“Я не вычеркиваю Россию, ту малую абсолютно часть людей, которые остались адекватными. У меня за них болит душа безмерно, они заложники. У меня счастливая случайность, когда мое еврейство сработало в плюс. А люди, которым некуда уехать, они заложники этой тирании, мне за них больно, горько ужасно, я готов помочь им, чем могу”. Заслуженный артист России Анатолий Белый, народная артистка России Лия Ахеджакова и драматург Артур Соломонов в разговоре о том, где найти своих. Ведет программу “Лицом к событию” Елена Рыковцева.
Елена Рыковцева: Это последний выпуск в 2022 году. Ничего хорошего в этом году не было, а был сплошной кошмар и ужас. Но мы пригласили сегодня на встречу с вами людей, с которыми, надеемся, вам будет хорошо. С нами Анатолий Белый, заслуженный артист Российской Федерации, с нами Лия Ахеджакова, народная артистка Российской Федерации, и с нами сегодня Артур Соломонов, драматург. Конечно, я хочу спросить каждого из них, как прошел год.
Лия Ахеджакова: Мне так надоела моя постная физиономия, о чем бы я ни говорила. Так бы хотелось сказать, что это был такой чудный, такой замечательный год… Не забуду, кстати, его никогда – все это незабываемо. Хотя у меня были минуты невероятной радости на сцене в Питере, в Нижнем Новгороде, в Тель-Авиве, в Хайфе. То, что было на сцене, как мне отвечал зал – это правда: не всякий год, не всякий раз. Тем не менее кошмарный год, давно такого не было.
А эти маленькие звездочки – спасибо за это! Толин спектакль – вот радость, что я в Тель-Авиве видела на сцене новый спектакль Анатолия Белого и плакала вместе с ним! А уж как он стихи читает! Я прямо сейчас заплачу… Лучший, никто в мире так не читает хорошие стихи. И замечательный Егор Трухин – спасибо ему за этот Толин спектакль и за то, что он сыграл со мной! Потому что ни один из молодых ребят, моих партнеров не мог поехать на гастроли в Израиль, а там оказался чудный артист. Кстати, вот папа в России – какой же у вас замечательный вырос ребенок – Егор Трухин! Егор, ты меня уже не слышишь, ты, наверное, где-то в Европе, но я тебя полюбила: чудесный артист и человек чудесный.
Елена Рыковцева: Так не бывает, что все совсем страшно и черно, что-то бывает личного и хорошего, в творчестве в том числе. Артур, как прошел ваш год? Мы с вами встречались в феврале, сразу, 25-го.
Артур Соломонов: Мы как раз встречались с вами после премьеры спектакля “Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича” в Театре.doc, я посильно помогал с выпуском спектакля. Это совпало с началом войны: объявили о войне – и на следующий день премьера. Я помню зал, который заполнился в тот день, я никогда не видел такого подавленного зала (и, надеюсь, никогда больше не увижу). Премьера – это всегда радость. Но, естественно, это была премьера совсем другого наполнения.
Тем не менее, если посмотреть конкретно мой год, то потом с этой пьесой были очень интересные события в Тбилиси. Была постановка, сделанная тбилисским режиссером Серго Кения и тбилисским художником Нино Калатози, где он собрал интернациональную команду актеров, бежавших от диктатур. Там российские и белорусские актеры, и есть даже представители Туркменистана. В итоге это было тяжелое высказывание о возвращении сталинизма, о современном сталинизме, о том, насколько это сейчас востребовано обществом (это подано в фарсовой форме). И это оказалось очень хорошо воспринято залом. Спектакль в центре Тбилиси идет на русском языке. Пока не было никаких проблемных ситуаций, связанных с этим спектаклем. А вот со спектаклем, который шел в Челябинске, где стояли люди с плакатами “Руки прочь от Сталина!”, есть проблемы. Посмотрим, разрешатся они или нет.
