Россияне боятся за свои биометрические данные, но не замечают войну.
Россияне выстраивались в очереди в МФЦ в конце лета, лишь бы не отдавать свои биометрические данные властям, хотя их никто не торопил. Где границы российского конформизма и почему, по мнению штурмующих МФЦ, от биометрии до чипирования один шаг? Это обсуждают политик, сооснователь проекта “Хроники”Алексей Миняйло, религиовед Константин Михайлов, журналист Сергей Ковальченко. Ведущий Иван Воронин.
Иван Воронин: Одна эсэмэска из Сбербанка плюс паника с тревожными рассылками, и вот уже десятки тысяч россиян в ряде регионов идут походом на МФЦ, лишь бы запретить передачу биометрии в государственную единую биометрическую систему. Панику подогрел вброс, что дедлайн по заявлениям об отказе 1 сентября, а дальше всё. Региональные телеканалы поспешили заверить, что отказаться можно и после.
Иван Воронин: Дело, правда, не только в социальных сетях и сомнительной информации оттуда, аналогичные опасения звучали, к примеру, в эфире вполне себе зарегистрированного при Роскомнадзоре как СМИ телеканала “Царьград”. Единая биометрическая система существует уже пять лет. На февраль 2021 года в нее набрали данных чуть больше 160 тысяч россиян. Процедура добровольная. А в конце прошлого года Владимир Путин подписал закон, по которому все организации, собирающие биометрические данные, должны разместить их в единой системе до 30 сентября. Это суммарно данные около 75 миллионов граждан.
Иван Воронин: Еще одна потенциальная теория заговора: что все это нужно, чтобы власти пристальнее следили за гражданами.
С нами на видеосвязи журналист, автор телеграм-канала “Занимательная конспирология” Сергей Ковальченко, религиовед Константин Михайлов, а также политик, сооснователь проекта “Хроники” Алексей Миняйло. Почему сдача биометрии в банке не вызвала вопросов, а трансфер данных властям приводит к паническим атакам?
Алексей Миняйло: Потому что люди боятся властей. Не хотят об этом говорить, делают вид, что все нормально, но как только доходит до решительной проверки, сразу же оказывается, что властям не доверяют и боятся. Мы это уже видели в пандемию, когда речь шла о введении QR-кодов на транспорт. Регулярно, когда государство пытается залезть в частную жизнь, в последний бастион, в который люди прячутся от ужаса происходящего, мы наблюдаем такую реакцию.
Иван Воронин: А вот что говорил по этому поводу политик и политтехнолог Максим Кац.
Иван Воронин: Вы рассматриваете массовость подачи заявлений как некий вотум недоверия?
Алексей Миняйло: В плане персональных данных – наверное, да. В плане политическом – к сожалению, пока что нет. Усилия по деполитизации, которые с начала 2000-х целенаправленно и последовательно проводились властями, достаточно успешны, граждане все еще стараются не лезть в политику.
Сергей Ковальченко: Я бы сказал, что эта история – вотум доверия протоиерею Ткачеву. Я бы на месте властей очень сильно запарился по этому поводу, потому что человек, который, с одной стороны, за войну (Донбасс и все такое), с другой стороны, может взять и сгоношить людей на такую дичь. Управляем ли этот человек? Он может в следующий раз выпустить ролик о том, что Путин, например, якшается с Антихристом, и эти 70 миллионов человек пойдут, что-нибудь сделают. На самом деле власть сама порождает таких монстров.
Есть люди, которые все последние 15 лет получали биометрические загранпаспорта, сдавали государству эти данные, и ничего страшного. Но таких, наверное, меньшинство. Женщина, которая говорит в очереди, что она посмотрела ролик Ткачева, переслала его всем подругам, и они поскакали в МФЦ запрещать государству все свои биометрические данные, – это такие специальные люди, которые смотрят телевизор, подвержены пропаганде, смотрят фильмы про магов, экстрасенсов, верят во всякую дичь. Медиа и государство за последние 20 лет приучили не самых образованных российских людей верить таким вещам, а теперь пожинают эти плоды. Ничего удивительного.
Иван Воронин: Неужели настолько сильно влияние роста популярности программы “Битва экстрасенсов”? Что еще тут оказывает влияние?
Сергей Ковальченко: События последних лет, политические и экономические кризисы приводят людей в невротическое состояние. А главное, они спинным мозгом понимают, что государство постоянно врет. Они просто боятся начальства и в нужный момент делают, как ему надо, но при этом говорят: ты не лезь к нам с этой противной биометрией! Считается, что, например, лучше я не сдам биометрию, но пойду и погибну на войне.
