Болезненная озабоченность Путина “украинским вопросом”, которая приобрела особенно патологические черты в последнее десятилетие и увенчалась развязыванием полномасштабной геноцидной войны против Украины, имеет глубокие идеологические корни – как в биографии самого российского диктатора, так и в российской истории и культуре в целом, в ключевых элементах российской (имперской) идентичности. Статья исследует эволюцию взглядов Путина на Украину, выясняя сначала историко-культурные основы и идеологические источники этих взглядов, а затем прослеживая их видоизменение под влиянием различных политических событий и процессов. Отсутствие адекватной международной реакции на эти все более радикальные взгляды и на все более агрессивную политику, мотивированную ими, способствовало их легитимизации и превращению в своеобразную государственную идеологию, raison d’etre как самого режима, так и восстанавливаемой им империи. Геноцидная война стала логическим следствием этих процессов, попыткой “окончательно решить” украинский вопрос в соответствии с историко-цивилизационными фантазиями российских элит и их болезненных психологических комплексов.
Международные обозреватели все охотнее соглашаются, что сегодняшняя озабоченность Путина “украинским вопросом” во многом подобна болезненной озабоченности Гитлера “еврейским вопросом” – с достаточно похожими геноцидными последствиями обоих idées fixes. Однако между этими двумя обсессиями существуют также существенные отличия. Если евреи в извращенном восприятии Гитлера были абсолютным злом, неизлечимой патологией на теле человечества, которую следует тщательно и методично уничтожать, то украинцы в мировоззрении Путина – это патология на теле русской нации, опасная мутация “русскости”, которая отрицает себя и выдает что-то другое (становится “анти-Россией”, в терминах Путина, которой манипулируют, разумеется, извечные враги России и их местные наемники). Украинцев, однако (в отличие от примордиально “неизлечимых”, с точки зрения Гитлера, евреев), можно исцелить от их умственного извращения, от ложного сознания, называемого украинством, и сделать их “нормальными”, то есть русскими. Кремлевские идеологи предусматривают для них лагеря перевоспитания, дополненные физической ликвидацией тех, кто перевоспитываться не хочет и подтверждает, что является “нацистом”.
По имеющимся свидетельствам, Путин не был слишком одержим “украинским вопросом” в начале своей политической карьеры, хотя, безусловно, лелеял антизападные обиды, имперский реваншизм и постсоветскую ностальгию на протяжении всех лет своего правления в Санкт-Петербурге, а затем в Москве.¹ В постсоветской России хватало шовинистической, украинофобской литературы, которая включала как квазинаучные труды дореволюционных и белоэмигрантских авторов, так и современные антиукраинские тексты во всех жанрах. Владимир Путин как офицер КГБ мог быть знаком с этой литературой еще в советские времена, поскольку власть молча принимала ее “самиздатное” обращение и часто сама разделяла ее основные идеологические, преимущественно конспирологические постулаты. С большой вероятностью можем предположить, что собственное антизападничество и остаточный империализм, унаследованные со службы в “органах”, сочетались у Путина с глубоко укоренившимися в российском обществе великодержавными взглядами на Украину и логически вели его от квази-академического отрицания Украины как нации к сомнениям в ее политической легитимности, а затем и к попыткам устранить эту “историческую аберрацию” силой.
В первой части этой статьи я рассматриваю (возможные) идеологические источники украинофобии Путина, тогда как во второй части поэтапно прослеживаю эволюцию его риторики и политики в отношении Украины, от 1990-х и по сей день. Мое главное предположение состоит в том, что это отношение в значительной степени определялось русской культурой, политической философией и специфически имперским мировоззрением в целом. Однако конкретные политические шаги и решения, хотя и основанные на этом искаженном мировоззрении, не должны были приобрести такие масштабы и достичь крайностей геноцида, если бы лежащие в их основе патологии были должным образом распознаны и заблокированы.
