Как устроена Россия
Социальное устройство России вообще не изменялось по своей сути, начиная со времен Ивана III Васильевича. Изменения, которые случались, носили адаптивный характер, отражая, как в зеркале, изменения, происходившие на Западе. Это было необходимо для взаимодействия Московии/России с Западом, но перенимая западные организационные формы, московиты выхолащивали их содержание. Смысл социальных связей московитского общества остается неизменным до настоящего времени. Любые попытки внести в них реальные изменения, неизменно вели Россию к кризису, смене власти и восстановлению прежнего социального устройства. Качество человеческого материала, которым сегодня обладает Россия, делает это устройство безальтернативным.
Социальное устройство России называется неофеодализмом. Сам по себе неофеодализм нисколько не уникальное явление, с вполне понятной природой. Уникальность русского неофеодализма в том, что он, сначала в силу геополитических и исторических обстоятельств, а, затем, в результате длительного социального отбора, вызванного этими обстоятельствами, закрепился в России на необычайно долгий срок: с конца XV века до нашего времени. Это вызвало глубокие изменения в российском социуме, на уровне культуры, языка, образа мыслей — всего ценностного набора, который ребенок начинает воспринимать еще до рождения, в материнской утробе. Глубина этих изменений очень велика, в связи с чем популяция россиян, как целое, уже нереформируема. Что с ней возможно сделать для социализации в современный мир, мы обсудим в конце текста.
Неофеодализм возникает тогда, когда крушение государства и общества сносит его элиты, а, вместе с ними, законы и традиции, носителями которых элиты являются — а в обществе нет сложившихся контрэлит, со своими традициями и видением законов, которые могли бы занять освободившееся место. В таком обществе, погруженном в хаос, вскоре устанавливается иерархия силы, на основе классической максимы «винтовка рождает власть». Мао, к слову, тонко чувствовал суть неофеодализма, и по праву занимает почетное место в его пантеоне, рядом с Лениным и Сталиным.
Но организовать многоуровневую структуру управления с нуля невозможно, и такое общество, пытаясь структурироваться и институализироваться, начинает искать готовые образцы. Самым привлекательным, по причине внешней простоты, оказывается классический феодализм, который, по ситуации, могут подавать под разными названиями и прикрытиями, от просвещенного абсолютизма до «государства рабочих и крестьян», корпоративизма внутри одной нации или «управляемой (иначе, мол, все пойдет вразнос)демократии».
Итак, пытаясь вылезти из хаоса, в котором все режут и грабят друг друга, и уже никто не работает, так что грабить становится некого, выброшенные волной событий наверх реставраторы начинают воспроизводить феодальные порядки. Но настоящий феодализм, при кажущейся простоте, устроен довольно сложно. Отношения настоящих феодальных классов определяет традиция, продукт социального консенсуса, сложившегося за долгое время, и уникального, в каждом конкретном случае. А новые элиты рекрутируются из маргиналов, зачастую с криминальным прошлым, которое они обнуляют, уничтожая любой закон, кроме установленного ими, и в их интересах.
Заимствуя феодальные модели управления, такие элиты, метко названные «аристократией помойки», воспроизводят их без социальных ограничителей. Это дает им преимущество в борьбе за власть, но ведет к деспотии в крайних формах, и на всех уровнях власти. Оруэлл в «Скотном дворе» описал именно неофеодализм, и у Голдинга, в «Повелителе мух», дети строили на острове неофеодальное общество — им просто не хватило для этого времени, ресурсов и знакомых примеров. Иными словами, откат к неофеодализму происходит в любом обществе, где отсутствуют элиты, и воцаряется культ силы.
Такую же по смыслу социальную структуру построил на обломках Орды, оккупировавшей феодальную Русь и уничтожившую ее элиты, Иван III. Выжившие правители, пошедшие на службу Орде, были уже не элитариями, а коллаборантами, перешедшими на сторону оккупантов. Вопрос о том, чем была Орда оставим в стороне, он уведет нас слишком далеко.
