Борьба за смыслы
На открытии конференции Гарри Каспаров сказал, что необходимо ответить на путинское движение в сторону модели Северной Кореи созданием «нашей – пока виртуальной – Южной Кореи». Иными словами, роль публичных интеллектуалов, экспертов и гражданских активистов, сформировавших ядро новой русской диаспоры в Европе – это обсуждение и формирование позитивных альтернатив путинизму. Функция таких встреч – менять дискурс и искать новые смыслы, которые впоследствии могли бы быть востребованы какой-то частью (вероятно, не очень большой) российского общества. Этого никто, кроме них, не сделает. По сути, это и есть основная сегодняшняя ниша российской оппозиции в изгнании.
Правда, поиск смыслов проходил при явном преобладании ретроспективного взгляда на Россию. Участники потратили больше времени на обсуждение вопроса о том, когда начался отход от демократии (в 1993 году, когда была применена сила против парламента, или на несколько лет позже, во время войны в Чечне), чем на дискуссию о том, как конкретно они видят демилитаризацию постпутинской России, из каких средств будут выплачиваться послевоенные репарации Украине и как будет организован процесс передачи военных преступников международному правосудию.
Медико-политические диагнозы
Общим знаменателем, объединившим выступления многих собравшихся в Таллинне участников, было резко негативное отношение к путинскому режиму, причем не только в политических, но и в медицинских категориях. Так, Андрей Архангельский назвал тоталитаризм болезнью, для преодоления которой в массовом масштабе нужны психологи или психотерапевты.
По словам Гарри Каспарова, в России люди реагируют на пропаганду рефлекторно, как собака Павлова. К этому он добавил, что вирус имперскости должен быть выведен из организма и мозга нации. Соответственно, система путинской власти воспринимается как биологический организм, в который этот вирус передается через школу, армию, тюрьму, полицию и другие дисциплинарные институты, развращающие и растлевающие общество.
Медицинская терминология является показателем того, что насилие, ставшее ключевым элементом режима Путина, воспринимается как патология и девиация, преодолевать которую придется десятилетиями. Увы, попытка очиститься от наследия сталинского террора и репрессий, предпринятая при Горбачеве, до сих пор ни к чему не привела. Итогом относительной демократизации 1990-х стала война против Украины, которая, по мнению большинства выступавших, была прямым следствием путинского правления.
Но тут возникает существенное противоречие. Если история России – это сменяющие друг друга циклы насилия, то получается, что кто бы ни пришел к власти после Путина, он обречен рано или поздно стать частью этого порочного круга. Именно об этом говорят многие украинцы, скептически относящиеся к попыткам «нормализовать» Россию: в мире было столько надежд и на Горбачева, и на Ельцина, но в результате мы получили Путина и войну. Где гарантии того, что очередной «хороший русский» во главе России не превратится в очередное разочарование? Этот вопрос, заданный бывшим министром иностранных дел Украины Владимиром Огрызко, повис в воздухе и остался риторическим.
Легитимность оппозиции
Российская оппозиция совершенно справедливо считает режим Путина не просто репрессивным, но и нелегитимным. Но этот аргумент неизбежно перетекает в вопрос, насколько легитимной является сама оппозиция.
Как сказал в своем видеовыступлении бывший президент Эстонии Тоомас Хендрик Ильвес, быть просто против Путина сейчас уже недостаточно для того, чтобы Запад увидел и признал политическую полезность российской оппозиции за рубежом и начал с ней серьезный диалог. Наличие стратегического видения будущего России как страны, преодолевшей наследие имперскости – это важнейший компонент легитимности. Бывший министр иностранных дел Эстонии Урмас Рейнсалу провел параллель с белорусской оппозицией, имеющей более высокий уровень признания в Европе, чем оппозиция российская. Его ответом на жалобы некоторых участников конференции на то, что сейчас на Западе нет таких стратегически мыслящих фигур, какими в свое время были Рузвельт или Черчилль, были примерно такие слова: хорошо бы, чтоб у российской оппозиции был свой де Голль.
Еще один элемент легитимности – это готовность к конкретным действиям. Илья Пономарев представлял на конференции ту часть оппозиции, которая отрицает политические – то есть мирные – методы борьбы с режимом, и занимается вооруженным сопротивлением. Это вызвало огромную поддержку значительной части участников, но в то же время подняло вопрос о том, как силовое свержение режима сочетается с призывом Томаса Хендрика Ильвеса к законности и верховенству права. Тут-то мы и увидели основную линию разлома среди участников конференции – между теми, кто, как Гарри Каспаров, говорит «плевать мне на презумпцию невиновности – я считаю путинскую власть преступной», и теми, кто нацелен на политический, то есть мягкий транзит власти в России.
