004 года, впрочем, снисхождение Путина к прозападной ориентации Киева исчерпалось, поскольку Оранжевая революция перевела эту ориентацию из чисто декларативной плоскости в плоскость практической политики. Уже в декабре он предостерег Украину от дальнейших заигрываний с НАТО, хотя и сделал позитивный жест относительно Европейскому Союзу: «Если бы Украина вступила в ЕС, это было бы положительным фактором, который, в отличие от расширения НАТО, помог бы укрепить систему международных отношений». Еще через десять лет он изменит свое мнение и относительно ЕС, применив все существующие пряники и кнуты, шантаж и подкуп, чтобы заставить президента Януковича отказаться от Соглашения об ассоциации с Евросоюзом за несколько дней до его запланированного парафирования на саммите Украина-ЕС (в ноябре 2014).
Можем предположить, что отношение Путина к НАТО и ЕС (и вообще к Западу) на самом деле никогда не менялось. Просто до 2004 года он не слишком беспокоился о “европейских устремлениях” Украины, понимая, что по существу это такая же словесная игра киевских чиновников, как и его собственное “партнерство” с Западом. Но Оранжевая революция показала, что дела посерьезнее, а Революция достоинства окончательно убедила Кремль, что в Украине уже есть критическая масса населения и элит, способных перевести европейскую риторику в интеграционную практику.
2.2. Оранжевая угроза
Похоже, именно Оранжевая революция изменила относительно снисходительное, “вегетарианское” отношение Путина к Украине, а заодно и к Западу как предполагаемому спонсору и вдохновителю этой и нескольких других “цветных революций” в посткоммунистических странах. Возможно, здесь сыграли роль еще и личные фобии бывшего кагебиста – пережитые им испуг и растерянность в дрезденской штаб-квартире во время антиправительственных протестов в ГДР 1989 года. Во всяком случае, системная работа с целью «дать цветным революциям в морду» (по выражению одного из путинских политтехнологов) началась в Кремле сразу после победы Виктора Ющенко и формирования в Киеве либерального и прозападного или, в терминах Москвы, «националистического» и «антироссийского правительства.
Примечательно, что Ющенко избегал прямой конфронтации с Кремлем и даже демонстративно совершил свой первый международный визит в Москву (по дороге в Брюссель), чтобы уверить Путина, что он не держит зла на него за вмешательство в украинские президентские выборы и что Украина ценит отношения с Москвой так же, как и с ЕС. Но Путину не нужны были равноправные и дружеские отношения с Украиной, как и с любой другой бывшей колонией. Он нуждался в безоговорочном послушании и подчинении – по лукашенковской модели. Путин, похоже, слишком много вложил в победу Януковича и был убежден, что его протеже потерпел поражение в результате сговора и предательства Запада, а не народного голосования. Украина, при всей своей беспорядочности, была все же демократией, где формула “воля народа” имела как нормативный, так и практический смысл. Россия же, начиная с первых лет правления Путина, становилась все более авторитарной, с более узкими возможностями свободного выражения взглядов и политической конкуренции. Путин, всегда считавший постсоветское пространство своей «законной сферой влияния», имел веские основания бояться демократии на этом пространстве, как и в самой России.
Российской авторитарной консолидации противоречила не только демократия в Украине, но и историческая политика, направленная на развенчание тоталитарного наследия, в частности сталинизма, все активнее реабилитировавшегося в России. Москву раздражала и украинская культурная политика, направленная на возрождение угнетенного и маргинализированного украинского языка и культуры; и религиозная политика, отстаивавшая юридическое равенство всех церквей, отделенных от государства, вопреки требованиям Москвы приоретизировать Русскую православную церковь на так называемой “канонической территории” (к ней Москва причисляет и всю Украину).
Конфликтным был и вопрос искусственного голода, организованного Сталином в 1932-1933 годах, унесшего жизни около пяти миллионов украинских крестьян. В советское время даже упоминание о нем жестоко каралось как “антисоветская клевета”. Виктор Ющенко считал своей личной обязанностью восстановить память об этой трагедии и почтить ее жертв. В 2006 году он создал Украинский институт национальной памяти как специальный орган при Кабинете Министров для восстановления и сохранения национальной памяти украинского народа. Расследование преступлений сталинского режима и реабилитация его жертв были определены первоочередной задачей Института, а исследование Голодомора заняло центральное место в его научной деятельности.