Я в любом случае благодарен создателям этого спектакля, которые пошли на такое серьезное противостояние нынешнему дню и нынешней ситуации. Несколько дней назад были гастроли Театра.doc в Екатеринбурге, они тоже прошли с огромным успехом в “Ельцин-центре”. Это означает, что очень востребована и тема, и наша попытка оценить сегодняшнюю ситуацию, весь сгустившийся мрак, и с помощью оценки как-то отстраниться от этого, победив все это пониманием и смехом. Если в этом есть какие-то радостные моменты, то это связано с ощущением, что в ответ на мрак происходящего можно сделать какие-то творческие попытки. Насколько они результативны, насколько они меняют ситуацию – это уже другой вопрос. Но тем не менее ощущение, что мы вместе, в театральных залах возможно.
Также была премьера пьесы “Благодать”, которая поставлена в театре Пространство “Внутри” Олега Карлсона: он создал замечательный театр. Эта пьеса о будущем России была написана давно. Там один из героев живет в шкафу, прячется там, существует группа, называющая себя праведными, которая правит Россией и устанавливает слежку, вплоть до слежки за мыслями. Премьера была в июне. Соответственно, подобные тексты сейчас востребованы независимыми театрами, которые сколько еще проживут, я не знаю.
Елена Рыковцева: Анатолий, у вас нет ощущения, что сегодня люди в России ходят в театр именно за тем, чтобы почувствовать, что “мы вместе”?
Анатолий Белый: Вы спрашиваете человека, который уже почти полгода не живет в России. Я не могу вам ответить, что сейчас происходит в России, куда и зачем там ходят люди. Если говорить обо мне, то этот год перевернул мою жизнь. Здесь такая странная амбивалентная ситуация. Этот год запомнится всем нам ужасом начала войны, и она уже всегда будет с нами в нашей жизни, никуда не уйдет из нее. Начало катастрофы, сама эта катастрофа – все это с нами на всю жизнь. Это огромная трещина в душе, в сердце, в жизни. Это, конечно, трагическая страница для России и мира, черная страница.
С другой стороны, эта война, эта катастрофа, этот год перевернули мою жизнь, я покинул Россию, совершил этот шаг. Считаю, что этот шаг в моей жизни и в жизни моей семьи однозначно к лучшему. Не жить в тюрьме, каковой сейчас является Россия, не жить под гнетом цензуры, да и вообще просто жить в другой парадигме, в отрытом мире, да, сложном, да, тоже со своими проблемами: в каждой стране сейчас есть свои проблемы. Весь мир сейчас накален, как пороховая бочка, эти сумасшедшие энергии витают в воздухе, очень многие люди вокруг просто сходят с ума по разным причинам и поводам (и не только в России), атмосфера накалена очень сильно, люди ловят эту энергию и очень на нее реагируют. Очень много негатива.
Тем не менее я со своей семьей переехал в страну, которая встретила меня как человека, которого давно ждали. В Израиле нет понятия эмиграции, это называется репатриация, то есть сюда не эмигрируют, а возвращаются: “алия” – это “восхождение”, “возвращение”. Когда человек начинает учить иврит, он его вспоминает. Небольшие вроде бы понятия, слова, но они очень многое в себе заключают. Людей здесь принимают как родных, обогревают, как могут. Сюда приезжают люди из разных стран, с разными судьбами, очень много людей из Украины, Израиль пассивно помогает им здесь тоже, отогревает их своим теплом и в прямом, и в переносном смысле слова. Поэтому для меня этот переезд, это возвращение, это перемена жизни, конечно, только со знаком плюс, только к лучшему.
Елена Рыковцева: А в зале вы чувствуете, что публика: другая страна – она, конечно, свободнее, а публика, аудитория?
Анатолий Белый: Конечно, она другая. Сравнивать тяжело. Если бы я приехал со спектаклем МХАТа и играл бы его здесь, мы была бы понятнее разница на одном и том же материале. А сейчас я здесь играю спектакль, который оказался интуитивно… Мы его придумали вместе с Егором Трухиным, замечательным молодым режиссером, очень талантливым, перспективным парнем, вплели туда стихи, написанные после 24 февраля русскоязычными авторами. Этот спектакль оказался такой болевой точкой; это, если хотите, своего рода терапия. И я проживаю всю эту боль, выплескиваю ее на зрителей, которые сидят в зале, сопереживают вместе со мной. Это некий выплеск всего того, что комком стоит в горле, гвоздем в сердце, в голове и так далее.