Оставшись без присмотра ордынских господ, вчерашние коллаборанты заимствовали у них форму управления, но не смогли наполнить ее прежним содержанием, под которое эта форма была скроена. Сопоставление московитской истории с романом Оруэлла обнаруживает полное смысловое совпадение, с поправкой на внешние обстоятельства. Имитация форм управления в отрыве от их социально-исторического содержания, лишает общество социально-эволюционного потенциала. Игра без правил, позволяя удержать власть, не оставляет путей развития, которые порождают компромиссы между разными группами населения. Деспотия ничего подобного не предполагает, она только истощает общество, демографически и экономически, превращая его в чисто биологическую популяцию, с примитивным социальным устройством. Она способна существовать продолжительное время только за счет экспансии, захватывая новые ресурсы, и хищнически используя их. Когда ресурсы и возможности для экспансии исчерпаны, наступает кризис, режим рушится, и воспроизводится вновь, опираясь на поддержку развитых стран в обмен на торговлю оставшимися ресурсами. Так возникает ловушка неофеодального цикла.
Примитивная популяция в низах неофеодального общества атомизирована, и под воздействием сверху легко принимает любую форму, имитируя любую социальную организацию. Форму ей диктуют верхи, которые, по сути, являют собой ОПГ в идеальных условиях: отбросившую любые законы, и, следовательно, формально декриминализованную, и произвольно устанавливающую собственные порядки на захваченной территории. Вне этой территории такая ОПГ имитирует государственность, с целью получения выгод от взаимодействия с развитыми странами.
Но криминальная суть такого сообщества никуда не исчезает, и надежное партнерство с НФ-ОПГ невозможно. Будучи априори антисистемным явлением, она способна только паразитировать на более развитом окружении, и порабощать, поглощая, менее развитое. Неофеодальное псевдогосударство всегда ведет войну со всем миром, явную или тайную, а желание «мирно сосуществовать» и «честно торговать» демонстрирует лишь как обманный прием.
Внешних обстоятельств, способных запустить в таком социуме повторное рождение нормального общества, способное к социальному развитию, как правило, не случается. Неофеодализм очень живуч, и уничтожает зародыши как вторичного феодализма, так и либерально-национальных элит.
Честный анализ всей российской историю, начиная от Ивана III, полностью подтвержает правильность этой схемы.
Но это именно схема, скелет, на котором имеются мышцы, кожа и прочие атрибуты, создающие образ полноценного государства, хотя и с порочными особенностями, — что позволяет россиянам веками морочить голову всему миру, выдавая себя за «почти европейцев». В числе этих атрибутов мы обнаружим и идеологию.
Социально-культурная мимикрия
Мимикрия «почти под Запад» с выстраиванием вокруг особо позорных мест, не поддававшихся маскировке, забора с надписью «мы особенные — мы лучшие» (православные, самые передовые, самые духовные, самые большие, без нас Европа вымрет и т.п.) была необходима Московии для допуска в клуб белых европейцев. Это давало ей доступ к западным технологиям и инвестициям, а также некоторое политическое влияние на Европу. Московия всегда была чувствительна к тому, признают ли ее в Европе себе ровней, и тратила большие средства для формирования благоприятного европейского имиджа. Но у европейцев всегда возникали некоторые сомнения, и они не признавали Россию себе ровней без оговорок.
Передовые технологии, полученные на Западе, использовались Московией для колонизации, направленной на восток, и, отчасти, на юг, а политическое влияние на Европу — для паразитирования на западной цивилизации.
Почему это было паразитированием? Потому, что, Московия, подражая Западу внешне, никогда не была его частью, и не вносила ничего полезного в эволюцию Запада. Она только пользовалась ее плодами, и одновременно замедляла ее. Выступая выгодным источником для покупки сырья или продукта его первой переделки: мехов, леса, зерна, чугуна, угля нефти, газа и т.п., Московия/ России отравляла Запад продуктами своей асоциальной жизнедеятельности.
Как следствие, все попытки стабилизировать Европу с привлечением московитских/ российских ресурсов, военных или экономических, при первоначальной внешней привлекательности, неизменно вели сначала к застою, затем к частичному разложению Европы московской НФ-ОПГ, и накоплению своевременно не решенных проблем до критической величины. Торговля сырьем всегда использовалась Москвой как способ выработать у Запада зависимость от российских поставок, что открывало на следующем шаге возможность для манипуляций. Это всегда заканчивалось социальным взрывом, и война в Украине — один из таких примеров, далеко не первый.
