Латвийский суд вопреки мнению Службы госбезопасности и правительства подтвердил право россиянина, бежавшего от службы в армии, на убежище, в котором ему отказала миграционная служба. 27-летний бывший полицейский Станислав Башилов из Псковской области рассказал корреспонденту Север.Реалии, почему сбежал от военных сборов и как добивался получения политического убежища.
С объявления всеобщей мобилизации латвийские официальные лица высказывались однозначно: бегущим от мобилизации убежища не давать. Министр внутренних дел Кристап Эклонс заявил, что мобилизация в России не является основанием для предоставления убежища в Латвии.
– Эти люди – не против войны, которую Россия ведет в Украине, а против мобилизации, и это большая разница, – объяснял министр иностранных дел Эдгар Ринкевич. – Если вы считаете, что то, что сейчас творится в России, недопустимо, то выступайте против российской власти.
В областях, граничащих с Россией, в ожидании потока дезертиров даже была введена чрезвычайная ситуация с запретом подавать прошения об убежище. На тот момент убежища в Латвии запросило 16 человек, из них двое – именно из-за мобилизации. Один из этих двоих – бывший полицейский Станислав Башилов.
В середине декабря Рижский административный районный суд вопреки решению Управления по делам гражданства и миграции (УДГМ) постановил предоставить ему убежище в Латвии.
“Ушли на сборы и пропали”
– Я обычный парень, родился в Псковской области, отучился, пошел в Лужский агропромышленный техникум, там немного поучился на техника, по профессии никогда не работал. Потом пошел в армию по срочке, год отслужил, понял, что там за бардак. Решил в полиции попробовать себя. Отучился на пятерки в школе полиции во Пскове, работал без нареканий, но начал конфликтовать с другими сотрудниками. Там в принципе-то коллектив не сказать, чтобы огонь, а иногда откровенный трэш творят, – рассказывает Башилов. – Я туда устраивался, чтобы действовать по закону, помогать людям, а не чтобы пойти гаишником и брать взятки. Работал в отделе охраны и конвоирования, часто общался с людьми, знакомился с делами. Видел, какая у нас дырявая система, как прокуроры уходят вместе с судьями на вынесение решения.
Я был один из немногих в отделе, кто в принципе мог права человеку разъяснить. При этом в Центре подготовки полиции нас учили нормально: объясняли Конституцию, уголовно-процессуальное право. А когда приходишь в полицию, все это куда-то девается. Пытался с этим бороться, но понял, что один сержант мало на что влияет. В общем, как говорят в России, нормальные люди в полиции не задерживаются. Уволился. Сразу после этого пошел за Навального стоять во Пскове. Это первый раз был. Потом устроился на завод, работал, одновременно ходил на митинги. С родителями очень часто ссорились, потому что они немножко ватные у меня.
Когда началась война, я до последнего не верил, что в принципе такое возможно. Люди в принципе в моем понимании не могли такое поддерживать.
– Что почувствовали 24-го?
– Я 24-го встаю на работу идти, читаю телеграм, офигеваю. Мое окружение на работе, в семье все с катушек послетало. Они топили за войну с первых дней, смотрели новости, на Соловьева и Киселева в обеденный перерыв бегали. Я смотрел на все это со стороны, и крыша ехала. Поехал 27 февраля в Питер на митинг. В самом Пскове кроме одиночных пикетов ничего не было, решил в чем-то более массовом поучаствовать. Туда приехал в самый разгар, там вязали всех недалеко от метро, за нами тоже увязались. Мы перепрыгнули через забор, двинули от ОМОНа.
Приехал домой, пытался бороться за умы, говорил, что это ненормально, пару раз чуть по лицу не получил за это. В новостном поле все говорили про мобилизацию, про закрытие границ, усиление репрессивного режима. Я поговорил с друзьями, решил, что не стоит ждать. В начале марта пришла новость, что Путин собирается военное положение ввести. Поддерживать это все я точно не собирался, а оставаться и морально тяжело было, и опасаешься за жизнь, когда такое происходит. Четвертого марта, когда я был на смене, родителям пришла повестка на военные сборы на мое имя. Это меня подтолкнуло. Паре человек с завода тоже повестки пришли. Они ушли на сборы и пропали.
“Вы твари, вы никто”
– То есть вам пришла повестка на сборы как резервисту?
– Да, 4 марта. С 2016 года, когда я окончил служить, никаких повесток на сборы не приходило. Тут начинается война, и тебя зовут в военкомат. И по опыту службы я понимал: за тебя могут подписать контракт, тебя могут склонять, шантажировать. В том месте, где я служил, прямо принуждали подписывать контракт, заставляли писать объяснительные, строили: “Вы твари, вы никто, вот только вооруженным силам вы и нужны”. После такого получить повестку и еще раз как минимум через этот ад проходить ты не захочешь. А тут еще это с твоим миром вообще никак не коррелирует, вызывает отторжение. Ловишь панику, думаешь, надо это прекращать.