1. Сомнительное “братство”
Вскоре после массакры в Буче, в апреле 2022 года, президент Франции Эмманюэль Макрон спровоцировал возмущение многих украинцев, предупредив журналистов от употребления термина геноцид, потому что, мол, эти два народа [россияне и украинцы] являются братьями”.² Министерство иностранных дел Украины выразило свое разочарование словами Макрона и назвало метафору неуместной, поскольку эти так называемые братья убивают украинских детей, обстреливают мирных жителей, насилуют женщин и разрушают все на украинской земле. Другие комментаторы без лишней дипломатии заявили, что “братьями” россиян являются на самом деле не украинцы, а орды Чингисхана. Президент Владимир Зеленский памятно определил российско-украинское “братство” библейской метафорой о Каине и Авеле.³
Миф о “братстве” и подобных метафорах были разработаны большевиками, которые не могли уже просто так отрицать существование украинской нации (как это делали их соперники-монархисты), особенно после выхода украинцев на политическую сцену в 1917-1918 годах и провозглашение Украинской Народной Республики. Большевики именно поэтому и выиграли гражданскую войну, потому что были более гибкими в “национальном вопросе”, чем белогвардейцы, которые ревностно отстаивали идею “единой и неделимой России”. Ленин сумел привлечь значительную часть меньшинств на свою сторону, предлагая их левым лидерам разные степени автономии.⁴
Путин, который обвиняет большевиков в “изобретении” советских наций, включая Украину, и разрушении “единой и неделимой России”, явно ошибается: большевики действительно спасли Российскую империю от окончательного распада, привлекая “националов” в свой утопический проект глобальной социалистической федерации, – в противоположность монархистам, которые упорно отрицали реальность (и связанную с ней модерность) – точно так же, как это делает Путин. Советское “братство” было лицемерным, так как не предполагало реального равенства: русским отводилась роль “старшего брата” (“старшего” не столько по возрасту, сколько по месту в иерархии; известное определение Сталином русских как “первых среди равных” касалось прежде всего статуса; речь шла об установлении четкой иерархии в коммунистическом “семействе”, где россиянам приписывалось как политическое, так и культурное превосходство).
Украинцам в этой колониальной модели отводилась роль “младшего брата” – некоего сельского кузена, косноязычного, но милого, особенно в народной одежде, с фольклорным пением и забавным диалектом. Симпатичные, но туповатые, они постоянно нуждались опеке старшего брата (а порой и пинках). Большинство россиян, включая самого Путина, “любят” украинцев – однако лишь до тех пор, пока те соглашаются играть роль послушных подчиненных селюков в отношении русских более культурных, урбанизированных родственников. Исследователи колониализма сравнивают эти отношения с отношениями между Робинзоном Крузо и Пятницей. Робинзон “любит” своего Пятницу – но только до тех пор, пока абориген признает превосходство белого хозяина и не настаивает на уважительном отношении к его собственному языку, культуре и достоинству. Между тем Пятница, желающий сравняться с Робинзоном, хочет, чтобы его называли настоящим, а не вымышленным колонизаторами именем, и претендующим на собственную культурную, а тем более политическую субъектность, – это уже какой-то сумасшедший или еще хуже, сманипулированный каким-то другим Робинзоном (американским, немецким, польским, жидо-масонским) Пятница.⁵
Яркий пример этой своеобразной диалектики “братства” предоставил лет десять назад неофашистский философ Александр Дугин, профессор Московского государственного университета и автор популярных учебников по геополитике, на которых выросло несколько поколений офицеров российского Генштаба. В августе 2014-го он был настолько разочарован ожесточенным сопротивлением украинцев российскому вторжению на Донбассе, что гневно написал на своей странице ВКонтакте: «Украину надо очистить от идиотов. Геноцид кретинов напрашивается сам собой. Кретинов злобных, закрытых для голоса Логоса, смертельно опасных и… при всем этом неимоверно глупых. Я не верю, что это украинцы. Украинцы прекрасный славянский народ. Это какая-то появившаяся из канализационных люков раса ублюдков”⁶.
