Андрей Гейнс из Таштагола Кемеровской области ушел в армию в 2021 году, когда ему исполнилось 18. Вместе с другими срочнослужащими в феврале 2022 года их вывезли на учения в Валуйки Белгородской области. А потом увезли на войну в Украине. Из зоны боевых действий Гейнса, уже раненого, вернули только 8 апреля. Ни ветеранского удостоверения, ни выплат по ранению срочник до сих пор не получил.
Андрей Гейнс полгода служил в Чите, в танковых войсках. Но потом его перевели в Богучар, в военную часть №91711. Он вспоминает, что во время срочной службы, еще до войны, собирался подписать контракт. Но не успел – увезли на фронт.
– Полгода отслужил в Чите, и мне не понравилось быть танкистом. Меня перевели в Богучар, в артиллерию. Там я написал рапорт на контракт и стал ждать, пока придёт ответ, – рассказывает Гейнс. – Прошло два с половиной месяца, а ответ всё не приходил. А нас увезли в поля, в Валуйки.
Несколько дней, по словам Андрея, их часть в составе 252-го полка жила в палаточном лагере под Валуйками. Андрей вспоминает, что это были “вроде как учения”. Но зачем в Белгородской области собралось столько военных, им не говорили. Через некоторое время их часть передислоцировалась в поселок, названия которого Гейнс уже не помнит.
– Примерно через неделю полковник Николаев – он потом погиб – объявил общий сбор, – вспоминает Гейнс. – Весь наш полк – там были артиллерия, пехота, все-все-все, – выстроил вокруг себя и начал говорить, что мы завтра поедем на войну. Типа на спецоперацию. У нас, типа, приказ забрать Украину за четыре дня. Потом сказал: “Обращаюсь к срочникам. Всегда срочники воевали и будут воевать. Все, что вам говорили про то, что срочники не воюют, – это всё бред”. Спросил, кто не хочет идти воевать. На этот вопрос, считай, все вышли.
“Мы были не на своей земле”
Из всех срочников, по воспоминаниям Гейнса, отобрали и оставили в России только троих – “самых слабых”. А остальным велели встать на позиции и приготовить орудия.
– Нам сказали так: отстреляетесь и потом уедете в часть, – говорит Андрей. – 24 февраля примерно в четыре утра мы отстрелялись, потом сменили позицию и отстрелялись еще раз. У меня заклинило орудие, и меня отправили обратно в лагерь за другим. Когда мы вернулись на позиции с орудием, пацанов наших уже не было. И мы поехали их догонять. И так пересекли границу с Украиной.
Через несколько километров пути всем срочникам предложили вернуться в Россию. Пешком и без оружия. Но сразу предупредили, что везде мины.
– Мне было стремно идти обратно, – говорит Гейнс. – Мы были не на своей земле. Было страшно. Вот так мы и пошли вместе со всеми. Пришлось воевать.
– Примерно через неделю полковник Николаев – он потом погиб – объявил общий сбор, – вспоминает Гейнс. – Весь наш полк – там были артиллерия, пехота, все-все-все, – выстроил вокруг себя и начал говорить, что мы завтра поедем на войну. Типа на спецоперацию. У нас, типа, приказ забрать Украину за четыре дня. Потом сказал: “Обращаюсь к срочникам. Всегда срочники воевали и будут воевать. Все, что вам говорили про то, что срочники не воюют, – это всё бред”. Спросил, кто не хочет идти воевать. На этот вопрос, считай, все вышли.
“Мы были не на своей земле”
Из всех срочников, по воспоминаниям Гейнса, отобрали и оставили в России только троих – “самых слабых”. А остальным велели встать на позиции и приготовить орудия.
