Почему во время войны говорить о культуре нормально, как полномасштабное вторжение России в Украину влияет на мировой кинематограф и зачем российская пропаганда решила использовать Чебурашку в своих целях? Об этом и многом другом наш журналист поговорил с российским кинокритиком Антоном Долиным.
– Полномасштабная война России против Украины идет уже третий год. Казалось бы, что ракеты, танки, беспилотники должны были уже давно вытеснить тему культуры из повестки. Но мы видим, что этого не происходит. Как это можно объяснить?
– Это вопрос, который, наверное, у многих возникает. Как может быть такое, что мы говорим о культуре, когда идет война? Но мы же не задаемся вопросами, как получилось, что мы едим, спим, иногда занимаемся сексом, может быть, даже путешествуем, а идет война.
Как вот так получается? У человека есть определенный набор потребностей. И культура, потребление, искусство входят в число практически основных потребностей. И вне зависимости от политических взглядов человека, от уровня его образованности, ту или иную культуру он потребляет, а иногда и производит.
Невозможно, если ты не Господь Бог, приказать себе перестать есть оттого, что еда – это такая низменная вещь. В то время как решается судьба Родины, люди все равно едят. Они все равно спят по ночам.
И все равно смотрят фильмы, слушают музыку, читают книги. Иногда это их поддерживает и им помогает. Иногда это, наоборот, способно их растревожить, взволновать. Такая реакция на культуру тоже естественна.
Что же касается обратного, влияния войны или вообще реальности в нынешнем кризисном и драматичном преломлении на культуру, то это неизбежно происходит. Культура – это всего лишь отражение тех впечатлений, которые у нас есть. И если в реальности идет война, культура будет говорить о ней. Если будет экологический кризис – будет говорить о нем. Если ковид, то будет говорить об эпидемии.
Те люди, которые заказывают культуру, ее продюсеры, ее распространители всегда задаются вопросом, чем живет потребитель. И если этот человек живет войной, то, конечно, кино будет тоже делаться о войне.
Но все это не так прямолинейно. Не так, что студия большая голливудская говорит Кристоферу Нолану: «Вот сейчас Путин устроил войну, у него ядерное оружие, а давай-ка сделаем фильм про Оппенгеймера и про ядерную войну». Нет, я уверен, что это авторский замысел Нолана, что он давным-давно его вынашивал.
Но так получилось, что созрел замысел именно сейчас. И актуальным он показался всему миру по понятным причинам именно сейчас. И «Оскаров» получил именно сейчас. И почти со всем происходит так. Есть элемент совпадения, есть элемент вдохновения, есть элемент расчета и просто обычной логики.
– Российский зритель сегодня живет той войной, которую Кремль ведет в Украине. Но тем не менее те пропагандистские российские фильмы, которые выходят о войне, почему-то не собирают в прокате каких-то больших цифр. Как вам кажется, почему?
– Во-первых, о войне российскому потребителю и зрителю говорят из всех утюгов, радиоприемников, телевизоров. Пропагандистские нарративы льются из разных ток-шоу, передач. Бесплатно, заметим. Зачем людям в свое свободное время тратить на это деньги? На поход в кинотеатр, чтобы им там продолжали промывать мозги? Даже если, допустим, они согласны с этим всем. А теперь они хотят отвлечься и посмотреть «Чебурашку».
И идут на «Чебурашку». Зачем им идти на фильм про Бучу – вне зависимости от того, что там им объяснят? Не хотят они про войну, не хотят они ни про какую Бучу. Они бы предпочли никогда не знать этого слова, никогда не слышать ничего о том, что происходит там, в Украине.
Это не касается всех. Не касается 100% населения. Касается просто большинства людей, которых мы можем назвать словом «зрители». Тех, кто покупает билеты в кино.
Кстати, вот о «Чебурашке» как раз. Фильм абсолютно не о войне. Фильм про все хорошее и за все хорошее, но даже его российская пропаганда все равно попыталась использовать в военных целях – и появились шевроны с Чебурашкой.
Мне кажется, все, что популярно сейчас в России, пытаются использовать на благо войны. Чтобы в топку войны эта энергия тоже шла. И Чебурашка не исключение.
Фильм действительно не милитаристский, конечно. Он вообще про другое. Он такой совершенно эскапистский. Но сам-то Чебурашка – это ведь символ из советского детства. И идея реставрации СССР, которая, конечно, остается одной из тех идей, которая лежит в основе этой войны, она легко воплощается в Чебурашке как в таком визуальном образе прекрасного советского детства, когда все было хорошо, мороженое было самое вкусное на свете и никто не грузил нас проблемами.
