16 октября исполнилось 170 лет с начала Крымской войны, а 30 ноября – юбилей Синопской победы.
Я не раз писал о той войне (параллелей с нынешней предостаточно) и об этом сражении. Но писал с военно-технической точки зрения, помимо которой есть не менее важная идеологическая. Перья пиитов и прочих властителей дум – Чаадаева, Надеждина, Вяземского, Тютчева – сыграли свою роль в приближении войны, не то формируя, не то отражая общественное сознание.
16 октября 1853 года, после отказа Николая I вывести свои войска из оккупированных Валахии и Молдавии, Турция объявила войну России. 20 октября царь подписал манифест с объявлением войны Турции, а 27 марта 1854 года на стороне Турции выступили Великобритания и Франция. Так началась Крымская или Восточная, как ее называют на западе, война.
В России ее ждали с нетерпением! В том году вся страна от царя до последнего крестьянина желала побед и одолений. Императорский манифест о войне с Турцией вызвал большой патриотический подъём, особенно в коренных губерниях, щедрые пожертвования деньгами, продовольствием и – людьми. На святое дело сдавали рекрутов. Страна-то была рабовладельческая. Те, впрочем, не особо горевали: лучше уж мир посмотреть, себя показать, а коль война и смерть со славой, то все краше, чем безысходный труд на помещика. Радостному событию посвящались стихи и проза, на театре ставили патриотические пиэсы, народ ликовал и веселился.
Немудрено. Война, как известно, есть продолжение политики иными способами, политика есть выражение определённой идеологии, а та должна отражать некую идею, порой даже национальную. Что же представляла собой главная идея России? Ответ давно известен: величие России! Но величие в некотором роде буквальное, связанное с размерами территории, поэтому требующее непрерывной экспансии, а значит, войн. Зачинщиком Крымской войны был, безусловно, Николай I, поэтому следует обратить внимание на господствующую при нем идеологию, настроения общества и властителей его дум.
Академик Е.В. Тарле пишет в труде “Крымская война”: “Российская империя, согласно воззрениям Николая, создавалась завоеваниями и будет держаться, пока будет в состоянии охранять старые завоевания и предпринимать новые, и физическая сила одна только подчиняет неограниченной власти русского царя весь пёстрый конгломерат его подданных”. Далее академик приводит пример поучения наследника.
— Чем держится Россия? — спросил государь сына. Тот ответил, что самодержавием и законами.
— Законами, — сказал государь, — нет, самодержавием – и вот чем, вот чем, вот чем! — и при каждом повторении этих слов махал сжатым кулаком. Так понимал он управление подвластными ему народами.
Итак, кулак. Он оказался основой величия. Каковое в первой половине XIX века сомнению не подлежало, хотя и вызывало раздражение соседей. По всем параметрам – размеры, численность населения и армии, опасения соседей и властное поведение “белого царя” – держава действительно была великой. После победы над Наполеоном она стала ключевым игроком на европейской арене, поддерживала колеблющиеся троны и гасила мятежи, душила революции и блюла порядок, охраняла стабильность старого мира и руководила weltpolitik. Изрядно всем надоев, в конце концов.
Чаадаев
Россия упивалась своей мессианской ролью, особым предназначением вести народы мира к свету, и – мы переходим к властителям дум – даже язвительный скептик Чаадаев пророчествовал: “Россия призвана к необъятному умственному делу: её задача дать в своё время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе”.
Это ему Пушкин посвятил известные строки:
Товарищ, верь: взойдёт она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена!
И добавлял: “Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, а здесь он офицер гусарский”. Увы, Чаадаева за публикацию “Философических писем” высочайше объявили сумасшедшим и вычеркнули из общества. Но не только царь был возмущён, общий тон откликов на “Письма” оказался резко отрицательным: “Всё соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию”. “Письмо Чаадаева не что иное, как отрицание той России, которую с подлинника списал Карамзин”. “Тут бой рукопашный за свою кровь, за прах отцов, за всё своё и за всех своих… Это верх безумия… За это сажают в жёлтый дом” — писал князь Вяземский, и государь, как видим, так и поступил!
“Чаадаев излил на своё отечество такую ужасную ненависть, которая могла быть внушена ему только адскими силами” (Татищев). “Обожаемую мать обругали, ударили по щеке” (мемуарист Ф.Ф. Вигель). Студенты Московского университета выражали попечителю гр. Строганову желание “с оружием в руках вступиться за оскорбленную Россию”. Даже Пушкин откликнулся негативно: “Клянусь вам честью, я не хотел бы иметь другое отечество, ни другую историю, чем те, которые дал нам Бог”.
Хотя налицо недоразумение – Чаадаев отнюдь не считал николаевскую систему помехой на пути превращения России в центр европейской цивилизации! Наоборот: “Мы призваны… обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это моё глубокое убеждение. Придёт день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся её политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу”, — писал он.
