Еще в ноябре Галина Лаптинова узнала от командира, что в машину, где был ее воевавший в Украине сын Никиты, попал снаряд. В конце января, спустя почти три месяца, его гибель по-прежнему официально не подтверждена. Однако фотографию контрактника с траурной лентой месяц назад уже повесили в воинской части.
“Зачем врать?”
Жительница Новосибирска Галина Лаптинова в ноябре получила письмо из военной части, в которой служил ее сын. В письме сообщалось, что Никита, “возможно, погиб”. Тогда же, в ноябре, она сдала материал на ДНК-тест, но и сегодня, спустя три месяца, никаких известий о судьбе сына у нее нет. О она надеется, что он может быть среди раненых или пленных.
– Никита ушел в армию больше двух лет назад, в 19 лет, а спустя полгода срочной службы позвонил и рассказал, что заключил контракт на два года. Срок контракта истекал в ноябре 2022-го: “Контракт о прохождении воинской службы заключен сроком на два года с 26.11.2020 по 25.11.2022”, – цитирует Галина. – В октябре он хотел в отпуск сходить, а потом уже думать, подписывать ли его [контракт] вообще. Но из-за “частичной мобилизации” его принудительно продлили, сказали: “Автоматически”. Я даже после этого надеялась, что сын под конец года хотя бы приедет в отпуск, но примерно месяц назад позвонили и сообщили, что он “возможно, погиб”. Но никаких документов, подтверждающих его гибель, не показали. Попросили сдать ДНК, я сдала, но результат не говорят, – жалуется Галина.
21-летний Лаптинов последний раз приезжал в Новосибирск зимой 2021 года. Пробыл дома, по словам матери, пару недель и после новогодних праздников вернулся в часть. О том, что через месяц начнется “спецоперация” и его отправят в Украину, сын, по словам Галины, не знал.
– А может, просто не говорил, – рассуждает мать. – 15 ноября вышел на связь. Мол, жив-здоров. Сказал, что скоро куда-то отправят. 16 ноября я приехала с работы, он не отвечает. Я командиру [батальона] тогда написала в телеграме. Я и раньше так делала, если сын пропадал надолго. Спросила, все ли хорошо – командир не ответил, “сообщение не доставлено”. 17 ноября “прочитано”, но он не отвечает. И сын молчит. Потом позвонил уже другой командир: “Простите, у меня плохая весть, ваш сын погиб”. У меня истерика. По телефону этот второй [командир] сказал, что в машину, где ехал сын, попал снаряд. По его словам, выжил только один – водитель, но у него страшные ожоги. Но потом оказалось, что водитель не пробыл в госпитале ни одного дня. Это же странно, согласитесь? Зачем врать про травмы? И если действительно снаряд попал, то почему ожогов нет? Как можно тогда вообще верить сказанному им? Я и не верю, жду, что сына найдут среди раненых.
Мать другого пропавшего сослуживца Лаптинова, Ольга Кузнецова, утверждает, что ей прислали фото письменного объяснения водителя, в котором говорится, что после того, как снаряд подбил машину с ним, Никитой и сыном Кузнецовой, он [водитель] успел выскочить и спрятаться за соседними зданиями.
– Мол, забежал за здания, начал звать на помощь. “Я кричал 30 секунд. Через 30 секунд начались взрывы в баллоне. Никого не увидел, побежал докладывать старшему офицеру батареи”, – цитирует объяснение Ольга.
После этого обе матери звонили на горячую линию Министерства обороны РФ и в саму часть.
– До министерства дозвониться просто невозможно, а в части на телефоне сидят простые солдаты. У них один ответ: “Ничего не знаем”, – говорит Галина. – Удалось связаться с Комитетом солдатских матерей – у них была информация, что сын числится в погибших. Там мне дали телефон командира части. Я позвонила, он смог только дать адрес, где можно взять направление на сдачу ДНК. Больше ничем не смог помочь.
“В очереди на опознание по ДНК!”
24 ноября Лаптинова сдала кровь и слюну.
– Знаю, что 27 ноября EMS-почтой “материал для опознания (опровержения) гибели сына, находящегося в центре потерь города Ростов-на-Дону” пришел в Ростовскую область, а 28 ноября – “принят в работу”, у меня есть фото извещения, – говорит Лаптинова.
Результатов исследования ДНК спустя больше чем два месяца у матери по-прежнему нет.
– Сейчас другим матерям начали отвечать, что “процент (материала погибшего для исследования ДНК) маленький”, но мне-то этого не сказали! Ничего не сказали! Это, например, сказали маме командира орудия, который предположительно был в той же подбитой машине. У нее ДНК не подтвердилось из-за недостаточного количества материала, но официальную бумагу ей не дали. А мне ничего не дали и молчат! Будто моего сына там и не было!
Кузнецовой так же, как и Галине, после сдачи материала не сообщили ничего.
– Уже третий месяц, как пропали наши с Олей мальчики. А они до сих пор “в очереди на опознание по ДНК”! Хотя еще 29 декабря опознать командира орудия пытались. А они в одной машине были, все трое. Почему так? Это из-за того, что мой сын и сын Ольги простые рядовые? Это же неправильно! Не по-человечески! – возмущается Галина и тут же перебирает варианты. – Может, у них нет материала? Может, от нас что-то скрывают? Почему только мне пришло письмо с такой ужасной формулировкой “возможно, погиб”? Так же невозможно жить и не знать, где сын – на небе или на земле?! Я проводник, но я не могу работать: что если я уеду и мне позвонят? Я в итоге дома сижу. Пассажиры же не виноваты в моем горе, я просто не могу.