Это связано с годами работы над людьми, которая, к сожалению, дает свои плоды. Можно людей просвещать, а можно вгонять в невежество. Людей в невежество вгоняли для того, чтобы они не мешали власти жить: вы не мешайте жить нам, а мы не мешаем жить вам. Теперь получите эти побочные эффекты! Таких побочных эффектов будет много. Как будет появляться какая-то тема, сразу же будут появляться очереди в МФЦ, отказы от прививок. Андрей Ткачев, заявивший, что каждую ракету “Град” нужно освещать и креститься при каждом ее старте, Марина Шукшина, которая тоже лоялистка, главная антиваксерша России, – что делать с этими людьми? Они ведь лояльны власти. Но, с другой стороны, они могут скозлить. Власть, мне кажется, сама не понимает, где выход из этой кроличьей норы, в которую она попала.
Иван Воронин: Это та самая ситуация, где “красная линия” пройдена, власти в очередной раз ее нарушили, тот самый социальный договор?
Алексей Миняйло: В России уже давно нет социального договора. Как справедливо замечает Григорий Юдин, договор – это когда договариваются две стороны. А государство уже как минимум несколько лет ни с кем не договаривается. Оно жестоко подавляет любое хоть сколько-то опасное несогласие. Так было в ситуации мятежа священника на Урале против РПЦ, когда он захватил монастырь и его разогнал ОМОН. Так произошло с Гиркиным, который тоже долго был лоялистом, а потом начал критиковать и в итоге оказался в СИЗО. По отношению к тем, кто проявлял антипутинскую позицию, уже достаточно давно применяются и тюремные сроки, и “Новичок”. Поэтому некорректно говорить, что в России есть какой-то общественный договор и какие-то “красные линии”.
Государство, безусловно, старается по возможности без необходимости слишком не бесить граждан, потому что ненавидит народ и боится его. Ожидают худшего: если выйдет из-под контроля, то опять случится что-нибудь плохое. Хотя, наоборот, когда граждане получают власть и она распределяется между ними, они начинают размышлять о том, как ее применить, и тем самым продвигаются в развитии.
На самом деле по косвенным социологическим данным мы видим и усталость людей, и их желание, чтобы уже произошло что-то хорошее. Например, мы проводили опрос по следам пригожинского мятежа, и просто поражает, что менее половины россиян считают этот мятеж предательством интересов России. Это говорит нам как раз о низком уровне доверия властям и о том, что накопилось недовольство, о котором граждане на рациональном уровне нам пока не сообщают. Есть желание каких-то изменений, которые рационально они пока не осознали, но которые уже потихоньку бурлят.
Иван Воронин: Сергей Ковальченко считает, что есть причинно-следственная связь между кризисом и вспышками конспирологических идей, их популярностью и внешними факторами. Легендарный пример – условный Кашпировский как раз выпал на развал Союза, когда огромное количество людей не понимало, что происходит и как дальше жить. Тут правда есть корреляция или в этой конкретной истории вы видите другую причину?
Константин Михайлов: Научная статистика показывает, что в общем и целом вера в конспирологические теории очень мало зависит от политических взглядов, от уровня образования, медийной включенности и так далее. Такого рода конспирологические теории с легкостью возникают не только в авторитарных или тоталитарных, но и в демократических странах: вспомним богатейшую конспирологию Соединенных Штатов, богатейшую конспирологию Индии, которая, как известно, самая большая демократия на планете. В России мы тоже хорошо это видим. То, что мы видим сейчас, органично вырастает из страхов ИНН, например, которые я фиксировал в начале 2010 годов в разговорах с респондентами, а де-факто они существуют гораздо раньше. Мы это видим во всех медийных сферах, вспоминаем фейсбук, в котором постоянно прокатывают оповещения в духе: Цукерберг вот-вот получит право распоряжаться вашими личными данными, и спасет вас только немедленное публичное заявление, что вы не позволяете ему это сделать.
Да, большой блок исследований конспирологических теорий показывает, что периоды общественных кризисов, войны, финансовые кризисы, стихийные бедствия, распады государств, конечно, увеличивают спрос на конспирологию. Люди оказываются в нестабильной ситуации, им нужны какие-то ответы на беспокоящие их вопросы. Чем менее понятен окружающий мир, тем более они склонны искать простые и понятные объяснения. А конспирология как раз причудливо, с нашей точки, зрения, дает простые и понятные объяснения. Говорить о том, что это какая-то специфическая российская ситуация, что это спровоцировано именно российскими властями, совершенно невозможно, хотя бы по той причине, что протесты против сбора биометрических данных происходят в разных формах и в Евросоюзе, и в США, где только мы их ни встречаем, кроме разве что Китая, где их давным-давно собрали и люди боятся пикнуть. Ничего необычного в этом нет.