Осенью того же года украинская Верховная Рада законодательно признала Голодомор геноцидом украинского народа и призвала иностранные парламенты принять подобные резолюции. По инициативе Ющенко в Киеве был создан Национальный музей Голодомора-геноцида и начато ежегодное поминовение на национальном уровне жертв Голодомора в четвертую субботу ноября.
Опять же, осознавая чувствительность этого вопроса, Ющенко и его команда усердно избегали обвинений России и россиян в этом преступлении. “Это тоталитарная, коммунистическая, сталинская система [совершила геноцид], она не имеет национальной идентичности”, – неоднократно повторял он – однако российских лидеров это не убедило. Они уже слишком далеко вошли в реабилитацию и возрождение сталинизма и слишком глубоко отождествили собственный режим с советским “славным прошлым”, чтобы воспринять аргументы Ющенко. Чествование украинцами памяти жертв Голодомора было трактовано в Москве как еще одно проявление их национализма, русофобии и, наконец, “нацизма”.
В ответ на украинские инициативы и с выразительным намерением предотвратить распространение “оранжевой” инфекции в России, зиц-президент Дмитрий Медведев создал в 2009 году специальную комиссию, уполномоченную “противодействовать попыткам фальсификации истории в ущерб российским интересам”. Ее основными задачами было определено “обобщение и анализ информации о фальсификации исторических фактов и событий, направленной на унижение международного престижа Российской Федерации”. Законопроект, криминализирующий “реабилитацию нацизма”, был представлен в Думу не столько для борьбы с вымышленной “реабилитацией”, сколько для предотвращения каких-либо обсуждений советских военных преступлений, сотрудничества СССР с Гитлером или сопоставлений сталинизма с нацизмом.
В 2007 году указом Путина был создан государственный фонд “Русский мир” для распространения российской “мягкой силы” за рубежом, а еще через год стало Федеральное агентство по делам Содружества Независимых Государств, соотечественников, проживающих за рубежом, и по вопросам международной гуманитарной сотрудничества, более известное как “Россотрудничество” – федеральное госучреждение под эгидой Министерства иностранных дел. Оба учреждения по старой традиции начали сразу использоваться для прикрытия подрывной деятельности в тех странах, где они работали. В апреле 2021 года президент Зеленский прекратил деятельность “Россотрудничества” в Украине, а в июле 2022 года фонд “Русский мир” попал под санкции ЕС вместе со многими другими организациями и лицами, причастными к российской агрессии против Украины.
Сотрудничество Украины с НАТО всегда было ощутимым раздражителем для Москвы – не столько из-за вымышленной «угрозы» российской безопасности со стороны Альянса, сколько из-за действительно реальной угрозы российским имперским амбициям и экспансионистским планам. Весной 2008 года Украина пересекла красную линию, определенную Кремлем, когда подала заявку на получение Плана действий для членства в НАТО. Москва мобилизовала все свое влияние в странах Альянса, чтобы те отклонили украинское представление, причем главная роль в этом не совсем благочестивом деле была отведена Франции и Германии – главным бенефициарам специфических бизнес-отношений с Россией. Сам Путин выступил на саммите НАТО в Бухаресте с речью, в которой (впервые, насколько известно) озвучил свое реакционное, радикально имперское видение Украины как “искусственного” государства (“даже не страны”, как объяснил он в частном разговоре Джордже Бушу-младшем).
Грубая смесь лжи, полуправды и беззастенчивых манипуляций, детализированная впоследствии в его многочисленных квази-исторических экзерцисах и провокационных речах об Украине, основывалась на фундаментальном, однако не всегда и не всем очевидном недостатке: архаичном, в духе ХІХ, понимании нации как сообзества “почвы и крови”, объединенной общим языком, религией и мифологизированной историей, а не гражданской лояльностью, равными правами и видением общего будущего. Украина не вписывалась в эту его примордиалистскую модель, поскольку с первых дней независимости развивалась, прежде всего, как политическая нация, в которой язык, этничность или религия играют второстепенную роль и не рассматриваются как ключевые детерминанты гражданской лояльности и поведения. В Бухаресте, однако, никого не насторожила примордиалистская риторика Путина, как и его последующие антиукраинские заявления, которые ставили под сомнение само существование Украины как государства и нации, пока они не оформились в четкую украинофобскую теорию и не трансформировалась, в конце концов, в геноцидную практику.