Что до России, то она на пике влияния извлекала максимум выгод, после чего часть НФ-ОПГ эмигрировала с полученными деньгами и оседала на Западе, а часть попадала на спад цикла и перемалывалась в его ходе. Власть обновлялась, полностью или частично, и цикл перезапускался снова.
О числе неофеодальных циклов в российской истории можно поспорить, но это отдельная тема. Нам же сейчас важно то, что в Московии всегда остро стояла проблема создания востребованного в данный момент образа, который позволил бы ей паразитировать на западной цивилизации наиболее успешно. А, значит, возникала проблема придания аморфной массе требуемой формы.
В нормальном обществе подобной лепки «якутских скульптур» не требуется вообще. Напомню, что народные якутские скульпторы используют для своих работ местное дерьмо, к которому подмешивают, для загустения, завезенный из Европы пластификатор, и с этим пластификатором, с началом санкций у них возникли проблемы — убийственная аналогия. В нормальном обществе существует социальный консенсус между разными группами, в который, в числе прочего, входит и набор ценностей. Притом, набор этот, в силу широты консенсуса, велик и противоречив, и разделять все ценности общества категорически невозможно. Каждая социальная группа имеет свой набор, наборы разных групп частично пересекаются. Внутри каждой группы есть ядро, члены которого разделяют все ценности этой группы, и есть периферия, на которой происходит тяготение к ценностям других групп, либо формирование новых ценностных наборов, часть которых распадется без следа, а часть даст начало новым группам.
Это очень подвижное и живое социальное пространство, в котором нет никакой всеобщей идеологии, хотя случаются жестко индоктринированные группы. Иногда такие группы получают слишком много власти и влияния, и это всегда оканчивается какой-нибудь гадостью, вроде диктатуры, религиозного изуверства, гонений или резни, притом, не только людей, но и животных, скажем, массовым убийством кошек. Но живой социум, способный к развитию, выздоравливает: диктатора сносят, чрезмерно влиятельную церковь раскалывают Реформацией, обидчики кошек получают бонусом чуму, и все приходит к равновесию.
Иное дело Россия.
С социальной точки зрения это труп, которому владелец, в лице очередной НФ-ОПГ придает оптимальную позу. Иногда непристойную, но всегда просчитанную. Эта поза и называется идеологией, и вот она уже обязательна для всех.
Была ли идеология в Российской Империи? Знамо дело, была, и задолго до того, как Уваров сформулировал ее в виде своей триады. К слову, для лохов сформулировал, поскольку на первом месте должно было стоять Самодержавие, потом Православие у него на побегушках, и, наконец, Народность, которой следовало молча повиноваться, в обмен на отеческую заботу. Для своего времени это было то, что нужно, но уже во времена Уварова выглядело архаично.
Попытка сымитировать «почти европейскую, околоконституционную, в меру просвещенную» монархию провалилась по ряду причин, и сильно дестабилизировала московитский неофеодализм. В итоге, он рухнул от общей расслабленности и дряхлости, но для выхода из неофеодального круга у России не хватило социального ресурса. И цикл перезапустился: на развалинах Российской Империи вырос неофеодализм большевиков.
При этом, 90% населения России ни в каких разборках за власть не участвовало, а инертно ждало прихода новых хозяев, которые должны были объяснить, ему как теперь жить. Кипели только национальные окраины, где предпринимались попытки запоздалых буржуазных революций, в большинстве случаев, за исключением Финляндии, стран Балтии и Польши, провалившихся.
Большевики выработали новую идеологию, вполне подходящую тогда для паразитического взаимодействия с Европой: идеологию классовой войны. Не социального общества, к которому Европа постепенно пришла, и от одной мысли о котором идеологи большевиков начинали плеваться расплавленным свинцом, а именно войны, разжигая которую можно было урвать из Европы что-то полезное для себя.
Нужная крепость этой смеси была достигнута не сразу, но, в целом, все прошло успешно. Отсталая Россия получила от Запада, в обмен на сырье, включая пушечное мясо, две волны индустриализации, половину Европы в ленное владение, и кучу ворованных ништяков, включая ядерное оружие, за счет которого московский режим существует до сих пор.
Где здесь была российская советская пассионарность? Да нигде! Было некотороеколичество распропагандированных «колобков», которых использовали как расходный материал «на сознательности», и огромная масса, которой управляли с помощью голода и репрессий. А вот ставка на европейскую пассионарность была, и эта ставка сыграла.
