Это моя последняя колонка перед 24 февраля, которое изменило всё. Я знаю, что для многих, и для меня, каждый день этого года был 24 февраля. Я также знаю, что этот год потребовал от многих думающих людей самоанализа, попытки разобраться в собственных взглядах и эмоциях. Как этот год повлиял на меня, что он со мной сделал?
1. Слово “война” не стало для меня рутиной. Я до сих пор внутренне вздрагиваю, произнося его. Страна, которая пела “Хотят ли русские войны”, захотела войны. За год я поняла, что дело не только в драконе и его заикающемся от страха окружении, но и в тех многих, кто эту войну ждал, кто её поддерживает, участвует в ней напрямую, зарабатывает на ней буквально или стыдную популярность. Расчеловечивание – это не только про Кремль, правительство, парламент, ведущих ток-шоу на госканалах и их гостей, Маргариту Симоньян или Дмитрия Медведева. Оно коснулось в том числе людей, с которыми я общалась, которые приходили в мой дом, которым я пожимала руку. Нет, это не потеря. Их просто больше нет и не будет в моей жизни.
2. На вопрос о моей национальности я ни разу ни ответила спасительное “армянка”, продолжаю говорить: “Из России”. Ни разу меня лично никто не упрекнул и не стыдил, кроме одного не очень психически здорового француза, который, услышав, что мы с подругой на улице говорим по-русски, бросил мимоходом: “Вас всех надо убить!” Мне важна реакция. Моя обратная в том числе. Я всегда помню мамины слова, когда я спросила ее в 70-х годах, почему чехи от меня отворачиваются, когда слышат русскую речь, неужели я виновата лишь тем, что у меня в кармане советский паспорт? Она тогда ответила коротко и беспощадно: “Да”.
3. Я практически перестала тратить деньги на себя. Они нужны другим – тем в Украине, кого война лишает близких, родных, детей. Тем, кто остался без крова, тепла, света. Я впервые в жизни публично попросила в подарок на свой день рождения генераторы для украинцев и была счастлива, что люди откликнулись. Я впервые “рекламировала” надежные фонды помощи Украине и безмерно благодарна своим друзьям по всему миру, которые оказали помощь. Я впервые в жизни пригласила пожить у меня совершенно незнакомых мне людей, и они оказались чудесными. Очень-очень многие мои друзья в разных странах, включая Россию, делали и продолжают делать для украинских беженцев то же самое, и гораздо больше.
4. Я беспокоюсь и всё время думаю о тех любимых и близких мне людях, которые остались в России, все они за редчайшим исключением потеряли из-за войны работу, всем им сложнее психологически и физически там, чем мне в Париже. И я думаю о тех любимых и близких друзьях, которые уехали из России в одночасье и кому тоже сегодня сложнее, чем мне после 20 с лишним лет пребывания за границей. Я прошу помощи для тех и для других, у кого могу, как могу, потому что мои возможности ограниченны. Я считаю и считала с первого дня, что беженцы – это и про бежавших россиян. Убеждена, что эта война – в том числе против лучшего, что остается в России и за её пределами. Эти лучшие сегодня называются “иностранными агентами” или “нежелательными”. Или будут названы завтра.
5. Я обнаружила в себе ненависть, до этого наиболее сильным чувством из подобного ряда было отвращение или омерзение. Еще до Бучи. И до бомбёжек Киева. После начала войны все мировые СМИ как будто заново увидели Путина, интерес к его фигуре сильно возрос. Я дала последнее интервью BBC для их большого подкаста о Путине. Всё. Больше я о нём говорить не хочу и не буду. Мне неинтересно его анализировать. У меня не осталось для него ни одного цензурного слова. Какой уж тут анализ!
6. Я довольно долго сопротивлялась чёрно-белому восприятию мира после начала войны в Украине. Теперь перестала. Никогда не думала, что такое может со мной случиться, поскольку я как раз человек нюансов и оттенков, деталей и не очевидного. Но добро и зло заняли свои противоположные полюса. Красная линия проведена.
7. Владимир Зеленский стал для меня абсолютным открытием. Этот президент состоялся в моём восприятии, начиная с фразы “Я тут” в тяжелую первую ночь обстрела Киева, с ответа на предложение покинуть территорию Украины “Мне не нужно такси, мне нужны патроны”. Я мало что понимаю про внутреннюю политику Украины, про расклад политических сил и про то, как сложится судьба нынешнего украинского президента в будущем. Я видела его постаревшее от боли лицо в разрушенных городах и деревнях, и это дорогого стоит. Я вижу его почти каждый день в зеленой фуфайке, я слушаю его выступления на крупных международных площадках. Наверное, кто-то умный и талантливый помогает Зеленскому писать эти тексты, но он никогда бы не произносил их так, как произносит, если бы это были не его тексты. Украине повезло с президентом в её минуты роковые, и меня невозможно в этом разубедить.