Через четыре месяца после Бухарестского саммита, увенчавшегося фактически дипломатической победой Путина, Россия вторглась в Грузию, аннексировала 20% ее территории и, не подвергшись серьезному международному осуждению и уважаемым санкциям, интерпретировала скорее всего это снисхождение Запада как своеобразный карт-бланш. действий в “ближнем зарубежье”. В августе 2009 года Дмитрий Медведев, выполнявший в то время роль российского президента, направил Виктору Ющенко зловещее видео-письмо, наполненное плохо замаскированными угрозами, инсинуациями и лживыми утверждений. Он критиковал политику Украины во всех сферах: памяти, культуры, языка, религии, взаимоотношений с НАТО (вопреки “хорошо известной позиции России”), солидарности с Грузией во время российского туда вторжения и разрыва “наличных экономических связей с Россией”, прежде всего в сфере энергетики” (это было кодовое название для попыток украинского правительства сломать коррупционные схемы в торговле энергоносителями, выгодные узкой клике украинских и российских олигархов). А хуже всего, Украина сделала действительно беспрецедентную вещь, которую может себе позволить только действительно суверенная страна: выслала двух российских шпионов и дерзко напомнила российскому военному командованию в Севастополе, что в договоре об аренде есть пункты, ограничивающие численность войск, препятствующие перевозке оружия и обязывающие командующих консультироваться с украинскими властями по поводу каких-либо передвижений за пределами определенного места дислокации.
Главной целью “письма” Медведева в то время считалась попытка взбодрить и мобилизовать пророссийские силы в Украине накануне президентских выборов, запланированных на январь 2010 года (десятидневный визит Патриарха Кирилла в Украину служил, очевидно, той же цели). И лишь некоторые наблюдатели обратили внимание на специфический фон этого “письма”: видеозапись была сделана в резиденции Медведева в Сочи, с видом на Черное море и военными кораблями вдали. В этом контексте объявленное решение отложить направление нового российского посла в Украину до нормализации российско-украинских отношений звучало довольно зловеще.
2.3. Последний шанс Путина
Ориентировочная “миротворческая операция” в Украине была подготовлена, вероятно, еще в то время, однако победа “дружественного” для Кремля кандидата Виктора Януковича на президентских выборах в феврале 2010 года сделала эту операцию ненужной – по крайней мере на время. Благодарный Москве за поддержку новоизбранный президент торопливо подписал с Медведевым чрезвычайно невыгодные для Украины (да и для самого Януковича, как покажет время) “Харьковские соглашения”, торопливо и без всяких прений проштампованные в Верховной Раде пропрезидентским большинством. Сущность соглашений сводилась к продлению российской аренды военно-морских объектов в Крыму еще на 25 лет, с 2017 по 2042 год, с возможностью дополнительной пятилетней пролонгации, в обмен на весьма сомнительную скидку на российский газ. Оппозиция раскритиковала Соглашения по целому ряду причин: и как антиконституционные – из-за многочисленных процедурных нарушений; и как вредные экономически – поскольку разрекламированные газовые скидки подрывали на самом деле свободный рынок и возвращали Украину к непрозрачным схемам в торговле энергоносителями; и как вредные политически – ведь Янукович ничуть не ослабил этими уступками российский “интеграционный” напор, скорее наоборот – лишь усилил его и поощрил. Фактически, как заметил тогда один из комментаторов, он “заложил часть независимости Украины, чтобы обеспечить внутреннюю консолидацию” своего режима, и тем самым “устранил противовесы, которые делали партнерство с Россией возможным и безопасным”.
