Продолжающаяся уже два года война в Украине постоянно требует новых и новых ресурсов, новых человеческих жизней. Все настойчивей становятся слухи об очередной волне мобилизации. Каков сегодня мобилизационный ресурс России? Корреспондент Радио Свобода поговорил об этом с экспертами.
После полномасштабного вторжения в Украину власти России и командование армии сталкиваются с трудностями по набору личного состава. Об этом говорит и так называемая “частичная” мобилизация, объявленная в конце сентября 2022 года, и массовая вербовка заключенных из тюрем и колоний, и то, что, по некоторым данным, в Украине на российской стороне воюют и гибнут граждане других государств.
В январе 2023 года русская служба Би-би-си совместно с изданием “Медиазона” по открытым данным установила имена более 450 убитых в Украине осужденных, а на 2 февраля 2024-го установлено уже 8099 имен (реальное же количество, по оценке исследователей, значительно больше).
В минувшем декабре телеграм-канал Baza со ссылкой на свои источники сообщал, что 350 уроженцев других стран, недавно получивших российское гражданство, уже отправлены на службу в армию. Также регулярно сообщалось о массовых облавах сотрудников полиции, военкоматов и Следственного комитета на подмосковных складах, стройках и в офисах компаний в поисках трудовых мигрантов, которые получили российское гражданство, но не встали на воинский учет. Задержанных доставляли в отделения полиции, а затем – в военкоматы.
В декабре стало известно, что мигрантов, пытающихся попасть в Финляндию с территории России (в одном случае – выходца из Ирака, в другом – из Сомали), вербуют в российскую армию под угрозой выдворения. CNN, ссылаясь на оппозиционного депутата Бималу Рай Паудьял, сообщило, что Россия завербовала для участия в боевых действиях на территории Украины до 15 тысяч граждан Непала. Это произошло после того, как в Кремле пообещали около 2000 долларов ежемесячно и получение российского гражданства по ускоренной процедуре для иностранцев, которые согласятся воевать в Украине на стороне России.
При этом российские власти неоднократно заявляли о том, что в российскую армию записывается достаточное количество добровольцев, а потому вторая волна мобилизации не нужна.
Каков мобилизационный ресурс России? На вопрос корреспондента Радио Свобода отвечает независимый демограф Алексей Ракша.
– У нас около 20 миллионов мужчин в возрасте от 20 до 40 лет. Номинально ресурсов в России много, вопрос в том, как это будет сказываться на экономике, кто будет работать? Мы прекрасно видим, что уже сейчас страшный дефицит кадров, такого не было, наверное, с развала Советского Союза. Теоретически, конечно, мобилизационный потенциал огромный, но как это скажется на экономике, на рынке труда – непонятно, мы вступаем на неизведанную территорию.
– Чисто для отчетности администраций и военкоматов можно призвать довольно много народу. А если иметь в виду именно здоровых, боеспособных людей, то о каких цифрах тут может идти речь?
– В возрасте от 20 до 40 лет, как правило, здоровье еще более-менее. Но это уже не демография – это медицинская статистика. Если мы имеем какое-то количество десятков тысяч инвалидов в этом возрасте, то это “копейки” по сравнению с общим числом. Есть достаточно большое количество негодных по здоровью для службы, но медицинская статистика в России очень лживая, манипулируемая, она плохо отражает действительность.
– Вы сказали, что происходящее уже сказывается на экономике – каким образом?
– Рекордно низкая безработица. Судя по опросам руководителей предприятий, сейчас рекордный дефицит работников, особенно “синих воротничков”. Никогда еще в истории постсоветской России не было такого дефицита. Денег хватает, даже доля зарплат в ВВП, видимо, из-за этого снова начинает подниматься после многолетнего падения. Из-за этого растут доходы населения, из-за этого дефицит на рынке труда, не хватает людей.
– Это связано с тем, что трудоспособные люди ушли в армию или, может быть, уехали из страны?
– В первую очередь фундаментально это связано с демографической ямой 90-х годов, когда была очень низкая рождаемость. И, конечно, это связано с войной и со всеми ее последствиями, с отправкой людей на фронт и бегством за границу достаточно большого числа молодых высокообразованных мужчин. Эти два крупных фактора наложились друг на друга.