Но все проходит, и классовая ненависть тоже стала неактуальна. Пришла пора сыграть в «европейскую демократию, общечеловеческие ценности и права человека». Сыграли и в них. Здесь случился забавный эпизод: в российской Конституции появилась Статья 13, согласно которой:
- В Российской Федерации признается идеологическое многообразие.
- Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной.
- В Российской Федерации признаются политическое многообразие, многопартийность.
Если подобные вещи, очевидные для любого живого социума оговариваются особо, это означет одно: перед нами труп. Этому трупу позволили совершать хаотичные подергивания конечностями, продавая их Западу, как «идеологическое и политическое многообразие», и монетизируя результаты продаж. Затем Москва, переоценив свое влияние, вступила с Западом в конфликт, и сейчас поднимает труп России на очередную «народную войну» вдыхая в него очередную идеологию, обязательную для всех.
Ее анализ мы оставим до другой статьи, но, если коротко, то идеология современной России — это нацизм.
Нацизм хорошо сочетается с неофеодализмом, он соприроден ему, и является одним из самых естественных его проявлений. Но продать Западу нацизм в чистом виде уже невозможно, нужен идеологический гарнир. И такой гарнир на кремлевской кухне уже приготовили — он сложный и интересный.
Удастся ли с помощью новой российской идеологии развести Запад в очередной раз? В Москве еще надеются, что удастся, поскольку Запад неоднороден, в нем можно найти противоречия, и использовать их на фоне усталости от войны в Украине и угрозы ее перехода в войну глобальную и ядерную. А, на случай неудачи, в Кремле есть запасной вариант, с блэкджеком и хорошими русскими.
Можно ли прервать этот круг?
А что все-таки возможно сделать с Россией для её социализации в современный мир? Вариантов, прямо скажем, немного — всего один. Но, с другой стороны, так, конечно, легче не ошибиться при выборе.
Сначала нужно будет разделить российский труп, заставив его части продекларировать полный отказ от всякой преемственности с трупом в целом. То есть, необходимо деколонизировать Россию, опираясь на возрождение национальных проектов. Это сложно, поскольку нации, оставшиеся в составе РФ, сильно русифицированы, и еще сильнее неофеодализированы. Но, вариантов, увы, нет. Действовать на первых порах придется грубо: официальная идеология антинацизма и антирашизма, покаяние с выплатой репараций пострадавшим, возрождение давно забытых национальных культур, предание проклятию всего русского — с уголовной ответственностью для уклонистов. Это будет выглядеть неэстетично и недемократично, но лишь поначалу, потом все обрастет эстетикой. В конце концов, теплый культ Ленина-ребенка, к которому приобщали в СССР в младших классах школы, тоже начинался в расстрельных подвалах ЧК.
В любом случае, это будет дешевле и практичнее, чем допустить перезапуск неофеодального цикла, и снова вести борьбу с Россией, в очередной раз набравшей силу и агрессивность.
Часть бывшей России, возможно, отойдет к Китаю, и с этим придется смириться. Чтобы понять, что будут делать с русскими китайцы, достаточно посмотреть на уйгуров.
А, дальше, когда куски России под европейским протекторатом оформятся во что-то иное, уже не напоминающее о сгинувшей империи, может быть начата их постепенная демократизация, через смягчение авторитаризма, и интеграция в нормальное общество. Лет за 150 вполне можно управиться.
Но есть и ряд проблем. Чтобы реализовать такой план, Россия должна быть побежденна полностью, и находиться под внешним управлением Запада —кроме того куска, что проглотит Китай. Дожать Россию само по себе сложно, но, помимо технической сложности, для него необходима и политическая воля Запада. А, значит, твердое понимание на Западе того, что с Россией должно быть бескомпромиссно покончено. И этой твердости должно хватить на весь период реформ.
Но, Запад, к сожалению, еще не осознал до конца, что такое Россия. Хотя, с другой стороны, с денацификацией Германии у Запада, в целом, получилось. Но сложность денацификации России на три порядка больше, чем Третьего рейха.
Словом, будущее пока остается в тумане. Сейчас Украине необходимо выиграть войну — или, по меньшей мере, не проиграть. А там уже посмотрим, что получится сделать с Россией.
Источник: Сергей Ильченко, Newssky