Иван Воронин: Почему тогда именно сбор биометрических данных вызывает такое неадекватное количество реакций?
Константин Михайлов: Это новое явление, пока мало исследований, которые прояснили бы ответ на этот вопрос. Что можно выдвинуть из очевидных гипотез? Прежде всего, то, что Тоффлер называл футурошоком. Всякое столкновение с новыми технологиями в непонятных сферах внушает страхи. Вспомним аналогичную конспирологическую теорию о генной модификации, вообще все, что вязано с генетикой, – это очень популярная тема. Вспомним вышки 5G, страхи перед адронными коллайдерами и так далее. Для большинства из нас биометрия – это сверхновая технология, мы мало к этому привыкли, и это, конечно, внушает страх. Кроме того, в христианском мире существует традиционное недоверие ко всяким переписям, сбору данных: мы можем увидеть это у русских старообрядцев в XVII–XVIII веках, у средневековых католиков, у современных протестантов-фундаменталистов, это стартует с негативного описания любой системы переписи прямо в Ветхом завете. Представление о том, что когда у тебя собирают какие-то данные, это нечто, приближающее тебя к печати Антихриста, который будет ставить знаки на грешных дланях и челе.
Мы видим страхи и в нехристианских странах. Понятно, что речь идет о чем-то биологическом, интимном, что вторгается прямо в наше физическое пространство, светит в глаза, собирает группу крови и так далее: это воспринимается очень близко, очень интимно переживается, это что-то магически окрашенное. Представление о том, что тот, кто заполучил мою кровь, мои волосы, прочие мои биологические отходы, обладает некоторой властью надо мной, – это одно из самых архаичных и при этом самых популярных представлений, встречающихся во всех мировых культурах. В русской культуре это тоже присутствует на уровне порчи, проклятий, сглазов и так далее, просто модифицируется под новую технологическую эпоху.
Иван Воронин: Самым упоминаемым событием августа среди респондентов Левада-центра стала смерть основателя ЧВК “Вагнер” Евгения Пригожина. Об этом известно 89% опрошенных. С того момента призрак Пригожина буквально бродит по России.
Иван Воронин: Почему россиянам так легко было поверить в эту теорию?
Алексей Миняйло: Сомнения понятны. В ситуации, когда президент объявил тебя предателем России, всем командным составом лететь на одном самолете – это странное решение. Про Пригожина многое можно сказать, но уж полным идиотом он никогда не выглядел. То, что он так неосторожно поступил, вызывает у людей вопросы.
Интересны масштабы мемориалов Пригожину, которые появились в российских городах: мемориалы стихийные, и это феноменально! Это тоже свидетельствует о голоде людей по живым лицам в политике. При всей своей людоедской сущности Пригожин в российской политической сфере был живым лицом – это не мертвечина, не тот театр уродцев, который разыгрывают в политике, чтобы Путин выгодно в нем выделялся. Если люди начали почитать откровенного людоеда, преступника, значит, они изголодались.
Константин Михайлов: Учитывая, что существуют устойчивые конспирологические теории о том, что жив президент Кеннеди, которого видели в открытом гробу, смерть которого показывали по всем телеканалом, было бы наивно говорить, что есть какая-то волшебная мера, которая избавила бы нас от этой конспирологической теории. Внезапная смерть крупного скандального политика не может не вызывать конспирологических подозрений, тем более в России, где, как всем хорошо известно, устранение политических конкурентов, оппозиционеров – вещь частотная, распространенная, и политика при этом иногда приобретает совершенно непредсказуемый характер.
Только что нам показали, что можно пойти маршем на Москву и после этого остаться безнаказанным. После этого поверишь в любые чудеса, даже в то, что человек остался жив. Если бы мы увидели его открытый гроб, мы бы услышали разговоры о том, что в гробу лежит двойник, клон, демон, принявший его обличие. Если бы мы увидели в прямом эфире кадр убийства, мы все равно, скорее всего, тут же узнали бы, что дип-фпейк, нарисовано на компьютере.
Преждевременно говорить о том, что эта теория приобрела какой-то массовый характер. Гораздо интереснее посмотреть, как объясняют смерть Пригожина простые россияне, винят ли они Путина, что кажется довольно очевидным, а если нет, то кого они обвиняют.
Иван Воронин: Новость сегодняшнего дня: WhatsApp создает каналы, и в Госдуме на всякий случай уже намекнули, что неплохо было бы их запретить, вдруг они нежелательные, “иноагентские”?
Посмотрим видео еще одной возможной жертвы теории заговора, которая на днях три часа сидела на Восточном экономическом форуме и рассуждала буквально обо всем на свете.