– Если это уже сейчас хорошо видно, то, очевидно, чем дальше, тем будет заметнее?
– Да.
– Что происходит со смертностью на фоне и в результате войны?
– Продолжительность жизни достигла доковидного рекорда, вернулась на уровень – 73,5 года, но дальше не растет. При этом у женщин она заведомо рекордная, а у мужчин, скорее всего, нет: как раз из-за войны, которая может отнимать полгода-год от продолжительности жизни мужчин (если распределить это влияние на всех, то получается именно такая цифра). Официально, по Росстату за 2022 год в результате боевых действий погибло 15 580 мужчин, и эта информация и по возрасту, и по регионам прекрасно совпадает с данными “Медиазоны” за тот же период.
– А на рождаемости как-то сказывается происходящее?
– Практически никак. В 2023 году рождаемость осталась практически такой же, как и в 2022-м. За 2022 год видно два небольших проседания – это март-апрель и октябрь-ноябрь, но это по 5–10 тысяч нерожденных детей на годовые 1 300 000, то есть где-то 1 процент, в пределах погрешности. Число абортов стало падать медленнее. Если раньше оно снижалось на 5-7 процентов в год, то тут снизилось на 2 процента в 2022 году, темп снижения замедлился.
– Неужели на рождаемость не влияет общий тревожный фон, который создает война? О его существовании говорят и социологи, и психологи.
– Уже нет никакого тревожного фона! Люди зажмурились и не смотрят, думают, что все будет хорошо. Либо они пребывают в иллюзиях, либо не думают о будущем. Это у нас с вами тревожный фон, а у населения нет тревожного фона, у населения более-менее все нормально.
За последние два года в большинстве стран Европы рождаемость обвалилась, а в России умеренное снижение было почти исключительно в 2022 году и исключительно по вторым детям, и война тут почти ни при чем. В итоге если в 2021 году Россия была чуть хуже Евросоюза в среднем, то в прошлом году точно лучше, чем Евросоюз и другие развитые страны. Я думаю, что, помимо ковидных и вакцинных тревог и инфляции, в Европе просто могут думать, что близится Третья мировая, а в России не понимают или не хотят об этом думать.
– Что можно сделать для улучшения демографической ситуации в России?
– Помимо прекращения войны, которое улучшит ситуацию со смертностью молодых мужчин, нужен материнский капитал на второго и третьего ребенка по полтора, может быть, по два миллиона рублей: независимо от доходов, без каких-то критериев нуждаемости и чтобы этот маткапитал можно было направить не только на ипотеку, но и на продажу, обмен жилья, доплату, может быть, даже долгосрочную аренду и капитальный ремонт.
Валентина Мельникова, ответственный секретарь Союза комитетов солдатских матерей России, отмечает, что люди, попадающие сейчас в воинские части по призыву или по мобилизации, зачастую не могут выполнять солдатские обязанности.
– Мы начинали свою работу в Комитете с призывников. Еще во времена Дмитрия Язова военные врачи говорили нам: нам без конца присылают из частей больных призывников, что же вы не контролируете своих военкомов? К сожалению, здоровье молодежи мужского пола с тех пор не улучшилось. Это общая печальная тенденция, связанная, например, с диспластическим синдромом, слабостью мышц, сухожилий, костей. После долгой борьбы мы научили призывников контролировать причуды военкоматовских врачей, но потом, с 2013 года, все опять пошло вразнос.
Каждый призыв мы наблюдаем, как в войска отправляют ребят, заведомо негодных к военной службе по постановлению правительства, по положению о военно-врачебной экспертизе. Они просто не могут выполнять обязанности военной службы по здоровью. И в простое тихое время они для армии обуза, а уж когда такой вихрь и нужен каждый человек, конечно, их прессуют, называют симулянтами, не кладут в госпиталь из воинских частей. Но самое главное, нарушена сама процедура призыва: перестали делать специальные исследования, в войска попадают даже ребята с врожденной патологией сердца.
– Но это призыв, а мобилизация – это же вообще другая история?