И использование Чебурашки таким образом было практически предрешено. Вне зависимости от того, о чем думали режиссер фильма, продюсер, сценарист. Это неважно.
– Почему именно сейчас выделяется очень много денег на российское кино? Это, с вашей точки зрения, какая-то стратегия российских властей?
– Я думаю, это попытка компенсации психологической, в том числе всех потерь, которые понесло и несет российское кино. Потерь этих не так уж мало. Во-первых, многие уехали. Во-вторых, многие замолчали. В-третьих, многие не могут работать или не могут работать эффективно в ситуации цензуры. Я не говорю обязательно о каких-то людях оппозиционных взглядов.
В российском кино стало много запретов, в том числе эти черные списки неформальные. Нельзя снимать этого актера, того актера. И ты не можешь снимать, кого ты хочешь. И снимаешь, кого не хочешь, например. В общем, очень много рисков, очень много стресса. Люди, которые рискуют, боятся. Боятся не преуспеть в прокате, боятся не угодить государству, боятся не получить прокатное удостоверение. Боятся всего на свете. Эти люди не являются свободными, и им гораздо сложнее произвести на свет что-то талантливое.
Чем можно таких людей стимулировать вообще? Российское государство всех стимулирует одним единственным образом. Людей, которые идут воевать, тоже. Деньгами. Деньги пока есть. Деньги, преференции.
Никому не могут сказать, даже самому большому любимцу режима – «ты теперь неприкосновенный». Делай, что хочешь, у тебя есть свобода сделать кино, написать книгу, которую ты хочешь. Так не скажут никому.
И все понимают, что ходить надо по струнке, за флажки выходить нельзя. Так что можно дать тогда? Деньги. Поэтому этот золотой дождь, пока есть эти деньги, льется на кинематограф. Но одновременно с этим, я думаю, российское государство, конечно, хочет использовать кино как идеологическое оружие. Другое дело, что пока мы не видим, чтобы это эффективно работало. Пока нет таких фильмов, которые были бы непосредственно пропагандистскими и еще и успешными.
В принципе, непосредственно пропагандистских фильмов сняли за последние два года очень мало. А то, что было – публика к этому достаточно индифферентна.
– Но мы можем вспомнить Советский Союз, тогда тоже люди жили в несвободной среде, тогда тоже была опасность получить за запятую не в том месте, за какое-то одно-два неправильных слова. Но тем не менее именно советское кино до сих пор считается крайне успешным.
– Во-первых, очень сложно говорить об успехе именно. Успех – это коммерческое понятие. Цели в советское время были пропагандистские, не коммерческие.
Билеты в кино стоили символических денег, любой человек мог пойти. Никто не думал, хватит ли ему денег на билет в кино. Это абсурдный вопрос. Поэтому люди бегали, и дети бегали каждый вечер иногда в кино что-то смотреть. И распространение кино, тиражи, количество копий – это все зависело от того, насколько власти сочтут фильм необходимым для распространения, а не от того, какой у него коммерческий потенциал.
Даже сегодняшняя российская ситуация —когда все под запретом, цензура гораздо жестче и прочее, – она более рыночная, чем советская. Потом есть такой психологический момент, он очень важный. Советское кино, если не считать короткого периода авангардного кинематографа, когда вообще искусство кинематографа рождалось по сути, 1920-е, начало 1930-х годов. После этого времени, в эпоху зрелого сталинизма, кино существовало в невероятном страхе, в невероятных запретах. Очень мало было фильмов, которые считались успешными, которые до сих пор можно смотреть.
Не то чтобы их не было совсем, но их было немного. И даже такой главный гений советского кино, работавший по личному заказу Сталина, как Эйзенштейн… Как мы знаем, один его фильм был уничтожен, другой фильм был запрещен, третий не был вовсе снят, потом режиссер вообще умер, будучи еще молодым человеком.
После смерти Сталина, после 1956 года начался процесс раскручивания гаек. И кино становилось все свободнее. Сначала в 1950-е появилось оттепельное кино, потом первые комедии, коммерческие фильмы, такие вполне буржуазные фильмы и мелодрамы. Тут и «Москва слезам не верит», и какие-то костюмные фильмы, большие экранизации, потом сериалы пошли. Тут Штирлиц, тут «Место встречи изменить нельзя», народные любимцы снимаются, тут и телевидение и его расцвет, развлекательные программы – все больше такого потребительского.
То есть кино шло, становилось все свободнее и свободнее, пока не дошло до перестройки, когда стало можно уже практически все. И потом случился этот пик: СССР рассыпался, начались 1990-е, отдельный разговор, отдельная история.