– Нам сказали так: отстреляетесь и потом уедете в часть, – говорит Андрей. – 24 февраля примерно в четыре утра мы отстрелялись, потом сменили позицию и отстрелялись еще раз. У меня заклинило орудие, и меня отправили обратно в лагерь за другим. Когда мы вернулись на позиции с орудием, пацанов наших уже не было. И мы поехали их догонять. И так пересекли границу с Украиной.
Через несколько километров пути всем срочникам предложили вернуться в Россию. Пешком и без оружия. Но сразу предупредили, что везде мины.
– Мне было стремно идти обратно, – говорит Гейнс. – Мы были не на своей земле. Было страшно. Вот так мы и пошли вместе со всеми. Пришлось воевать.
Солдаты спрятались в домах в небольшой деревушке у дороги.
– Большинство офицеров сразу в подвалы загасились, – усмехается бывший военный. – Они были совсем молодые пацаны, не очень серьезные. Мы думали, после минометчиков к нам придет пехота ВСУ, нас зачищать. Но пришел БТР с белой Z на борту. Мы ему свистели как ненормальные. Потом побежали к своим сержантам. Сказать, что наши пришли. У нас было двое раненых: Черепанов и Никита… забыл уже фамилию. Сейчас с ними уже всё хорошо. Они вернулись в Россию, им всё выплатили и даже дали ветеранские.
Тогда, чтобы увезти с собой двоих раненых, артиллеристы 252-го полка выбросили из “Урала” ящики с боеприпасами. Тела погибших Доценко и Баканова оставили в стороне у дороги, “чтобы те, кто после боя собирает тела, смогли их найти и забрать”.
– Потом говорили, что тела Доценко и Баканова терялись по дороге в Россию раза три, – пересказывает слухи Андрей.
С одной гаубицей остатки артиллерии двинулись вслед за тем самым БТР:
– Мы за ними свернули направо, на Харьков. А они нам велели “сворачивать артуху” на Изюм, чтобы вернуться к своей колонне. В итоге мы заблудились. Но потом как-то нашли своих.
“Подорвался на своей же мине”
Андрей Гейнс хорошо помнит, как их полк стоял в деревне Граково Чугуевского района Харьковской области. Здесь их отряд провел довольно много времени. Почти сразу после того, как российские войска вошли в населённый пункт, они оказались в окружении.
– У нас осталось одно орудие, – рассказывает Гейнс. – Мы сначала заняли позицию у церкви, потом позицию поменяли. Меня на время сделали гранатометчиком. Ночью начался обстрел. Наши сержанты сами пошли стрелять из гаубицы. Там был сержант Демушин. У него сейчас нет ноги. И еще один наш сержант – его тоже хорошо ранило. Руку раздробило. Я смотрю, как на нас снаряды падают: тудуф, тудуф. Пацаны орут. Демушин орёт. Тела тащит. Нам кричат: “Заряжайте гранатометы”. Мы зарядили и стали ждать пехоту противника.
Пехота противника в те дни так и не пришла. Раненые ждали транспорт, чтобы их увезли, по воспоминаниям Гейнса, порядка трех дней. У одного из раненых началась гангрена. Только через три дня за ранеными прилетел вертолёт.
– Потом уже наш полковник Николаев поехал разведывать обстановку, – вспоминает Андрей. – И подорвался на своей же мине. Нас взяли в “котёл”, и наши минёры всё вокруг Граково заминировали, чтобы в случае наступления у нас было время услышать грохот и приготовиться. Ну вот полковник – он был в машине со своей собакой – поехал на разведку и на одной такой мине подорвался. От собаки остались только лапы. А за телом полковника вертолет прилетел в тот же день.
Это была середина марта 2022 года. Еще 8 марта Владимир Путин пообещал, что командование российской армии не будет использовать солдат срочной службы для “специальной военной операции”. Но по факту в зоне боевых действий оказались десятки, а то и сотни срочников. Российское министерство обороны признало этот факт буквально на следующий день – 9 марта.
– Когда мы были в Граково, как раз стало известно, что срочники тоже воюют, и нас стали потихоньку вывозить, – вспоминает Гейнс.