Он не сомневался в том, что Россия уже переросла Европу, ей стало тесно в рамках этой скованной смешными нормами и рамками цивилизации, и она делает следующий шаг. Комментируя либерализацию Европы, начавшуюся июльской революцией 1830 года во Франции, тут же опасно полыхнувшей польским восстанием, а также отдаление европейцев от России, всё большее неприятие ими методов “русского жандарма”, Чаадаев… приветствует разрыв: “Пришедшая в остолбенение и ужас, Европа с гневом оттолкнула нас; роковая страница нашей истории, написанная рукой Петра Великого, разорвана; мы, слава богу, больше не принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась”.
Но, может быть, Чаадаев отличался чрезмерной экзальтированностью и слишком увлёкся вселенской миссией, поэтому у царя имелись резоны ограничить круг его общения? Нет, дело не в миссии. Так о предназначении России думало всё общество, как высший свет, так и простолюдины.
Надеждин
Вот и редактор журнала “Телескоп” Николай Надеждин, опубликовавший “Письмо” Чаадаева, в том же 1836 году поместил в журнале и свою программную статью: “Европеизм и народность в отношении к русской словесности”. В ней он отстаивал право России быть самой собой, не слишком заглядываясь на Европу, а мысли Пушкина выразил пусть и утрировано, но откровенно: “Европейцу как хвалиться своим тщедушным, крохотным кулачишком? Только русский владеет кулаком настоящим, кулаком comme il faut, идеалом кулака. И, право, в этом кулаке нет ничего предосудительного, ничего низкого, ничего варварского, напротив, очень много значения, силы, поэзии!”
Истинное право это право силы! Кулака. В коем много поэзии. Перекликаясь с Чаадаевым, Надеждин восклицает: “Да и что такое Европа – Европа? Кто-то раз шутя говорил, что он хочет переделать географию и разделить землю не на пять, а на шесть частей: Европу, Азию, Африку, Америку, Океанию и Россию, эта шутка для меня имеет в себе много истины. …наше отечество, говорю, имеет полное право быть особенною, самобытною, самостоятельною частью вселенной. Ему ли считать для себя честью быть примкнутым к Европе, к этой частичке земли, которой недостанет на иную из его губерний?”
Тютчев
В начале карьеры этого будущего властителя дум за скандальный роман уволили от службы и лишили звания камергера. После чего он немедленно прозрел, выступал со статьями панславистского направления, работал над книгой “Россия и Запад”, писал о необходимости восточноевропейского союза во главе с Россией и о том, что именно противостояние России и революционной Европы решит судьбу мира. Считал, что русское царство должно простираться широко:
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная... Вот царство русское... и не прейдёт вовек.
Столь похвальные взгляды талантливого литератора привлекли внимание, и в 1843 г. состоялась его встреча с А.Х. Бенкендорфом, начальником III отделения Собственной ЕИВ канцелярии. После чего сам император благословил Тютчева на труды по созданию позитивного облика России на Западе. Большой интерес Николая I вызвала анонимно опубликованная поэтом статья “Письмо к г-ну доктору Кольбу” (“Россия и Германия”, 1844). Император, как сообщил родителям автор, “нашёл в ней все свои мысли…”
Вскоре Тютчев вернулся в Россию, ему возвратили звание камергера, а в 1848 г. он получил должность старшего цензора при министерстве иностранных дел. Да, тот факт, что на сем посту он не разрешил публикацию “Манифеста коммунистической партии” на русском языке, делает ему честь. Но незадолго до Крымской войны, в 1849 году поэт-дипломат-цензор сочинил вирш, весьма характерный для настроений эпохи:
Вставай же Русь! Уж близок час! Вставай Христовой службы ради! Уж не пора ль, перекрестясь, Ударить в колокол в Царьграде? В доспехи веры грудь одень, И с Богом, исполин державный!.. О Русь, велик грядущий день, Вселенский день и православный!
Как видим, Проливы издавна не давали спать русской интеллигенции, и Тютчев тоже приближал Крымскую войну.
Резюме и финальный мартиролог
Уже вскоре после начала войны, 30 ноября 1853 года, эскадра Нахимова одержала блистательную Синопскую викторию! Как писала английская пресса: “Петербург погрузился в экстатический восторг! Иллюминации, балы, фестивали, застолья следовали одно за другим много дней, Синопское сражение даже разыгрывалось на театре”.
Даже былой либерал князь Петр Вяземский, друг и критик Пушкина, сам ставший к тому времени правоверным консерватором-охранителем, жаждал на склоне лет ратных утех:
Брошусь в бурю боевую За алтарь, за Русь Святую И за белого царя!
Ликовали. И никто не думал, не предполагал, что пожар Синопа аукнется бомбардировками Севастополя, потерей флота и сотен тысяч солдатских жизней. Однако возмездие не заставило себя ждать.
Князь Барятинский, флаг-офицер Корнилова, писал: “Вскоре после моего возвращения туда, явился у входа на Севастопольский рейд Английский пароходо-фрегат “Retribution”. Это было первое, после Синопского сражения, внушение нам со стороны союзников, и пароход, носящий это полное угроз название, пришел как бы требовать возмездия за погром, причинённый нами, состоявшему под их опекою Турецкому флоту”.