– История с мобилизацией еще сложнее и неуютнее. Потому что закон о мобилизационной готовности и мобилизации был сделан как рамочный очень давно, и все, что касается критериев здоровья мобилизуемых, там не определено. В самом начале были изданы ДСП-документы (документы для служебного пользования. – РС) военно-медицинского управления, которые позволяли не проводить полноценную медкомиссию, не делать анализов, не принимать медицинские документы, освидетельствование было не восьмью врачами-специалистами, а одним-двумя. Но это было в рамках документа ДСП, а он вообще-то с правовой точки зрения сомнительный. Поэтому, естественно, по мобилизации попали и непригодные к службе люди.
Сейчас ситуация ровно такая же: никак не урегулировано, кого можно мобилизовывать, кого нельзя, кто может идти добровольцем, а кто не может (про “товарищей” из исправительных колоний я уже не говорю, там все совсем сложно). Сегодня в наших комитетах мы имеем очень много тяжелых, сложных жалоб на то, что эти ребята, мобилизованные и добровольцы, которым 40+, а многим и 50+, фактически ушли в войска инвалидами (у некоторых даже была инвалидность третьей группы, тем не менее, они попали в армию). У этой возрастной группы очень тяжелый исходный уровень здоровья.
Но они спохватываются только тогда, когда пробудут в окопах, будут ранены или контужены. Тогда то, что у них уже было, превращается в настоящий кошмар! У них болят суставы, не разгибается спина, у них язвы желудка, оказывается, были до этого. Это, пожалуй, одна из самых тяжелых проблем с этой мобилизацией и с добровольцами. Все-таки людей надо как-то сепарировать по здоровью, прежде чем отправлять их в войска, и это, конечно, вопрос к министру обороны.
Когда все опомнились, когда условия в войсках подействовали на здоровье этих людей ужасно, родственники бросились к нам, чтобы мы помогли их госпитализировать. Но все это очень сложно. У них “родная” часть (та, где они в списке личного состава) находится в России, они на линии фронта не в России, кто там ими командует, кто должен подписать направление в госпиталь – неизвестно. В этом случае родственники могут послать толковое обращение на сайт Министерства обороны – к начмеду того военного округа, где стоит “родная” часть. Обычно надо писать и на командующего округом, и на начальника медслужбы, прикладывать медицинские документы. Если очень тяжелый случай или нужно очень быстро, есть оперативная служба начальника Главного военного медицинского управления. В общем, офицеры работают с этими обращениями.
Но все упирается в то, что тот “мелкий” командир, который в данный момент с этим больным находится на фронтовой линии, не хочет ничего подписывать, просто посылает далеко. Военное медицинское ведомство оказалось готово к тем нечеловеческим нагрузкам, которые они получили, нет жалоб на лечение, на врачей: все, что можно сделать, было сделано. Однако командование, которое обязано направлять больных на госпитализацию, этого не делает.
– Получается, что качество большинства военнослужащих, попадающих в войска, достаточно низкое: это просто нездоровые люди?
– Насколько мы поняли во время мобилизации, качество не волнует Министерство обороны. Тут еще одна история. Призывников оценивают в соответствии с так называемой первой римской графой “Расписания болезней”, и требования к здоровью там очень высокие. А мобилизованные и добровольцы идут по третьей римской, а там, как мы объясняли еще во времена Язова, как Маресьев: протез, деревянная ножка – ничего, поскольку ты идешь по третьей графе, ты годен к военной службе. Это звучит цинично, но практически так бывает. У меня была жалоба в начале зимы: нескольких ампутантов почему-то из госпиталя повезли в Донецк, а не в свои части на увольнение. Хорошо, что мы успели позвонить, – их быстренько вернули. Это административная, командная, а не медицинская история.
– И точно так же кто попало оказывается в армии по мобилизации?
– Потому что нет официальных критериев здоровья для мобилизованных и добровольцев, они нигде не записаны. У нас нет специального расписания болезней, просто распорядились сделать так, что годен практически любой, кроме тяжелых инвалидов. Там недавно был приказ Шойгу с перечислением тех диагнозов, с которыми можно уволить человека по категории “не годен”. Мы глянули – это только совсем тяжелые. Даже с точки зрения закона о воинской обязанности и постановления правительства “Положение о военно-врачебной экспертизе” это, конечно, нехорошо.