– Как ваши родители отнеслись к повестке?
– “Мы тебя откосим, придумаем что-нибудь, сходи в военкомат”, – говорили они мне. Они до последнего момента не знали, что я уеду. На митингах кроме как сесть в тюрьму ничего не добьешься. Тем более они уже были незаконными. На массовых акциях людей просто крутили и отвозили в участок. Приехал сюда, решил немного выждать, думал, если никакой угрозы не будет, вернусь.
– У вас был “шенген”?
– Нет, я просто через забор перелез, потом шел через лес, вышел на дорогу и долго шел по ней…
– Как вам удалось не попасться?
– Ну, я один был. И еще я бывший охотник. На своей машине я доехал, наверное, до самого блокпоста. На стыке границ с Эстонией и Латвией место было непроходимое. Поехал вдоль границы южнее чуть ли не до самого Пыталова. Остановился на заправке. Подумал, может быть, даже на машине как-нибудь проеду до латышей, а там что-нибудь попытаюсь объяснить. Смотрю, там пограничники в российской форме стоят. Дневальный смотрит на меня, я на него. Быстро разворачиваюсь назад и еду еще примерно километр. Там был заснеженный поворот, машину туда загнал, пока она не застряла в снегу. Собрал пожитки, которые мог унести на себе. Походил вдоль границы, нашел место, где можно было проскочить.
Из десяти километров, что я прошел, половину пути я просто несся по снегу через лес. Думал подальше убежать, зарыться в чащу поглубже, а там, если что, разжечь костер. На дорогу не выходил. Подошел вплотную к городу Виляка, чуть подтер одежду и вышел из леса. Походил по городу, посмотрел дорогу в Ригу. Зарядился мотивацией топать пять дней пешком. Пытался останавливать попутки. Можно было и там в полицию сдаться. Но я боялся. Я подзарядил телефон, и к моменту, когда я выходил из леса, заряда оставалось процентов 20.
– То есть вы знали, куда идете?
– Нет. Пытался ориентироваться по местности, знал, что нужно подальше от постов, очень аккуратно передвигался, долго высматривал. Это был максимально идиотский поступок. Я не знал, что можно было просто взять загранпаспорт, поехать в Беларусь, там дойти до погранпункта, как все нормальные люди. Думал, если пограничникам в лесу попадусь, они меня или пристрелят, или обратно вытолкнут. Поэтому решил вопрос кардинально: сел в автобус. В Риге переночевал в подъезде. Была суббота, тоже глупо получилось: не работали отделения миграционной службы, а я шел туда подаваться на убежище. Пришел в отделение полиции. Там уголовник отмечался в надзоре. У меня руки грязные, исцарапанные, не сказать, чтобы прилично выглядел. Он на меня глянул: “Тебе тоже отмечаться?” Офицеру я сказал, мол, так и так, я перешел границу незаконно, хочу политического убежища. Он посмотрел на меня, растерялся на секунду. Видно было, что сразу не осознал, что я ему только что сказал. Потом начал спрашивать, звонить куда-то. Сказал, мол, все хорошо будет, садись в машину. До последнего думал, что буду делать, если сейчас к границе повезут. Было очень страшно. Но подвезли к зданию погранслужбы, и я понял, что более или менее в безопасности.
“Угрозы жизни нет”
– И вас сразу определили в лагерь для соискателей убежища в Муцениеки под Ригой?
– Да. В Латвии поначалу хорошо отнеслись к идее давать убежище тем, кто не согласен с войной. Когда я отслеживал новостной поток, я думал, что по этому критерию тут в любом случае будет безопаснее. Меня оформили как соискателя убежища, дали место в лагере беженцев, назначили интервью с погранслужбой, я вкратце описал, что со мной случилось. Потом с миграционной службой встретился. Я еще очень волнуюсь во время подобных мероприятий и сильно сглаживаю углы, пытаюсь назвать вещи корректным языком. И получается, что преуменьшаю значимость каких-то событий.
Проходил интеграционные курсы, учил латышский, дали сертификат А1. Через три месяца получил разрешение на работу, устроился в онлайн-казино. Думал сначала пойти по старой практике на завод, но потом решил, что-нибудь новенькое выучить никогда не плохо. Подучил английский, у меня с ним проблемы были. Отработал полтора месяца, скопил некоторую сумму. И в августе получил отказ в убежище. Мир рухнул. Думаю: “Все, конец. Сейчас опять к пограничникам, придет добрый дяденька из ФСБ, поеду на войну или сяду в тюрьму”.