В тот момент это было довольно радикальное заявление, хотя и не уникальное и не исключительное, потому что еще с 1990-х годов, а особенно после 2005 года (от Оранжевой революции) российский ультраправый маргинес все больше насыщался подобными призывами и “научными” трактатами, которые доказывали искусственный и по существу антироссийский характер независимой Украины и предлагали разнообразные пути ее покорения и/или ликвидации. Собственно, сам Дугин сделал подобное заявление еще в июне 2014-го⁷, а затем повторил этот призыв несколько раз⁸ в своих видеообращениях: “Украинцев нужно убивать, убивать, убивать. Никаких больше разговоров. Я утверждаю это как профессор”⁹.
Комментарий Дугина примечателен не столько своим радикализмом (недостатка в конкурентах у него никогда не было)¹⁰, а как специфической геноцидной «диалектикой». Он очень хорошо иллюстрирует неспособность российского имперского сознания принять неудобную реальность – признать существование реальных украинцев и отказаться от их виртуального образа, взращённого имперскими идеологами. Это сознание и дальше заселяет политическую реальность фиктивными украинцами из имперского воображения (“прекрасным славянским народом”), а реальных украинцев переводит в мир хтонических существ (“ублюдков из канализационных люков”), которые своим своим присутствием портят вымышленную “прекрасную” реальность и поэтому должны быть уничтожены.
О личных контактах Дугина с Путиным неизвестно практически ничего, однако исследователи, которые называют его “мозгом Путина”, правы по крайней мере в том, что отмечают их ментальное родство и принадлежность к одной школе крайне реакционной, мессианской, империалистической мысли.¹¹ Эта школа отождествляется прежде всего с русским эмигрантским христианско-фашистским философом Иваном Ильиным (1883–1954), который еще в 1928 году с энтузиазмом размышлял о перспективах русского фашизма,¹² а в 1933-м приветствовал гитлеровский национал-социализм,¹³ хотя и разочаровался в нем вскоре – главным образом из-за презрительного отношения гитлеровцев к славянам.
Его произведения, запрещенные в СССР, начали снова переиздаваться в 1990-х, резонируя, очевидно, с имперским ресентиментом многих россиян, давая им надежду на национальное возрождение в мутных идеях национальной мистики, мессианизма, вымышленной меритократии и ожидаемого реванша над безбожным, рационалистическим, либерально-демократическим Западом. “Средством достижения этой цели должен стать сильный тоталитарный лидер, которого Ильин называл “живым органом России, орудием самоискупления”, “Царем”, который поведет Россию “в великую историческую битву между слугами Божьими и силами ада”.¹⁴ В ельцинской России хватало желающих на такую роль, однако было немного институций, способных протолкнуть своего кандидата на ту роль. Вряд ли хоть одна из них сохранила свои традиционные возможности лучше, чем КГБ.
В 2005 году Путин отдал должное Ивану Ильину, способствовав его посмертной репатриации из Швейцарии в Москву. Годом позже в ежегодном обращении к Федеральному собранию он признал свой долг “перед известным русским мыслителем”, после чего не раз еще и при разных обстоятельствах упоминал его как образцового патриота и яркого визионера. В 2014 году он рекомендовал своим региональным губернаторам прочитать книгу Ильина “Наша миссия” наряду с “Оправданием добра” Владимира Соловьева и “Философией неравенства” Николая Бердяева. Несмотря на все отличия, эта троица имела важное общее. Все они были привержены “русской идее” – “совокупности концепций, выражающих историческую уникальность, особое призвание и глобальное предназначение русского народа и, соответственно, русского государства”.¹⁵ Кроме мистики русского мессианизма, они разделяли очень сильные антизападные чувства, направленные прежде всего против секуляризма, рационализма и либеральной демократии. И все трое твердо верили в “неделимость российских народов”, хотя только Ильина можно назвать по-настоящему одержимым “украинским вопросом”.