Таким образом, Харьковские соглашения означали не только “отход от политики, которую с 2005 года проводил бывший президент Виктор Ющенко, но и фундаментальный пересмотр курса, по которому Украина шла с момента обретения независимости”. посягнув в том числе и на личные экономические интересы ближайших соратников Януковича. Украинские олигархи не слишком беспокоились идеологическими уступками Москве – то ли в виде привилегий Русской православной церкви в Украине, то ли повышения статуса русского языка, то ли изъятия упоминаний о “геноциде” в памяти жертв Голодомора, или восстановления сталинской формулы “Великая Отечественная война” (вместо Второй мировой) в учебниках и т.д. Однако предоставление российскому бизнесу неограниченного доступа к украинским ресурсам шло кардинально в разрез с их интересами. Вероятно, именно они побуждали Януковича сопротивляться московскому давлению, продолжая оптимальную для них политику “многовекторности” Леонида Кучмы, но Януковичу не хватало для этого ни навыков, ни простора для маневра. Осенью 2013 года ему пришлось окончательно капитулировать перед путинским шантажом, отказавшись подписать в последний момент Соглашение об ассоциации с Евросоюзом.
Заключенное в 2010 году соглашение “газ за флот” хоть и принесло Януковичу некоторые краткосрочные политические и экономические выгоды, в более длительной перспективе серьезно подорвало украинскую безопасность. Харьковские соглашения не только продлили далеко за пределы 2017 года присутствие в Крыму 25 тысяч российских военных (без которых вряд ли удалось так легко захватить полуостров в 2014 году), они еще и легитимировали там подрывную деятельность российских спецслужб, поскольку злосчастное российско-украинское соглашение 1997 года (Договор о статусе и условиях пребывания Черноморского флота) предусматривал еще и сохранение десяти российских разведывательных и контрразведывательных подразделений в Севастополе. Российский флот, как метко заметил Джеймс Шерр, это не просто свалка старых кораблей, предназначенных на металлолом, это еще и убежище для российской агентуры, логистический центр деятельности, которую все предыдущие украинские президенты считали вредной для интересов своей страны.
В июне 2010 года украинский парламент под давлением России исключил из стратегии национальной безопасности цель “интеграции в евроатлантическую систему безопасности и членства в НАТО”. В июле был принят закон о приоритетах внутренней и внешней политики, который официально обязал Украину сохранять “внеблоковый” статус”. Российские разведчики, высланные Ющенко, были негласно приняты обратно в Украину; целый ряд россиян получил украинское гражданство по ускоренной (и сомнительной с правовой точки зрения) процедуре, чтобы занять высокие правительственные должности, вплоть до главы Министерства обороны, Службы безопасности и личной охраны президента. А Владимир Сивкович, политик, еще тогда подозреваемый в тесных связях с российскими спецслужбами (ныне он в розыске), стал вице-премьер-министром по вопросам безопасности. Неудивительно, что на момент российского вторжения в 2014 году украинская армия и аппарат безопасности были в полном беспорядке; несколько тысяч государственных служащих сбежали в Россию вслед за Януковичем, десятки офицеров армии, полиции и службы безопасности перешли на сторону врага.
Масштабная инфильтрация украинских госучреждений российской агентурой не только сделала возможным мирный захват Крыма российскими спецназовцами и масштабные вооруженные волнения на юго-востоке страны. Она, вероятно, обеспечила также управляемую эскалацию насилия на Майдане и вокруг него зимой 2013-2014 г. в рамках разработанной российскими политтехнологами стратегии т.н. “контролируемого” (или “манипулированного”) хаоса. Один из этих “кукловодов”, тогдашний помощник Путина и, как считают, его главный советник по украинским делам Владислав Сурков (“путинский Распутин”, по выражению Питера Померанцева), известен как упорный “отрицатель Украины” и один из архитекторов путинской (анти)украинской политики. Именно ему принадлежит известная фраза о том, что “нет никакой Украины, есть только “украинство”, специфическое расстройство сознания”. Практические советы по насильственному лечению упомянутого им «расстройства» выглядят сегодня особенно зловеще: «Принуждение силой к братским отношениям, – объяснял он, – единственный метод, исторически доказавший свою эффективность на украинском направлении. Не думаю, что будет изобретен какой-то другой”.
Громадный массив электронных писем и других документов, извлеченных из почтового ящика Суркова хакерской группой “Украинская киберхунта”, иллюстрирует его масштабное участие в событиях 2014 года в Украине, в частности в организации и управлении так называемой “русской весной” – народного “восстания” на юге и Востоке Украины после революции Евромайдана. Его роль в эскалации насилия на Майдане и дальнейшем, до сих пор не до конца понятном бегстве Виктора Януковича (уже после достижения посреднического компромисса с оппозицией, якобы открывавшего путь досрочным президентским выборам), остается пока сугубо гипотетической.