– Каков, на ваш взгляд, сейчас у России мобилизационный ресурс?
– Сергей Шойгу сказал, что у него в резерве 25 миллионов. Я с ним спорить не буду, у меня данных нет. Он подписал приказ, по которому военную службу могут продолжать все мобилизованные, кроме тяжелых инвалидов, – значит, его это устраивает. У нас есть министр обороны, есть начальник Генштаба, качество и количество военных – это их компетенция, – отмечает Валентина Мельникова.
Для успешности боевых действий любой армии важно не только состояние здоровья солдат, но и их мотивация, желание или нежелание принимать участие в войне. Как относятся россияне к мобилизации? Об этом, основываясь на данных проектов “Хроники” и ExtremeScan, рассказал Радио Свобода Владимир Звоновский, профессор кафедры социологии и психологии Самарского государственного экономического университета.
– К мобилизации относятся примерно так же, как, собственно, к спецоперации (официальное название войны в Украине, используемое в РФ. – РС), то есть она есть и мы на это никак не можем воздействовать. Если она как-то касается повседневной жизни, возникает некоторый репертуар возможных реакций: тут есть и интенсивное согласие, есть и избегание. Одну часть, конечно, занимает демонстративное согласие, то есть: я все это поддерживаю, одобряю, я готов. Но когда мы спрашиваем: “А как ты готов?” – оказывается, что в общем и не готов вовсе.
Тем, кто нам в сентябре прошлого года сказал, что, в принципе, он готов (мы задавали этот вопрос мужчинам от 18 до 50 лет), причем добровольно готов, мы уточняли: “Если ты добровольно готов, чего ж не пошел?” И тут половина сказала, что они и не пытались, а половина сказала, что пытались, но где-то процентов 80 из них сообщили, что либо им здоровье не позволяет, либо жена не разрешает, либо с работы не отпускают. В общем, у людей есть внешние обстоятельства, которые скорее демобилизуют, чем мобилизуют.
– А если выделить чисто на уровне заявлений какое-то ядро людей, которые могли бы пойти в армию при очередной мобилизации, то сколько это примерно?
– Мы это оценивали еще в 2022 году сразу после мобилизации: в пересчете на общее количество жителей страны чуть больше миллиона готовы были бы участвовать. Но это мы говорим только о добровольцах. Многие говорят: если мобилизуют значит мобилизуют, но их реальное поведение тоже неизвестно. Такие вещи очень сложно оценивать. Понятно, что собственно мобилизационный ресурс в стране составляет несколько миллионов. При этом нам показывали много фотографий мобилизованных, на которых видно, что из них пригодны к воинской службе в тяжелых условиях, мягко говоря, не все. Поэтому декларативная готовность не означает, что даже если ты пойдешь на призывной пункт, тебя не комиссуют просто потому, что ты совершенно непригоден.
– У вас ведь было несколько волн исследований. Отношение к мобилизации как-то менялось со временем?
– Оно колебалось, какого-то однозначного тренда нет. Насколько я понимаю, все это зависит от ситуации на фронте. Когда российская армия наступает, то желающих отправиться добровольно поучаствовать в победе больше. Соответственно, при отступлении, при сложной ситуации в зоне боевых действий желающих участвовать в поражении меньше.
– Тем не менее, когда в сентябре прошлого года началась реальная мобилизация, российские молодые (и не очень) люди, что называется, голосовали ногами, то есть уезжали из страны, были огромные очереди на сухопутных границах. Есть какие-то данные по количеству уехавших?
– Мы опрашиваем только тех, кто остается в России. Из того, что я знаю от коллег, из того, что мы читали, мы предполагаем, что где-то 700–800, может быть, 900 тысяч уехали, начиная с февраля 2022 года. Но тут не следует забывать, что очень многие не приехали в Россию, находясь за рубежом в феврале 2022 года: я думаю, это тысяч двести. Итого более миллиона. Часть из них, конечно же, вернулась, но, с другой стороны, границы не закрыты, можно уехать. Я думаю, кто-то вернулся, а кто-то уехал. Этот процесс сейчас гораздо менее интенсивен, но он идет непрерывно.