Украинские голоса
Для нескольких украинских спикеров участие в съездах «хороших русских» – это, с одной стороны, политическая прагматика, своего рода инвестиция в возможную коммуникацию с альтернативной Россией в каком-то отделенном будущем, если кто-то из ее представителей вдруг когда-то окажется у власти. С другой стороны, это способ радикализировать российскую оппозицию как условие признания ее субъектности.
Совершенно точно, что далеко не всем в Украине понравится не только само участие в российском мероприятии украинских граждан, но и их конкретные высказывания. Это касается местоимения «мы», упомянутого Алексеем Арестовичем: по его мнению, россияне и украинцы обречены быть вместе – «у нас общая граница и несколько веков совместной жизни, в том числе в составе одного государства». Звучит подозрительно знакомо. По его словам, российская оппозиция «не должна ни за что извиняться, вы герои. И вы не обязаны постоянно говорить «Слава Украiнi!»».
Депутат Верховной Рады от «Слуги народа» Олег Дунда говорил о другом: он прозрачно дал понять, что у украинцев есть свое представление о том, что должна делать российская оппозиция для того, чтобы на деле доказать свою приверженность главному лозунгу конференции «Победа Украине, свобода России!». Это акты саботажа военной машины РФ на ее территории и кара для тех исполнителей (судей, полицейских, военных и пр.), кто принимал неправомочные решения в отношении граждан самой России. По его мнению, мирные формы сопротивления режиму в России себя уже исчерпали.
Скорее всего, украинские участники остались разочарованными реакцией как на их призывы к конкретным действиям, так и к однозначному отказу от имперских комплексов, унаследованных от столетий колониального прошлого России. На одной из панелей Леонид Гозман, ее российский модератор, риторически заверив всех в отсутствии у «хороших русских» имперского наследия, тут же попросил украинского участника говорить по-русски. Эта деталь была настолько знаковой, что не только показала живучесть «языкового империализма», но и, вероятно, зачеркнула усилия многих оппозиционеров изменить сам формат отношения России с соседями.
О стиле, форме и содержании
Парадоксально, но конференция, поставившая в центр внимания будущее свободной России, по своему стилю не всегда соответствовала европейской модели либеральной демократии. Один стилистический момент состоял в том, что многие панели вообще не предполагали общения с аудиторией, которой предложили роль слушателей и потребителей информации, но не собеседников. Это создало дистанцию между сценой и аудиторией, реакция которой, увы, не была вписана в сценарий всего события в качестве его ключевого компонента.
Другой штрих касался ощущения того, что подавляющее большинство участников представляли московские и питерские оппозиционные круги, среди которых нередко встречаются спорные суждения о странах, в которые они переехали. Приведу лишь один пример реплики, прозвучавшей во время дискуссии из уст одного российского журналиста: «Ильвесу наплевать на людей. Даже младенцы в России сейчас под санкциями. Мы, русские, здесь на грани выживания». Это удивительное сочетание потребности в сочувствии и одновременного желания учить других не осталось незамеченным.
Наконец, еще одно важное наблюдение: из 41 спикера конференции 36 были мужчинами. Такой гендерный дисбаланс был бы немыслим на любом публичном европейском форуме, на котором обсуждаются вопросы норм и ценностей. И, увы, здесь речь не только о стиле, но и о содержании. Доминантная маскулинность – одно из объяснений того культа «русского мужика», вокруг которого была построена одна из ключевых дискуссий форума.
Создалось ощущение, например, что на этом языке Алексею Арестовичу комфортнее общаться с российской оппозицией, чем со многими его соотечественниками в Украине.
Более того – под конец обсуждений стало ясно (в том числе и по силе аплодисментов), что среди российских антипутинцев есть своя версия «вставания с колен». Ее рупором стал уже упоминавшийся Леонид Гозман, пафосно заявивший: «Нас выкинули из Европы – и что теперь будет с нами? Нас обнесут забором. Там вырастет такой монстр, по сравнению с которым Путин покажется цветочками». Дальше – больше: «Не верьте: никто из вас не виноват. И вы имеете полное право радоваться жизни и жить нормально. Сочувствие Украине – да, но наша вина и ответственность – нет».
Эта удивительная сцена показала, что российская оппозиция пытается вырваться из замкнутого круга истории и дистанцироваться от того большинства, которое своим молчанием или действиями поддерживает войну. Некоторые использовали конференцию для своего рода психотерапии: мы не виноваты и не собираемся ни в чем и ни перед кем оправдываться. Они хотят избавиться от Путина путем победы Украины, но не желают ощущать себя причастными к преступлениям той нации, к которой они себя причисляют. Они путают – сознательно или неосознанно – лозунг «против войны» и «за победу Украины». Они продолжают воспринимать покаяние как признак слабости. И именно это усиливает сомнения украинского общества в том, что миру в ближайшее время доведется увидеть «прекрасную Россию будущего».
Источник: Андрей Макарычев, Postimees.