Вывозили срочнослужащих группами. По двое, трое или четверо. Кого на вертолете, кого на машинах.
– Меня вывезли самым последним из нашего полка, – рассказывает Андрей. – Меня вообще везли от Изюма на БТР с испорченной связью.
Состоявший из срочников артиллерийский дивизион Гейнса, уже значительно истаявший, покинул Граково через две или три недели после захвата. Колонна двинулась на Изюм.
– Как раз тогда украинцы стали отступать из Изюма, – говорит Гейнс. – Через Каменку. И там было опасно капец. Там собрались все – артиллерия, миномёты. Наши миномётчики отказались воевать в тот момент. И нам пришлось бить по деревне ближней наводкой – примерно с шести километров. Хотя у наших орудий дальность боя 28 километров. В этот момент за мной и приехали – типа, ты едешь домой. Запихали меня в “Урал” и увезли.
Пока Гейнса везли на “Урале” с позиций в Изюм, где в одной из школ располагался штаб, машину накрыло шрапнелью из “Урагана”.
– Мне штанину порвало в клочья, в двух местах шрапнелью пробило икру, – рассказывает Андрей. – Больно было ужасно. Кровищи было! Всю дорогу до штаба ногу жгло огнём. Никакого обезболивающего мне не вкололи, потому что у нас с собой ничего не было. А все свои запасы я отдал ребятам. Им же нужнее.
Грубую перевязку – рану обработали и перевязали толстыми бинтами – Гейнсу сделали уже в штабе. В школе, где он располагался, был также медпункт и подвал с “провинившимися” миномётчиками.
“Нафиг надо. Навоевался уже”
– Их не били, ничего такого я не видел, – говорит Андрей. – Они просто сидели в подвале. Они не хотели воевать, а хотели домой. Что с ними стало потом, я не знаю. Но их лейтенанта я потом видел у себя в части уже в России. Наверное, отпустили.
7 апреля – и запись об этом есть в военном билете Андрея Гейнса – срочнослужащего вывезли из Изюма. Уже 8-го он был на территории России.
– Когда приехали в Богучар, меня сначала хотели отправить в казармы к пехоте, – говорит он. – Но я отказался и попросился к своим, к артиллеристам. Зашел и увидел, что нас стало так мало. Почему-то. Это была уже почти ночь. С левой стороны на койках лежали ребята-срочники, которые вернулись раньше. Справа – новенькие, резервисты. Мужики меня увидели и заорали: “Ура, Андрюха приехал”. Пристали с вопросами: “Как ты? Что ты?” А я не стал отвечать, я сразу в душ пошёл.
Впервые за полтора месяца Андрей Гейнс оказался в душе с горячей водой. Пока он был в Украине, мыться приходилось холодной. С волос на пол текла настолько грязная вода, что он не мог в это поверить.
– Хотя у меня есть фотки же с Украины, там видно, какой я грязный, – говорит Гейнс.
Сразу из части никого из срочнослужащих домой не отпустили. Каждый из них дослужил свой срок до конца.
– Мне еще там, на войне говорили, что раз я рапорт на контракт написал, значит, я контрактник и должен воевать, – вспоминает Гейнс. – А на самом деле контракт мне на подпись пришёл в тот день, когда я уже был в гражданской одежде и собирался домой. Конечно, я ничего не стал подписывать. Нафиг надо. Навоевался уже.
Андрей Гейнс вернулся в родной Таштагол, работает в шахте слесарем, “крутит гайки”. Говорит, что на трезвую голову он нормальный человек. А вот если выпить, а рядом кто-то заговорит про войну, тогда сразу “вся муть со дна поднимается”. Признается, что первое время кричал во сне.