Кино в очередной раз в России достигло своего пика, это было появление, условно говоря, «Ночного дозора». Начало правления Путина, начало нулевых годов. И тенденция пошла обратно. То есть кино снималось все больше, но было все больше запретов и ограничений. Цензура нарастала.
Просто все советское кино отжалось, плохие фильмы забыты, остался небольшой набор хороших, которые бесконечно по телевидению повторяют. В течение путинского времени тоже снималось довольно много хорошего кино. Но тенденция другая. Гайки все больше закручивали. В последние два года их закрутили так, что те люди, которые снимали кино, даже не будучи согласными с режимом, но вполне были довольны своей участью, сейчас вообще не знают, как работать. Не понимают.
Возможно, пройдет два, три, пять лет войны. Не дай, конечно, бог. И люди смогут научиться дышать, снимать, работать в этих обстоятельствах. И будут появляться на новом эзоповом языке снятые замечательные фильмы. Но я не могу дать никакого прогноза, потому что для этого надо дать сначала политический прогноз.
Что будет с войной, что будет с российской экономикой, что будет с политическим строем? Мы ничего этого не знаем. Но сравнивать нынешнюю ситуацию с советской некорректно. Ситуация, на самом деле, другая. Нет неприкосновенных, но тем не менее есть люди, которые в этом режиме давным-давно уже довольно хорошо себя чувствуют.
Тот же Никита Михалков. Живой оскароносец российского кинематографа. Почему он не возьмет на себя вот эту роль кинопропагандиста и не снимет хорошее кино про войну в Украине глазами Владимира Путина? Я думаю, Кремль не был бы в этом заинтересован. В годы правления Владимира Путина Никита Михалков не снял ни одного успешного фильма. Все его фильмы проваливались в прокате.
Все они были катастрофически неуспешными. Ни один из этих фильмов не смог окупить свой бюджет. Ну, может быть, смог фильм «12». Был такой фильм, но он точно не был при этом блокбастером, который весь народ хотел смотреть. Просто он был сравнительно камерным.
Действие происходит в одном помещении. Понятно, что, наверное, он не стоил столько, сколько стоил «Солнечный удар» или две серии «Утомленных солнцем». Но эти фильмы провалились совершенно точно.
Я думаю, что Кремль не хочет, чтобы с помпой Никита Михалков снимал фильм про «СВО», а потом этот фильм проваливался, и никто не шел его смотреть. Это будет не просто коммерческий провал, это будет уже epic fail. Возможно, это понимает и сам Михалков. Все продюсеры хотят зарабатывать, хотят, чтобы залы на их фильмах были полны. Никто не хочет снимать фильм, который не интересен публике. Пока что – что бы там ни хотело государство, – опыт показывает, что публике фильмы про эту нынешнюю войну не нужны.
– Хочется сказать и об удачном примере абсолютно невоенного фильма «Мастер и Маргарита». Новая экранизация вышла достаточно успешно. В то же время режиссер этой картины выступал против войны в Украине. И, конечно же, после успеха этой картины в кино у Z-сообщества немного снесло крышу. Как вообще этот фильм в сегодняшних условиях получил прокатное удостоверение? Почему его не запретили?
– Поразительным образом государство как продюсер – там государственные деньги вложены в этот фильм – здесь победило государство как цензора. Может, это последний раз такое случилось. Я не думаю, что это повторится с кем-нибудь другим или тем более с [режиссером «Мастера и Маргариты»] Михаилом Локшиным. Потому что сама цензура сегодня сильнее, чем государство.
Знаете, я позволю себе такую смелую аналогию. Холокост в разных европейских странах проходил по-разному. В одних местах местное население и власти с удовольствием помогали уничтожению евреев. В других не помогали, а в третьих противодействовали.
Где противодействовали, там холокоста практически не было. Почти никто не пострадал. Мне кажется, когда продюсеры включаются в цензурирование собственных режиссеров, сценаристов и актеров, получается что-то очень плохое.
Продюсеры «Мастера и Маргариты» не захотели как-то отрекаться вслух от режиссера, цензурировать и резать или не выпускать его фильм. А сделали то, что на самом деле и должны делать нормальные продюсеры. Просто сегодня это звучит уже как подвиг.
Они сделали все возможное для выхода фильма на широкие экраны таким, каким его задумал и сделал автор. Почему Минкульт не сказал им «нет», я не знаю. Возможно, дело в деньгах, а, возможно, в том, что казалось, будто это такая картина по классике школьной программы.
А возможно, где-то на самых верхах у этого фильма есть поклонник и заступник какой-нибудь, или поклонница и заступница. Какой-то человек, который сказал: «Пожалуйста, дайте этому фильму пройти в кинотеатр, он очень хорош». И это может быть вполне веским объяснением того, что мы пытаемся объяснить рационально.