Иван Воронин: Правда ли, что жертвой теории заговора можно стать, даже находясь в столь высоком кабинете?
Сергей Ковальченко: Понятно, что есть какие-то социальные страты людей попроще, среди власть имущих тоже. Константин прав – это никак не зависит от уровня образования и положения в обществе. Мы видим Владимира Путина, который часто продуцирует какие-то дикие конспирологические теории.
Я всех отошлю к интервью Би-Би-Си сбежавшего на Запад технического сотрудника ФСО. Он сказал: когда мы приезжали куда-то с зарубежными визитами, требовали, чтобы в покоях Владимира Владимировича настраивали каналы “Россия-1”, Первый канал и так далее. Конечно, человек, с одной стороны знает, что показывают пропаганду, а с другой стороны, если он каждый день ее потребляет, то невольно становится ее жертвой. Дикие истории, особенно когда Владимир Путин рассказывает о потерях украинцев во время контрнаступления: 50 тысяч бронемашин уже уничтожено! Я не исключаю, что Путин смотрит за Конашенковым, повторяет за ним какие-то вещи. Возможно, в кругу друзей и соратников он говорит какие-то другие вещи, но считает, что на людях нужно озвучивать именно это. Поэтому мы слышим, что тысячи людей приходят на призывные пункты, но при этом слышим, что людям в разных городах России приходят повестки, появляются слухи о том, что будет еще одна волна мобилизации. При этом в жизни мы видим, что на войне все не здорово, что у одной, что у другой стороны.
Для Владимира Путина война – это процесс, который вряд ли закончится быстро, ему это важно, вот он и рассказывает. Только проверить это невозможно, а если начинаешь проверять, понимаешь, что в году 365 дней, и если ежедневно тысяча-полторы человек приходит в военкоматы, может быть, не нужно было устраивать мобилизацию. При этом Минобороны, Сергей Шойгу на коллегии в декабре выдал данные о том, что за 2022 год было всего лишь 25 тысяч добровольцев. Как все это соизмерять?
Иван Воронин: Мы сегодня задали вопрос на улицах Москвы: считаете ли вы, что власть за вами следит?
Иван Воронин: Есть знаменитая дилемма – свобода или безопасность. В какой момент получилось, что ставка пошла именно в сторону безопасности?
Алексей Миняйло: Потому что со свободой все было нормально, по крайней мере, люди так это воспринимали в начале 2000-х. С одной стороны, не очень высокий уровень жизни, а с другой, не ощущалось, что притесняют. Так как государство достаточно по-умному себя вело, мы, оглянувшись назад, не сможем найти какую-то поворотную точку, где всё – конец демократии и свободе. Все постепенно, капля за каплей, и в итоге – последняя соломинка, которая сломала спину верблюда. Если взять разгон НТВ или арест Ходорковского, это же не было последним ударом по демократии. Эти события в тот момент многими воспринимались как очень неоднозначные, как разборки олигархов, а не как наступление государства на права и свободы граждан.
Иван Воронин: Если вернуться к биометрии, то именно она в контексте слежки волнует россиян больше, чем реальные новости о том, что у ФСБ расширяются полномочия, что есть камеры распознавания лиц.
Сергей Ковальченко: Потому что абстрактные новости о расширении полномочий ФСБ конкретного россиянина не касаются, а биометрические данные – это его личное. Большинство людей живут своей маленькой жизнью, выживают, зарабатывают, особо не интересуются политикой. Слышат что-то по телевизору, у них есть какие-то обломки знаний, в их голове сконструирован свой собственный мир, их мало касается то, что мы обсуждаем. Кроме того, довольно странно, если вы считаете релевантной историей опрос в Москве в нынешних условиях. Люди запуганы этой жизнью, этой войной и всем происходящим, они не будут искренни, будут отвечать то, чего ждут от них власти, а не то, чего вы от них ждете.
Константин Михайлов: Да, к сожалению, уличные опросы, а тем более с камерой – это, конечно, не то, с помощью чего мы можем установить некоторую истину. Я не стал бы сбрасывать со счетов тот факт, что заметная часть наших с вами зрителей действительно опасается чипирования. Если бы то, что рассказывают о чипировании, было правдой, и я бы опасался чипирования, и вы бы его опасались, потому что это звучит совершенно монструозно. Мы с вами можем понимать, что, возможно, от биометрии, аналогичной тому, что люди сдают “Сбербанку”, до чипирования и страшных городских легенд дистанция огромного размера. Но понятно, откуда у людей берутся эти страхи. А опросы, увы, сейчас дело лукавое, их надо проводить с очень большой осторожностью и с очень большими дополнительными усилиями.
Источник: Иван Воронин, «Радио Свобода»