8. Я научилась понимать выбор человека в России сесть в тюрьму и не уехать, не испугаться, не изменить себе. Или вернуться, точно зная, что “примут”. Всё во мне кричало: не надо этого! А потом я поняла, что эти люди сопротивляются и садятся за всех нас. Что им важно делать то, что с их точки зрения должно. И если можно сегодня произнести “русский” (вне зависимости от национальности) с гордостью, то применительно именно ко всем российским политическим заключённым. И к их адвокатам.
9. Меня потрясает абсолютная победа страха над здравым смыслом и просто человеческим жестом в России. Особенно на фоне бесстрашия украинцев, рискующих жизнями каждый день. Молчание ягнят после снятия со спектаклей Лии Ахеджаковой – это абсолютное дно. Не смолчавшая ни разу в свою “пользу” Ахеджакова – это надежда. Это последний, но совсем не единственный пример.
10. Я никогда раньше не задумывалась об имперскости и её проявлениях, в частности, в русской культуре. Теперь думаю об этом часто. Наверное, мое кавказское происхождение должно было, наоборот, подталкивать меня к этой теме, но странным образом этого не случилось. Я села перечитывать русскую классику в поисках ускользающих от меня истин. Или не истин.
11. Я выучила слово “релокация” и горжусь коллегами-журналистами, которые в совершенно новых, сложных и довольно часто неблагоприятных условиях не перестали заниматься своим делом. Я понимаю, почему они могут допускать ошибки и, надеюсь, на ошибках учатся. И радуюсь проявлениям солидарности и взаимной поддержки внутри цеха. Я с тревогой и уважением наблюдаю за теми коллегами, которые остаются в России и пытаются честно работать, несмотря на риски. Мне за них страшно. Кажется, больше, чем им самим.
12. За годы жизни в Европе у меня накопилось немало претензий к европейским политикам. Это нормально. Одно из самых важных достижений этого военного года – солидарность Европы не только в оценке ситуации и помощи Украине. Я абсолютно преклоняюсь перед поляками, принявшими огромное количество беженцев. Я просто не знала поляков с этой стороны. И всё же я считаю, что с самого начала нужна была объявленная коалиция, закрытое небо и предоставление Украине истребителей и вооружений, которые просит украинский президент. Я понимаю ответственность европейских политиков за безопасность своих стран, но теперь я абсолютно уверена, что пока Путин у власти, ни о какой безопасности ни для кого речи быть не может. Я категорически против того, чтобы страна-агрессор заседала в Совете безопасности ООН и имела там право вето. Этот год стал для меня годом окончательного разочарования в ООН.
13. Я поняла за этот тяжелый и трагический год, что очень хочу помочь создать кейс против российских пропагандистов для международного суда. Я считаю их военными преступниками наравне с теми, кто отдаёт и выполняет бесчеловечные приказы. И очень надеюсь дожить до того момента, когда они все за это ответят.
14. Меня очень интересует тема нравственного выбора во время войны. Бескомпромиссность или компромисс, сказать или смолчать, ни при каких обстоятельствах не иметь дела с государством, развязавшим войну, или иметь во имя того, что считаешь благой целью помощи людям. Условно, молчание Анатолия Чубайса, потому что в России остались заложники, молчание Владимира Познера с двумя иностранными паспортами могу только догадываться почему, позиции Марии Певчих или Нюты Федермессер. Это непрерывный внутренний спор с собой. Я рада за вас, если вы нашли для себя однозначный ответ. С начала войны на фотографии моей стены в фейсбуке висит цитата Сартра: “Каждое слово имеет последствие. Каждое молчание тоже”.
Я записываю эти свои мысли в 355-й день войны. Через десять дней будет год, как в центре Европы идёт полномасштабная война, унесшая жизни тысяч людей и изменившая жизни миллионов. Год. И тем не менее иногда я просыпаюсь с мыслью, что мне приснился страшный сон. А иногда не сплю, потому что представляю, как российская ракета врезается в жилой дом, в котором живут люди, готовят ужин, укладывают спать детей. Через минуту их не станет, а на месте жизни останется зияющая пустота. Не могу принять, что это происходит в XXI веке. И что это длится уже год.
Источник: Наталья Геворкян, «Радио Свобода»