– Почему вам отказали?
– Миграционная служба в своем основании отказа писала мне о том, что, мол, Стас, у тебя есть какая-то политическая мотивация. Ты писал какие-то комментарии в сети, в протестах участвовал. Но угрозы-то жизни нет, ты можешь возвращаться в Россию. Они решили, что угрозы преследования тоже нет. Никак не учли мое участие в митингах. А насчет мобилизации написали, мол, нет никаких признаков того, что она будет объявлена, поскольку военное вторжение в Украину определяется как специальная военная операция, а не война. Ссылались на российские источники, согласно которым в 2021 году был начат ежемесячный вызов добровольцев-резервистов на сборы, и там им действительно предлагали подписать контракт и отправиться воевать в Украину, но это дело якобы сугубо добровольное, и поскольку я против войны, свободно могу отказаться. И в моей повестке они тоже не увидели признаков призыва именно на войну. И законов, отменяющих или закрывающих мобилизацию, до сих пор нет, из новостных сводок известно, что люди до сих пор повестки получают.
Мы с моим ментором, это волонтер, который помогает с адаптацией и с общением с разными учреждениями, написали заявление на бесплатного адвоката, с которым вместе и обжаловали отказ через суд по вновь открывшимся обстоятельствам. Суд сначала должен был быть закрытым. Мы написали просьбу сделать открытое заседание, потому что я подумал, что, если будут какие-то несостыковки в деле, вопросы ко мне, лучше мне самому пояснить, чем суд будет читать сухие документы. Тем более, там с переводом не знаешь до конца, правильно ли тебя поймут. Но ничего, судья адекватный попался, не давил, не то что российская судебная система. Миграционная служба сильно разграничивала мою политическую позицию и нежелание участвовать в войне. Мы с адвокатом постарались увязать это в один узел. Я, конечно, не видный политический деятель, не сжигал военкоматы, я обычный парень, который не хочет убивать и умирать. Но угроза жизни есть, политическая деятельность тоже есть. Мы с адвокатом также мотивировали нашу позицию моей службой в полиции.
Потом еще приводился ответ из Службы госбезопасности. Они сказали, что в принципе граждане России не считаются тут прямо оплотом благонадежности, многие из них могут быть подосланы как шпионы, мол, от государства-агрессора ничего хорошего не жди. Но суд на это ответил, что это информация общего характера, а дела просителей убежища рассматриваются индивидуально. Сначала я очень нервничал, но на второй части суда я вел себя уже увереннее.
– Суд признал ваши доводы убедительными?
– Пятнадцатого пришло решение. Офицер погранслужбы позвонила. Мне сказали, так и так, ты беженец, можешь никуда не убегать.
– Что бы вы делали, если бы решение было негативным?
– Была идея в Грузию податься, туда можно попасть по загранпаспорту. О ближних странах с безвизовым режимом думал. После Бучи даже хотел в Легион “Свободная Россия” пойти. В Россию если только с конвоем бы вошел. Если туда возвращаться, то это либо в тюрьму, либо на войну. Если уж идти воевать, то на другой стороне, – говорит Станислав Башилов.
Латвийский юрист и советник фракции “Зеленых” в Европарламенте Алексей Димитров указывает, что статья 9(2)(e) “Директивы о квалификации в получении международной защиты” считает актом преследования, дающим право на убежище, обвинение или наказание за отказ исполнять воинскую службу во время военного конфликта.
Известны и два прецедента. В 2007 году механик самолетов Андре Лоуренс Шеферд из США дезертировал из армии США, отказавшись вернуться на войну в Ирак, и в 2008 году подал на убежище в Германии. Баварский административный суд запросил помощи Суда ЕС в интерпретации европейского права. Суд ЕС напомнил, что в делах об убежище надо проводить индивидуальную оценку всех фактов, заявлений и документов. Димитров также описывает случай сирийца, который в 2014 году бежал с родины в Германию, чтобы уклониться от службы в армии во время гражданской войны.
Административный суд из Ганновера обратился за разъяснением в Суд ЕС, и получил ответ, что если нет национальной процедуры отказа от воинской службы, то побег за границу можно считать актом отказа. В таком случае “в контексте военного конфликта, в котором преступления совершаются многократно и систематически, можно полагаться на презумпцию того, что власти сочтут отказ от воинской службы актом политической оппозиции”.
Пункт 5 части второй статьи 38 латвийского Закона об убежище копирует статью 9(2)(e) директивы, а при интерпретации этой нормы должен следовать практике Суда ЕС обязательно, напоминает Димитров.
Источник: Мария Кугель, «Север.Реалии»