– Если говорить о социальном и возрастном составе тех, кто отвечал на вопросы о готовности или неготовности пойти в армию, кто больше готов, а кто не готов?
– Готовы в большей степени люди старших возрастов, то есть те, кто уже не сумел реализовать себя в мирной жизни, и вот они хотят каким-то образом реализоваться в какой-то другой форме. Это в основном небольшие города, чуть-чуть – в крупных городах, миллионниках, но там меньше. Это в основном городское население, в сельской местности существенно меньше. Ответственными за мобилизацию в российских регионах являются администрации, они ведут работу по мобилизации и поиску добровольцев. Соответственно, чем меньше муниципальный район или город, тем проще главе администрации лично и непосредственно вступать в контакт с потенциальным мобилизованным, то есть именно в маленьких городах их легче всего рекрутировать.
– Если все-таки будет объявлен новый этап мобилизации, насколько сильным может быть сопротивление, пусть даже пассивное?
– Это зависит прежде всего от размеров мобилизации. А главным фактором является ситуация на фронте. Тут ведь в чем загвоздка? Мобилизация, если она состоится, то, скорее всего, не в момент успеха, а в момент неудачи. Если эти неудачи будут существенными и будут хорошо освещены средствами массовой информации, наверное, реакция будет довольно сильной. В отличие от ситуации 2022 года, российская власть, как я понимаю, хорошо подготовилась к новому витку мобилизации, и не будет какого-то массового призыва – это будет работа с каждым. Они будут стараться избежать очередей, толп в военкоматах и на контрактных пунктах именно для того, чтобы не было никакого коллективного поведения. Они будут рассчитывать на то, что кто-то избежит, а у кого-то не получится избежать мобилизации.
– Есть ли какие-то маркеры, указывающие на рост протестных настроений в обществе? Речь сейчас не о реальных протестах, выходах на улицу, а именно о настроениях, о недовольстве ситуацией.
– Недовольство есть, а протеста нет. Если есть неудачи на фронте, сначала, конечно, обвинят противника, а потом все чаще и чаще будут винить сперва военных, а потом политическое руководство. Все это, конечно, давит на общественное сознание, затрудняет планирование собственной жизни, очень сильно ограничивает любые перспективы. Кроме того, у людей перестают накапливаться ресурсы для инвестиций и их просто приостанавливают. От этого не рождается протест, от этого рождается апатия, которая может перерастать в те или иные виды саботажа, в том числе и мобилизационной кампании, – предполагает социолог Владимир Звоновский.
А вот что думает о мобилизационном ресурсе России политолог Павел Лузин, приглашенный научный сотрудник Fletcher School, старший научный сотрудник Jamestown Foundation и CEPA.
– Есть очень упрощенное, но распространенное представление о мобилизационном ресурсе как о количестве мужчин соответствующих возрастов. Но это неверное представление, потому что оно не учитывает трех фундаментальных вопросов: 1) кто будет работать вместо мобилизованных, 2) кто будет ими командовать, 3) кто будет их кормить, одевать и вооружать?
Предел российских организационных возможностей мы видели: мобилизация примерно 150 тысяч гражданских, принудительное оставление в армии около 150 тысяч контрактников, которые должны были уволиться, и добровольно-принудительный набор десятков тысяч заключенных, тысяч гастарбайтеров и так далее. И все это при деградации командной системы в силу убыли младшего и среднего командного состава. Любая последующая попытка мобилизации какого-то существенного количества солдат потребует большего уровня принуждения и обострит все упомянутые вопросы.
– Сколько все-таки реально могут набрать в армию в очередную волну мобилизации, если она состоится? Так, чтобы была возможность всех этих людей одеть, вооружить и обучить?
– Они сами этого не знают. Это всегда торг между потребностями и возможностями. Для поддержания численности при нынешней интенсивности боев и потерь им нужно примерно 20 тысяч человек в месяц. Пока работала “покупка крови”. Как долго она будет работать – неясно. Инициативных дурачков израсходовали еще в 2022 году, жадных дурачков расходовали весь 2023 год.
Источник: «Радио Свобода».