– Понимаете, когда я на второй день в Украине увидел, как сержант Доценко моргает, я думал, он еще живой, хотел помочь, взялся рукой за его голову, – вспоминает Гейнс. – И у меня рука вся была в слизи, в его мозгах. Это было так страшно. А потом несколько раз повторялось во сне. Я просыпался весь мокрый, в холодном поту, орал. Это еще в казарме было. Меня будил резервист, я шёл умываться и потом в каптерку, курить. Только так мог успокоиться. Дома такого не повторяется.
Раненая нога бывшего срочника в перемену погоды болит, “причем не кость, а мясо”.
Никакой реабилитации – ни психологической, ни медицинской Гейнс не получил. Полтора года он не может оформить себе ветеранское удостоверение. А выплаты по ранению так и не пришли.
– Мне перевели 270 тысяч боевых, – говорит он. – А сколько должны за ранение, я даже и не знаю. В Изюме, где меня врач перевязывал, он же все мои данные – фамилию, имя, номер военного билета, номер жетона, тип ранения – записал в большую такую тетрадь. Сказал, что все данные они передадут в штаб. И мне обязательно придут выплаты по ранению. Но где теперь та книга? Изюм же украинцы отбили обратно. Может, ее просто сожгли.
Попытки получить ветеранское удостоверение упираются в Таштагольском военкомате в постоянные отказы. Военкомат требует выписку из приказа, которую должна предоставить военная часть №91711, в которой служил Андрей.
– Часть новая, с 2015-го года, расформировать не должны, – говорит Гейнс. – Полка-то нашего больше нет. Но я не понимаю, зачем им выписка из приказа, если у меня в военном билете написано, что я принимал участие в боевых действиях на территории Украины с 24 февраля по 7 апреля 2022 года. И то же самое написано в характеристике. А в часть недавно ездил один мой сослуживец. Говорит, нас там уже даже в списках нет.
Сам Андрей со своей бывшей частью по этому поводу не связывался. Но неоднократно звонил и писал в Министерство обороны РФ.
– Когда я звонил, меня постоянно перекидывали на других людей, – говорит он. – Позвоните этому, потом тому, на тот номер, потом на этот. В конце концов попросили позвонить через месяц. Позвонил. Отвечают: мы решить вопрос не можем. Напишите на электронную почту. Я написал. Ни ответа ни привета до сих пор нет.
Андрей Гейнс до сих пор помнит свой страх на войне.
– Страшно было, конечно. Там всем страшно, – говорит он. – Хотя я всё время там типа геройствовал, хотел орден Мужества заработать. А заработал, короче… ничего. Хотя все мои офицеры за меня хорошо говорили. Только я с ними связаться не могу – у меня не осталось их контактов. Лейтенант Невзоров, мой комбат, который нас еще в Валуйках тренировал, уже год не заходит во “ВКонтакте”. И другие тоже.
Говорит, что страшнее всего было ждать падения снаряда:
– Ты слышишь выход, значит, должен быть прилет. Ты сидишь в окопе скрючившись и отсчитываешь шесть секунд, не зная, где он упадет. Это самые страшные секунды. Как раз лейтенант Невзоров учил нас не загоняться с такими мыслями. Когда ты стреляешь из автомата по противнику, тебе на адреналине совсем не страшно. Страшно, пока сидишь в окопе и ждёшь, когда убьют. Поэтому там легче стрелять, чем не стрелять.
Андрей говорит, что сейчас к тому, чтобы пойти воевать, все стали относиться намного проще, чем в первые дни.
– Тогда никто не хотел, мы – точно не хотели, – вспоминает он. Нас туда просто чух – и отвезли. Сейчас-то уже всем пофигу. Можно спокойно ехать. Хотя зачем, если кругом один обман? Нам говорили тогда: не ссыте, вам всем будет тысяча долларов падать в день. Ветеранское дадут. В итоге парням, которых на второй день увезли, ветеранское дали, а мне, который там полтора месяца провел, надо еще доказать, что я там был.
Источник: «Радио Свобода»