Некоторые авторы также указывают на заигрывание Путина с Александром Солженицыным, который незадолго до смерти в 2007 году принял государственную награду от президента, хотя в прошлом отвергал подобные предложения от Горбачева и Ельцина. Путин, разумеется, ценил Солженицына не за его защиту свободы слова или бескомпромиссную критику сталинизма и Гулага. Он подходил к идеям Солженицына выборочно и конъюнктурно, делая акцент на его яром антизападничестве и пропаганде российского «особого пути». Хотя неоимпериализм Солженицына был более сдержанным и изящным, Путин пытался использовать его как можно эффективнее, апеллируя в частности к антиукраинской позиции русского нобелянта, высказанной еще в 1990 году: “Все разговоры об отдельном украинском народе, существующем где-то с девятого века и имеющем свой нерусский язык, являются недавно выдуманной ложью”.¹⁶
Ни один из этих мыслителей не оказал действительно глубокого влияния на взгляды Путина на Россию, Украину и политику в целом. Скорее они предоставили ему удобные аргументы, помогли сформулировать некоторые чувства и рационализировать определенные идеи. Однако все они, как и сам Путин, – продукты той же гегемонистской культуры, глубоко склонной к антизападным ресентиментам, теориям заговора, мистическому национализму и мессианству, и, что особенно важно сегодня, “отрицание Украины”. Вся эта культура основывается на специфических убеждениях и предположениях и произрастает из определенного опыта. В последнее время она артикулируется через так называемое “имперское знание” – совокупность дискурсивных репрезентаций имперской истории и этнологии, формирующих ментальность имперских подданных и обеспечивающих доминирование империи над покоренными народами.¹⁷ На протяжении трех веков русское “имперское знание” было институционализировано на международном уровне – в академических кругах, учебниках и массовой культуре; оно стало, по сути, общепризнанной “мудростью” – самоочевидной, неоспоримой и беспроблемной.¹⁸
Относительно Украины это “знание” предполагает, что украинцы являются лишь этнической подгруппой русских, а украинская история – только региональная часть вечной, “тысячелетней” России. Чтобы доказать эти утверждения, преувеличивается языковое, культурное и религиозное родство украинцев и русских, но важные, а иногда и решающие отличия игнорируются, прежде всего – принципиально отличная политическая культура, унаследованная в одном случае от деспотического Московского царства и Золотой Орды, во втором – от республиканской Речи Посполитой и институционально ей подобной казацкой Гетманщины.
Российское представление (на которое опирается “имперское знание”) создало украинцев как “малороссов” три столетия назад – вместе с присвоением украинской территории и истории – во время превращения средневековой Московии при Петре I в Российскую империю. По иронии судьбы, именно образованные украинцы из бывших “польских” земель, вовлеченные Петром I в его проект “европеизации”, изобрели идею политического притяжения между Киевом и Московией (для повышения собственного символического статуса) и придумали для новорожденной империи название “Русь”, символически апеллируя к средневековой Киевской Руси, прекратившей свое существование в XIII веке.¹⁹ Такое “изобретение традиции” не является чем-то уникальным для большинства государств и народов, однако изобретение России как единственной наследницы Руси имело действительно катастрофические последствия для ее двух других, гораздо более прямых и легитимных наследников – украинцев и белорусов. Миф о преемственности не только поспособствовал превращению Московии в Российскую империю путем присвоения руськой истории и руськой территории (которая в то время принадлежала Речи Посполитой), но и отверг и делегитимизировал само существование украинцев и белорусов, пониженных до статуса региональных этнических подгрупп в отношении доминантных московитов, ложно переименованных в “великороссов”.
Не удивительно, что любые попытки украинцев развить свою самобытную культуру, язык и идентичность жестко подавлялись империей как проявление опасного сепаратизма. В этом смысле российско-украинская война длится уже триста лет, приобретая различные формы – от запретов языка, печати, образования, Церкви и репрессирования активистов до военного уничтожения УНР, Голодомора, массовых депортаций и завоза колонистов, агрессивных репрессий и системной русификации. В этой войне были короткие периоды перемирия, на которые Москва вынужденно соглашалась, как в 1920-х или 1990-х годах, но, по сути, война никогда не прекращалась, поскольку Россия так и не избавилась от мифа о «Киевской Руси», не развила актуальной национальной идентичности вместо устаревшей имперской и не смирившейся с существованием независимой, демократической и европейской Украины.