В первых числах января на ее имя пришло письмо, подписанное подполковником, врио командира войсковой части (фотография письма имеется в распоряжении редакции).
– С прискорбием вам сообщаем, что ваш сын [фамилия, имя, отчество], возможно, погиб при выполнении задач в специальной военной операции. Ваш биоматериал был отправлен в окружной военный госпиталь [адрес госпиталя]. Биоматериал протипирован, и по нему ведется работа. В случае если не будет совпадения вашего материала с материалом погибших, то объяснение сослуживцев и официальный результат теста ДНК будут направлены в военную прокуратуру, где будет по данному факту проводиться расследование, материалы которого будут направлены в суд для признания вашего сына погибшим либо без вести пропавшим, – цитирует мать письмо из войсковой части.
Обе матери в конце декабря также узнали, что в части, где служат их сыновья, поставили их снимки с траурными лентами “Помним и скорбим”.
– Как такое может быть, что в части с ними простились 27 декабря, а матерям до сих пор ничего точно не сказали и держат в неведении? – не понимает Галина.
“Пропавший или отсутствующий”
С юридической точки зрения статус “безвестно отсутствующий” корректнее, чем “без вести пропавший”, говорит юрист, специализирующийся на военном праве, Алексей Семенов. Но любая из формулировок должна быть зафиксирована судом.
– Только при наличии решения суда статус “пропавшего” или “отсутствующего” возлагает на государство ответственность за его пропажу, а родственникам дает право на выплаты. Но признать человека безвестно отсутствующим суд может только по истечении года после последних известий о человеке, – поясняет юрист. – Все остальное, включая подтверждение статуса в Минобороны, неформально: где военнослужащий – неизвестно, он “безвестно отсутствующий”. Уйти на это могут годы. На практике обычное дело, когда родственники два года ходят по судам, чтобы получить свидетельство о смерти. Только после получения этого документа они имеют право на все выплаты. Единовременная выплата, страховая – в сумме это сейчас около 7,5 миллионов рублей.
В соцсетях, в частности во “ВКонтакте”, а также в мессенджерах в ходе войны появился целый ряд пабликов, сообществ и каналов, в которых ежедневно размещаются объявления о погибших в Украине и о пропавших без вести – с просьбой помочь в поисках. Кроме того, появляются объявления, в которых ищут тех, кто может опознать убитого, тяжелораненого или потерявшего память военнослужащего по особым приметам.
Оценить количество “отсутствующих” солдат эксперты не берутся. Юридическое бюро Алексея Семенова с конца февраля столкнулось с ростом числа обращений в 10(!) раз – все они, по его словам, от родных пропавших солдат.
– Количество я сказать не могу, в целом цифры потерь настолько запутались, что даже приблизительные оценки в тысячах давать сложно. Вообще, пропавшие без вести на войне – это почти всегда погибшие. Особенно в войне, которая идет в густонаселенном районе. Либо солдаты погибли (могли от холода или голода даже), либо вышли куда-то к своим или врагу. И тогда они стали пленными или их вернули в строй. Важный момент в том, что российская армия изначально ни разу не озвучила число пленных. Да, есть новости про обмены, а сколько всего пленных российских солдат в Украине – не говорят, – замечает военный аналитик Ян Матвеев. – Как именно считают пропавших: обычно в подразделении проводится поверка (утренняя, вечерняя), на которой все военнослужащие должны быть. Кого нет – за тех либо указывают причину, либо считают убитым/пропавшим. То есть неважно, давно ты видел военнослужащего или нет – во время поверки, переклички командир должен знать про каждого, где он. Если на дальнем посту, то так и говорится – на посту, даже если там он пропал, допустим, или погиб. Либо человек говорит “я”, либо помечают, почему отсутствует.
Всех, кого не нашли убитым (а трупы должны забирать), надо писать в пропавших. Потому что вдруг он придет завтра. Когда подразделение воюет, и в окопах сложно проводить поверки, иногда на них вообще “забивают”, проводят как попало и ничего на бумагу особо не записывают.
В целом, думаю, тут работает фейковая статистика, как у нас было с ковидом. Количество убитых занижают максимально, пишут “пропали”. В итоге и пленные, и многие погибшие попадают в категорию “пропавших”.
Нужно исходить из того, что данные занижают минимум вдвое. Скольких из них российская армия назовет “пропавшими без вести”? Думаю, этого и Шойгу точно не знает. Ведь война – это большой бардак. Они даже при желании и вколотой сыворотке правды не расскажут всех цифр, поскольку не знают и сами. И это ведь, по сути, вопрос формулировки – очевидно, если не вернулся и не в плену, значит погиб.
Еще нужно учесть, что сейчас заметная доля воюющих на стороне России – это силы ЛДНР и ЧВК (частная военная компания), а в официальной статистике их никто не учитывает. Российская армия занижает потери в том числе таким способом, – говорит Ян Матвеев.
Источник: «Сибирь.Реалии»
