На юге России и Северном Кавказе продолжает расти число насильственных преступлений. В этом году как минимум в шести регионах их количество оказалось максимальным за 13 лет. Редакция Кавказ.Реалии вместе с экспертами разбиралась, как ухудшение статистики коррелирует с войной и ростом агрессии в обществе.
На юге и Северном Кавказе за семь месяцев выросло число тяжких и особо тяжких преступлений по сравнению с тем же периодом в 2023 году, следует из статистики МВД России. Наибольший рост преступности в процентах продемонстрировала Калмыкия: за семь месяцев там было зарегистрировано 640 тяжких и особо тяжких преступлений по сравнению с 358 случаями год назад – рост на 79%. Показатель оказался максимальным за последние 14 лет.
В Ростовской, Волгоградской областях, Кубани, Адыгее, Карачаево-Черкесии число преступлений оказалось максимальным с 2011 года. На Дону их количество выросло на 7%, с 8685 до 9319, в Волгоградской области – на 5%, с 6035 до 6338, а в Краснодарском крае – почти на 4,5%, с 12 388 до 12 938. Рост также зафиксирован в Ставропольском крае, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Дагестане.
К тяжким преступлениям относятся те, наказание по которым составляет от пяти до десяти лет лишения свободы, а к особо тяжкими – более десяти лет: например убийство, вымогательство, грабеж, изнасилование ребенка, преступления по “террористическим” статьям и ряд других.
Всего в Северо-Кавказском федеральном округе с начала года совершили более 14 тысяч преступлений, а в Южном – больше 37 тысяч. Число преступлений на Северном Кавказе неизменно растет с начала войны. На юге страны, как и в целом по России, график выглядит несколько иначе: рост статистики начался только в 2023 году, а 2022 год еще уступал довоенному 2021 году.
Непреодолимые последствия войны
Исследования связывают рост преступности с войной. По данным Верховного суда России, в прошлом году количество совершенных военнослужащими преступлений увеличилось более чем на 20%, отмечает “Блумберг”. По оценке эксперта издания, российского экономиста Алекса Исакова, послевоенный всплеск преступности может стоить России до 0,6% ВВП.
Специалист по истории политики из Канады Сергей Суханкин в январе 2024 года выпустил исследование о том, что в России растет не только преступность, но и заболеваемость алкоголизмом. По его мнению, именно алкоголизм коррелирует с числом насильственных преступлений, а растущее потребление алкоголя и преступность “подпитываются стрессом, связанным с войной и возвращением помилованных преступников из Украины”.
Российский социолог Искэндэр Ясавеев в своем обзоре пишет как о росте числа домашнего насилия, которое может быть связано с ПТСР у военнослужащих и высоким потреблением алкоголя, так и о полицейском насилии и о росте преступности в целом. Война и насилие неразрывно связаны, заключает он: “Одним из следствий войны является рост преступности. Такой рост наблюдается, как правило, не во время войны, а по ее окончании. Однако в некоторых социально-демографических группах он может начаться раньше, чем в других”.
Идея легитимации насилия в ходе войны появилась задолго до современной социологии и криминалистики – в трудах философов. Вот что писал о войне Эразм Роттердамский в “Жалобе мира” в 1517 году: “Ты обнаружишь, что ущерб, причиняемый [войной] нравам людей, общему государственному порядку и дисциплине, – это потеря, которую не могут компенсировать ни деньги, ни территория, ни слава. Ты истощил свою казну, обобрал своих людей, наложил на миролюбивых хороших граждан ненужное бремя, потворствовал злым беспринципным авантюристам в их грабительских и насильственных деяниях. Даже по окончании войны ее пагубные последствия сохраняются, их не может предотвратить никакая самая блистательная победа”.
Насилие как норма
Насилие – одно из последствий войны, наравне с травмами, злоупотреблением алкоголем и наркотиками, отмечает в беседе с редакцией Гэри Баркер, основатель центра Equimundo. Этот центр привлекает мужчин к построению гендерного равенства и предотвращению насилия в обществе.
“Сложно измеримым побочным эффектом войны является вред, причиняемый солдатами, которые чувствуют, что они должны совершать акты насилия. Все эти проблемы могут способствовать росту преступности, поскольку насильственные версии маскулинности и применение насилия во всех аспектах жизни становятся нормой”, – говорит Баркер.
Насилие случается там, где оно не наказуемо: если где-то оно становится обыденным и особо не порицается, то его становится больше, отмечает психолог, пожелавший остаться анонимным из-за репрессивного российского законодательства. Специалист работает с проводниками насилия – в том числе и с теми, кто прошел боевые действия: “Рост преступлений – точно то, что происходит, когда та или иная страна находится в ситуации войны”.
“На Кавказе насилие является в некотором смысле культурной нормой. Кто-то из моих клиентов говорил: “Меня не поймут, если я так не буду делать”. Мы сейчас говорим про домашнее, бытовое насилие”, – вспоминает эксперт.
Приводящий к нормализации насилия механизм психолог называет “дефицитом силы”. Когда человек видит, как что-то происходит против его воли, ему хочется влиять на это: то есть чувствовать контроль, власть. Этот дефицит силы приводит человека к выбору. Иногда он выбирает реализовывать его посредством насильственного поведения. С таким “дефицитом силы”, по его словам, столкнулись мобилизованные.
Посттравматическое расстройство (ПТСР) безусловно играет роль в повышении преступности, но в этом случае не стоит недооценивать влияние пропаганды, отмечает пожелавший остаться анонимным российский психиатр.
“Дегуманизация врага, которая является неотъемлемой частью войны, переносится на гражданскую жизнь. Люди начинают так мыслить, что есть какие-то “плохие”, которых нужно и можно уничтожать. Если это делает государство, почему я не могу?”
Социолог и психолог Леонид Цой напоминает, что в зону боевых действий также направляют и силовиков, что тоже может сказаться на увеличении преступности. Он также обращает внимание, что к особо тяжким преступлениям относятся также и преступления “террористической” направленности, которые могут быть политически ангажированы.
“Я думаю, что сместился фокус внимания правоохранительных органов с реальных угроз на мнимые, например, вместо радикального исламизма и партнёрского насилия на поиск мифического “украинского следа”. То есть ищут не там, где надо, а где Путин приказал. Мы все помним эти знаменитые фотографии, когда когорты легионеров охраняют одну хрупкую девушку, которая сидит, скажем, за репосты”, – полагает Цой.
Политолог Руслан Айсин добавляет, что на восприятие насилия влияет не только государственная пропаганда, но и неминуемо ухудшающаяся экономическая ситуация в воюющей стране: “Разгул преступности является показателем хаотизации внутри общества и показателем качественного ухудшения функциональной способности самого государства”.
Источник: Вера Харсекина, «Кавказ.Реалии».