“Ретрибьюшн” (“Возмездие”) передал письмо командующих английской и французской эскадрами с требованием к Черноморскому флоту не выходить более в море. Внешняя политика царя полностью провалилась, и Россия осталась одна против множества врагов. Так что сия литературная реминисценция уместна и оправдана параллелями с современностью. Ибо, повторю, к войнам часто приводит идеология, а та нуждается как в мечах воинов, так и в перьях пиитов.
Итак, настроение умов русского общества во второй четверти XIX века можно выразить краткой максимой: Россия über alles, могучий русский кулак есть основа международного права, и пора водрузить русский флаг над Царьградом. Сенатор Н.К. Лебедев, обер-прокурор сената в 1848-1850 гг., человек, много видевший и знавший, писал в дневнике: “Приятно русскому сердцу, когда услышишь, как чествуют государя в Вене и Берлине. Наш великий государь – глава Европы в полном смысле слова. С 1830 года можно признать в истории век Николая I”. Это писалось в 1852 году, накануне катастрофы, которой обернулась долгожданная война.
Как же сложились судьбы наших героев, творивших, воспевавших и призывавших войну? Царь не дожил до ее финала. Военные неудачи подкосили его, и директор канцелярии Министерства двора В.И. Панаев таким видел Николая в эти дни: “Как ни старался е. в. превозмочь себя, скрывать внутреннее свое терзание, оно стало обнаруживаться мрачностью взора, бледностью, даже каким-то потемнением прекрасного лица его и худобою всего тела”.
Уединившись в мрачной Гатчине, он проводил бессонные ночи в коленопреклонённых молитвах, а дневные часы за подзорной трубой. Куда же он вглядывался? В дымы на горизонте, в дымы кораблей английского и французского флотов, блокирующих его столицу… В таком состоянии, добавляет Панаев, малейшая простуда могла привести к опасной болезни. Так и случилось. Легкий грипп, подхваченный им во время сильной эпидемии в Петербурге в зиму 1855 года, перетёк в воспаление легких, привёдшее к смертельному исходу. Но пишут и о воспалении мозга, и о самоубийстве, об отравлении…
И все же своим принципам государь не изменил. Перед смертью он сказал наследнику: “Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот”. Но натура все же взяла свое, и, по рассказу жены наследника, “одной из его последних фраз, обращённых к сыну, была: “Держи все – держи все”. Эти слова сопровождались энергичным жестом руки, обозначавшим, что держать нужно крепко”. Царь сжал кулак.
Эссе мы начинали с Чаадаева, отторгающего Европу, и с певца русского кулака Надеждина. Что ж, пора к ним вернуться, чтобы попрощаться. Надеждин (между прочим, он после возвращения из ссылки пошёл работать в Министерство внутренних дел…) надорвался в трудах на благо отечества и помер молодым (в 51 год) в начале 1856 года, крайне расстроенный неудачами русского оружия. А всего лишь парой месяцев позднее и Чаадаев ушёл в мир иной, увидев, чем закончилась “вселенская миссия” России. Он уже подумывал о самоубийстве, да воспаление легких избавило от греха.
Счастливее сложилась судьба гибкого Тютчева. Незадолго до вторжения европейцев в пределы империи, летом 1854 года, он прозрел в очередной раз и в письме к супруге в сердцах воскликнул о кретинах и негодяях, развязавших войну. Гм, любопытно было бы знать, кто в данном случае есть кто?
А ведь совсем недавно, в одном из предыдущих писем (от 10 марта) поэт, вдохновлённый приготовлениями царя к вступлению в турецкие протектораты и возмущённый тем, что за турок вступилась вся Европа, патетически-патриотически восклицал: “Господь в своём правосудии даст этим молодцам урок, которого они заслуживают”. Что ж, Господь внял.
Но Тютчев не смутился. Наоборот, в очередном письме (от 18.08.1854) он отдал дань своей феноменальной проницательности: “О, негодяи! Бывают мгновения, когда я задыхаюсь от своего ясновидения, как заживо погребённый, который внезапно приходит в себя. <…> ибо более пятнадцати лет я постоянно предчувствовал эту страшную катастрофу, – к ней неизбежно должны были привести вся эта глупость и все это недомыслие”. Гм, но разве не сам Тютчев призывал к войне: “Уж не пора ль, перекрестясь, Ударить в колокол в Царьграде?”
Ещё через год ясновидящий обличитель смело переходит на личности, на самого императора Николая I (благо тот помре полугодом ранее): “Для того чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил, умудрившись завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах”. (Письмо от 17.09.1855).
Но не будем далее отслеживать прозрения проницательного поэта, заметим лишь в завершение, что Крымская война занимает особое место и в российской истории, и в историографии. Ибо её итоги расценивались как катастрофа, причём не только военная, но и политическая и даже национальная. Что ж, во многом так оно и было.
Переход от роли едва ли не сильнейшей державы мира, хозяйки Европы и повелительницы половины Азии к положению страны униженной, чуть ли не второстепенной, оказался слишком резким и неожиданным, а ликвидация последствий этого краха потребовала решительных мер, вплоть до коренных реформ.
Источник: Юрий Кирпичев, «Обозреватель».