Однако вполне очевидно, что Кремль в этот раз был гораздо лучше подготовлен к революционным событиям в Украине, чем в 2004, и имел гораздо больше возможностей манипулировать этими событиями в собственную пользу. Не только инфильтрация украинских институтов была значительно глубже и системнее, но и “политические технологии”, примененные командой Суркова, были более изощренными, а пропагандистская кампания, развернутая во время Евромайдана, была значительно мощнее – что и подтвердила вскоре антиукраинская (и антизападная) пропагандистская война в глобальном масштабе.
Кроме часто повторяющегося тезиса о “несуществовании” Украины и связанных с ним тезисов о “глубоких внутренних разделах” и “искусстве” украинских границ, для облегчения и оправдания военного вторжения было разработано еще два отдельных, но взаимосвязанных нарратива. Один касался “нацистов” из мощно демонизированной Западной Украины, которые якобы совершили в Киеве государственный переворот, свергли (при поддержке Запада) законное правительство и установили фашистскую хунту. Второй нарратив касался россиян и русскоязычных, которые якобы испытывают притеснения в Украине, а с приходом к власти “нацистов” оказались вообще на грани геноцидного уничтожения. Ни один нарратив, ни другой не были совершенно новыми. История об “угнетенных” русскоязычных циркулировала в русских и многих зарубежных СМИ еще с начала 90-х годов, когда миллионы русских колонистов и их потомков в постсоветских республиках столкнулись вдруг с требованием (и потребностью) овладеть на определенном уровне языком презираемых ими аборигенов. Что же касается «нацистского» нарратива, то его боевое испытание состоялось в 2004 году, когда фальшивые «националисты» прошли парадом в центре Киева, притворяясь сторонниками Виктора Ющенко – для его предвыборной дискредитации. Однако глубже корни этого нарратива уходят в советские времена, когда все украинское национальное движение определялось как “националистическое” или и “нацистское”, а Западная Украина объявлялась его исконной колыбелью.
Оба нарратива оказались довольно успешными с пропагандистской точки зрения, поскольку оба опирались на определенные устоявшиеся стереотипы (как часть “имперского знания”, превращенного в международное), а также на некоторые умело подтасованные факты и полуправду. И тот, и тот апеллировал к “здравому смыслу”, хотя обычно этот “рассудок” основывался на полном незнании особенностей Украины, ее колониального прошлого и постколониального настоящего. Нарратив об “угнетенных русофонах” опирался на общее убеждение, что каждое государство, особенно вновь созданное, имеет тенденцию к “национализации”, то есть стремится ассимилировать меньшинства в господствующий язык и культуру. Эта модель выглядит справедливой, но малопригодной к Украине, где властная, почти стопроцентно обрусевшая элита сохранила господствующее положение и после провозглашения независимости, а затем и русский язык сохранил доминантные позиции в большинстве сфер общественной жизни. Достаточно вспомнить, что ни один украинский олигарх не говорит на украинском языке как на родном, а среди всех шести украинских президентов только Виктора Ющенко можно считать украиноязычным в повседневном быту. Постепенное расширение потребления украинского языка в течение трех последних десятилетий происходило не сверху вниз, усилиями властных “национализирующих” элит (которые на самом деле вполне комфортно чувствовали себя с привычным русским языком), а как сложный двусторонний процесс, в рамках которого украиноязычное большинство должно было искать взаимоприемлемые компромиссы со структурно привилегированным русскоязычным меньшинством. Медленность и непоследовательность этого процесса раздражала радикалов с одной стороны, а сама его необходимость раздражала консерваторов с другой стороны, однако те и другие постепенно привыкали к поиску компромиссов, а заодно и к тому, что их страна выглядит (и, скорее всего, будет выглядеть) не совсем так, как им бы хотелось.