Ну и также после проката в кино у фильма продолжается жизнь. Вот сейчас его уже растаскивают на всевозможные медиаплощадки, где можно будет его посмотреть онлайн. И идет очень бурная реклама. То есть все равно, после того, как Кремль увидел успех этого фильма в кино, он не помешал ему развиваться дальше.
– Но это же фильм, который говорит в том числе и о нынешней реальности языком метафоры. Разве этого не замечают?
– Не забывайте, что люди там в этих коридорах властных не очень в культуре понимают, они не очень за ней следят. Возможно, Медведев с Путиным пошли в своем персональном кинозале посмотрели «Мастера и Маргариту». И такие: «Ну а чего, хорошее кино. Ух, трудно они там жили при этом Сталине. Но зато сейчас хорошо живем». И все. Не надо обязательно усложнять.
Вполне может быть такое, что крамолу в этом фильме увидели какие-то зрители, какие-то там кинокритики-интеллектуалы, а власти просто не увидели этой крамолы, не рассмотрели. Нигде не написано «Навальный», поэтому, в принципе, может идти в прокат.
– Еще один успех, который невозможно не обсудить – это сериал «Слово пацана. Кровь на асфальте», который бешено популярен не только в России, но и даже в Украине, несмотря на свое российское происхождение. Звезда этого фильма Никита Кологривый вдруг записал обращение к российским военным, в котором поблагодарил их за то, что они якобы обеспечивают его безопасность. В чем была мотивация актера, зачем ему ввязываться во все это?
– Молодой актер, очень успешный. Сейчас хайп. Потом этот хайп пройдет. Это же такое везение, оно не может в каждом фильме случаться. В основном это случается вообще один раз за всю карьеру. Но кому-то повезет и два раза. И кто-то, когда это происходит, думает: «Ох, как бы меня не затащили в пропаганду».
А кто-то сам говорит: «Возьмите меня уже в пропаганду. Смотрите, какой я хороший». Не забывайте, что Никита Кологривый одновременно с этим сериалом снялся в главной роли в еще одном фильме, который очень успешен в прокате. Это «Сказка по щучьему веленью» с абсолютно идеологической прошивкой. Так что, в общем, я не удивлен ничуть.
– Какие фильмы вы ждете от Голливуда и от российского проката в 2024 году?
– Совершенно честно, я не жду ничего. Но я не ждал «Слова пацана». И меня этот сериал, хотя местами мне было прямо неприятно его смотреть, удивил и впечатлил. Уж не буду врать. А «Мастера и Маргариту» мне очень хотелось посмотреть, очень понравился фильм.
У меня есть такое желание, которое меня самого слегка пугает. Я бы очень хотел увидеть «Евгения Онегина» Сарика Андреасяна. Мне кажется, это, возможно, самый чудовищный фильм, когда-либо снятый в России. Но это такая моя мечта, чтобы он оказался именно таким. Такой идеальный плохой фильм. Но я его не видел. Может быть, он и не так плох – это будет очень обидно.
В остальном я, конечно, очень сочувствую всем своим товарищам из области российского авторского кино. Потому что авторскому кино, которое не занимается просто развлечением и отвлечением публики, ему всегда надо в той или иной форме говорить правду, иначе оно лишено смысла. Говорить правду сегодня о большинстве вопросов невозможно.
И как люди будут поступать, что они будут делать, на что будут похожи их фильмы – я не знаю. На самом деле, вплоть до даже начала этого года хватило проектов, задуманных, написанных, а иногда даже снятых до начала вторжения. Но они либо кончились, либо кончаются.
Длинный, затянувшийся период производства фильма – это и есть два года. Закончились эти два года, первые два года войны, идет третий год. Что будет дальше – черт его знает.
Мне кажется, будет очень сложно. Я думаю, что на этом фоне все равно какие-то талантливые люди будут появляться, потому что это процесс, который не зависит вообще ни от чего. Ни от каких репрессий, ни от войны. Это самозарождающееся талантливое искусство.
– Юлия Навальная анонсировала скорый выход биографии Алексея Навального. Как вам кажется, будет ли экранизация его истории?
– Да, я думаю, что игровой фильм об Алексее Навальном неизбежно появится. Но я думаю, что если его будут делать за пределами России на каком-то другом языке, то, скорее всего, это будет клюква – и тогда никаких «Оскаров» не будет.
В России такой фильм, по-настоящему мощный, конечно, можно было бы снять, и есть авторы, которые могут это сделать, но это уже после того, как сменится политический режим. Но когда-нибудь это точно произойдет.
Источник: Михаил Пранович, «ВотТак».