Путин, в этом смысле, не начал новую войну, а лишь продолжил и активизировал старую, трехсотлетнюю. В первое десятилетие своего правления он полагался главным образом на мягкую силу, коррупцию и манипуляции, но по мере того, как западная мягкая сила и, соответственно, влияние в Украине становились все сильнее, он перешел к более жестким методам политического давления и экономического шантажа, а затем и к тотальной войне. Его личный жизненный опыт и особенности психики сыграли, вероятно, роль в выборе времени, методов и риторического оформления этой войны, но основные причины конфликта вытекают из фундаментальной экзистенциальной несовместимости российской имперской идентичности с украинской национальной, которая позиционирует себя как отдельная и “европейская”.
Одержимость Путина самим существованием независимой Украины – это не его личная паранойя, а квинтэссенция травмированного имперского сознания, воспринимающая отсутствие Украины в имперском проекте как зияющую дыру, кровоточащую рану, которую следует немедленно вылечить хирургическим путем. Если внимательно вчитаться в заявления и писания Путина об Украине, то можно присмотреть в них панславянский эквивалент “Майн кампф” или, скорее, еще одни фейковые “Протоколы сионских мудрецов”. Послания вождя сводятся к нескольким простым идеям: Украины не существует, ее придумали враги России, украинцы по сути являются русскими, а те, кто с этим не соглашается, создают “антироссию” – экзистенциальную угрозу для всего “русского мира”, – в точности как евреи представляли, с точки зрения нацистов, экзистенциальную угрозу человечеству и “германскому миру” в частности.
Парадоксальный эффект путинской “борьбы” оказался противоположным тому, на что он со своими вдохновителями и последователями надеялся. Украина вышла из испытания консолидированной политической нацией с крепкой, как никогда раньше, гражданской идентичностью, которая эффективно перекрывает все ее легендарные этнические, языковые, региональные и другие расколы. Так же и западный мир, наконец, преодолел свои внутренние разногласия и институциональную слабость, а летаргическое и никому уже, казалось бы, ненужное НАТО получило новый неожиданный стимул для дальнейшего развития. Вместо этого вожделенное детище Путина – “русский мир” – разлетелось вдребезги, поскольку не только украинцы в подавляющем большинстве признали Россию своим величайшим врагом,²⁰ но и даже Русская православная церковь в Украине поспешно дистанцировалась от прокремлевского Московского патриархата.²¹
Украина как национальное государство оказалась несовместимой с имперской Россией как по историческим, так и по политическим причинам. Исторически московиты развили идентичность, которая присваивает идентичность украинцев и белорусов, как свою неотъемлемую часть, и не оставляет места для них как отдельных народов. Политически Россия эволюционировала от гибридного режима конца 1990-х до консолидированной автократии, все более диктаторской и тоталитарной. Российские элиты занялись продвижением крайне ретроградного, устаревшего типа имперской идентичности, основанного на примордиальных представлениях о якобы общем языке, религии и мифологизированной “общей” истории. Украина тем временем отвергла авторитарные искушения, защитила демократию и построила конкурентную политическую систему в рамках открытого общества. Она укрепила гражданскую и, что важно, ориентированную на будущее национальную идентичность, став таким образом столь же отличной от путинской России, сколь историческая Речь Посполитая (и Украина как ее часть) отличалась в свое время от Московского царства.
Конфликт между этими двумя образованиями был неизбежен – по мере того, как россияне чувствовали свою идентичность неполной без Украины, а украинцы испытывали экзистенциальную угрозу от навязчивых российских объятий. Формы этого конфликта изменялись на протяжении веков, и его нынешняя кульминация не обязательно должна была принять именно такие, самые кровавые формы. Целый ряд объективных и субъективных факторов сыграли существенную роль в его течении.
продолжение следует
Источник: Николай Рябчук, Zbruc.
[…] Предыдущая часть […]