Второй пропагандистский нарратив – о вымышленных “нацистах” – опирается на похожие стереотипы, разработанные и распространенные “имперским знанием” (украинцы в этом дискурсе – нацистские коллаборанты, Западная Украина – колыбель украинского национализма, украинцы – генетические антисемиты). “Доказательная база” того нарратива существенно слабее, однако именно ему была отведена главная роль для оправдания российской агрессии. К нововременному политическому обращению он попал в 2004 году с легкой руки российских “политтехнологов”, руководивших кампанией Януковича против Виктора Ющенко (одним из них был, кстати, автор сегодняшнего “учебника по геноциду” Тимофей Сергейцев), а в 2012 получил второе дыхание, когда маргинальная ультраправая партия “Свобода” получила неожиданную информационную поддержку от провластных, лояльных к Януковичевому режиму масс-медиа (за счет более умеренной демократической оппозиции) и прошла в парламент с беспрецедентными для подобных групп в Украине 10% голосов. Генеральный план, вероятно, заключался в том, чтобы вывести впоследствии ее лидера во второй тур президентских выборов (2015 года), поскольку это был единственный оппонент, которого Янукович мог победить без значительных фальсификаций.
Эти усилия неожиданно окупились в 2014 году, когда в Киеве начались антиправительственные протесты, а истории о «нацистах» на Майдане были подхвачены и раздуты московской пропагандистской машиной. Это сбило с толку многих иностранцев, не говоря уже о россиянах, а хуже всего – испугало многих украинцев на юго-востоке, традиционно привязанных к российским СМИ. Некоторые даже присоединились к российским оперативникам, откомандированным в Украину возглавить “народное восстание против хунты” (как впоследствии хвастался один из руководителей того “восстания” Игорь Гиркин: “Если бы наш отряд не перешел границу, все бы пропало!”).
Большинство жителей региона предпочитали оставаться в стороне, однако некоторые встали и на украинскую сторону. Этого было недостаточно, чтобы дать отпор вооруженным провокаторам, однако достаточно, чтобы не допустить распространения Русской весны на всю территорию «Новороссии». Украинская армия, хоть и дезорганизированная, смогла освободить с помощью добровольцев большую часть Донбасса и приблизилась к окружению его главных центров – Луганска и Донецка. Чтобы спасти своих подельников от полного разгрома, Россия должна была ввести регулярные войска, предсказуемо разбила танками плохо вооруженную украинскую пехоту и заставила Киев согласиться на перемирие.
Продолжительные переговоры начались в Минске, где Россия делала вид, что “не является стороной конфликта”, и настаивала на том, чтобы Киев вел переговоры непосредственно с представителями так называемых Донецкой и Луганской “народных республик”. Это означало бы фактическую легализацию марионеточных режимов, чего Киев не мог принять, так что переговоры проходили в несколько причудливом формате, где Россия играла роль посредника – наряду с Францией и Германией, и одновременно говорила от имени представителей “военных формирований отдельных районов Донецкой и Луганской областей” (так они официально назывались на встрече).
Семилетние споры по поводу толкования “Минских соглашений” предсказуемо не принесли никаких результатов, поскольку невозможно эффективно обсуждать конфликт, главный подстрекатель, участник и бенефициар которого делает вид, будто “не является его участником”. Украина резонно противилась инкорпорации “сепаратистских” регионов в свое тело на московских условиях (и под московским контролем), поскольку это фактически превратило бы ее в дисфункциональное государство, “великую Боснию”, открытую для всевозможных московских диверсий и манипуляций. А Россия, разумеется, тоже не могла пойти ни на один компромисс, поскольку это означало бы полный провал ее мастер-плана.
Неспособность Москвы загнать Украину в ловушку мастерски сконструированных ею “Минских соглашений” дополнилась очередным поражением пророссийских партий и кандидатов на выборах 2019 года: приход к власти “космополита” и “пацифиста” Зеленского вместо предполагаемого “ультранационалиста” Порошенко не повлек за собой никаких существенных изменений в политике Украины в отношении Москвы. Это был выразительный признак того, что традиционно шаткая и амбивалентная Украина прошла наконец точку невозврата, не оставляя пророссийским силам шансов на электоральный реванш. Как и в каждой нормальной стране, смена правительства в Украине перестала служить основанием для фундаментальных геополитических реориентаций.
Вопреки ожиданиям Москвы, Зеленский не стал ничего менять в политике своего “ультранационалистического” предшественника. “Декоммунизационные законы”, принятые в 2015 году (и направленные фактически на деколонизацию), остались в силе, национальная цель присоединиться к ЕС и НАТО осталась закрепленной в Конституции, мягкое продвижение украинского языка и культуры было и дальше поддержано рядом новых законов и институтов, Русской православной церкви в Украине так и не досталось ожидаемых привилегий и возвышения над другими церквями, в частности, главной соперницей – Православной церковью Украины, канонически связанной с 2018 г. с Константинопольским патриархатом. Отношение населения к России и, особенно, к Путину оставалось в Украине крайне негативным, и позитивное отношение к ЕС и НАТО – стабильно высоким.
Под определенным обзором, Зеленский даже превзошел своего предшественника, закрыв наиболее токсичные пророссийские пропагандистские телеканалы и посадив под домашний арест ближайшего друга Путина и главного агента российского политического влияния в Украине Виктора Медведчука, обвиненного в государственной измене. стали постоянным мотивом в российских пропагандистских СМИ – как отражение действительно важной, хотя и неполной правды. Полная правда заключалась в том, что Украина уже давно была потеряна – если не в 1991, то безусловно в 2014 – и только собственные мифы и иллюзии препятствовали Москве это понять.
После нескольких месяцев шантажа и демонстративного наращивания военного присутствия у украинских границ Министерство иностранных дел России 17 декабря 2021 года обнародовало два проекта текстов – «Договора между Соединенными Штатами Америки и Российской Федерацией о гарантиях безопасности» и «Соглашения о мерах по обеспечению безопасности Российской Федерации и государств -членов Организации Североатлантического договора [НАТО]” – и обратилось к США и их союзникам по НАТО с просьбой немедленно отреагировать. Заявленная цель документов заключалась в получении “правовых гарантий безопасности”, но фактически сводилась к дерзкому требованию ухода НАТО из Восточной Европы на позиции до 1997 года и признанию всего региона и, прежде всего, Украины легитимной сферой российского влияния.
Эти документы были скорее плохо завуалированным объявлением войны, чем предложениями для переговоров. Если требования России не будут выполнены, зловеще намекали кремлевские политики, им придется позаботиться о безопасности страны своими силами, имеющимися “военно-техническими средствами”. Через два месяца, 24 февраля 2022 года, все эти средства были приведены в действие. Россиянам, как выяснилось, речь шла совсем не о безопасности, не о территории и даже не о мести. Речь шла о победе воображения над действительностью, фантазии над реальностью: украинцев, представленных как “нацистов”, следовало уничтожить, людей Запада – как врагов-заговорщиков – разоблачить, а россиян – богоносцев – осчастливить миссией спасения человечества от глобального зла в милленарном поединке. Российская война в Украине таким образом – это война перверсивного, иллюзорного, параллельного мира, созданного не только Путином и его обалдевшими от собственной лжи пропагандистами, но и поколениями русских философов, писателей, ученых, художников – война коллективного бреда с неподвластной ей реальностью должно быть если не изменена, то уничтожена, начиная с Украины, “военно-техническим путем”.
При этих обстоятельствах у украинцев нет другого выбора, кроме как бороться за свою страну, свободу, достоинство и идентичность. Единственная альтернатива – быть стертыми с лица земли в рамках “окончательного решения украинского вопроса”, к которому уже достаточно откровенно призывают кремлевские идеологи. Россияне, которые абсолютно поддерживают своих обезумевших лидеров, не имеют никакого шанса стать нормальной нацией, сосредоточенной на решении собственных проблем, а не усугублении чужих. Для выздоровления им нужно было бы капитально пересмотреть свое переверсивное самосознание и сформировать новую, постимперскую идентичность, совместимую с современным миром суверенных национальных государств. Возможно, такой фундаментальной ревизии будет способствовать шок от поражения в войне с Украиной; возможно, статус государства-изгоя и все более глубокая международная изоляция побуждает их более критично взглянуть на свою сомнительную историю, позорную современность и бесперспективное будущее. История иронична и окончательное решение “российского вопроса” (вместо “украинского”) вполне может стать неожиданным (и весьма желанным) следствием путинской войны в Украине.
Источник: Николай Рябчук, Zbruc