Этот спектакль Израиль принял очень хорошо, и я этому очень рад. Мы волновались, как это здесь пройдет. Тем не менее люди здесь адекватные, свободно мыслящие, имеющие абсолютно определенное отношение к этой катастрофе, к этой войне, к стране-агрессору и к тому, что происходит в этой стране-агрессоре, к тому, что вообще ждет эту страну, может ли она называться страной, или, может быть, уже просто какой-то территорией. Может ли народ называться народом, или какой-то общностью, или просто сбором не пойми кого? Это очень тяжелые и больные вопросы, и мы все здесь, Артур прав, своим оружием друг другу об этом рассказываем. Зрители, конечно же, это понимают и принимают. Тут зритель теплый, люди в Израиле очень теплые.
Елена Рыковцева: А ту аудиторию в России, которая бесконечно уважает то, о чем вы говорите, понимает, почему вы уехали, вы по-прежнему считаете своей?
Анатолий Белый: Тех немногих людей в России, которые остались адекватными, конечно же, считаю. В будущем посредством онлайн-трансляций, с помощью соцсетей и так далее я собираюсь транслировать то, что буду делать здесь, и в Россию тоже, и буду очень рад, если люди там будут это видеть. Я не вычеркиваю Россию, ту малую абсолютно часть людей, которые остались адекватными. У меня за них безмерно болит душа, они заложники. У меня счастливая случайность, тот счастливый момент в жизни, когда мое еврейство сработало в плюс. А люди, которым некуда уехать, заложники этой тирании, и мне за них больно, ужасно горько, я готов помочь им, чем могу.
Елена Рыковцева: Я бы предложила сейчас эту тему, о которой сказал Анатолий, Лии Ахеджаковой: как не сойти с ума. Прежде всего, что смотреть тем, кто уже сошел? Что бы вы посоветовали людям, которых вы считаете ку-ку на известной почве: что им нужно смотреть для того, чтобы выздороветь?
Лия Ахеджакова: И читать. Читать Глуховского, читать Сорокина – “Доктор Гарин”. Я взяла Замятина, которого стала забывать: у него очень точно формулируется то, что происходит. Слова Замятина, которые я стала забывать, вдруг снова вспыхнули во мне: день единогласия, праздник правосудия, день ежегодных выборов благодетеля, единая государственная газета и так далее. А это 1920-й год!
Елена Рыковцева: Это совершенно не случайно, что в 2022-м Минкульт не дал прокатного удостоверения фильму “Мы” по Замятину.
Лия Ахеджакова: Ополчился весь этот огромный Союз писателей. Там до какого-то 1936 года не давали даже распечатать. Я узнаю очень многие такие знаки, особенно ежегодные выборы благодетеля. И Сорокин, “Доктор Гарин” – это, конечно, что-то невероятное! Ясновидящий какой-то. Я ужасно благодарна Глуховскому за роман “Пост”, который, свежий, сейчас у меня в голове. Я узнаю замечательные вещи этого человека, который говорит только одно: это не я, это не я, это не я. Одержимость – это совершенно страшное, не ковид, куда хуже, эпидемия одержимости, когда люди разрывают себе лицо, разрывают грудь, исходят кровью, потому что они не могут выздороветь, их мучает эта страшная эпидемия. Там много замечательных вещей.
Я знаю, Толя Белый, Сорокин и Глуховский живут там, за занавесом. Я думаю, этот железный занавес вот-вот, угрожает нам очень. У меня сильно изменилась жизнь. Раньше мне казалось, чем я лучше сыграю на сцене, тем больше людей с нежностью и благодарностью будут ко мне относится. Я вижу глаза зрителей. Мы же, актеры, раньше объезжали: тут и Америка была, и Германия, и Израиль, нас ждали и в Европе, и в Канаде, везде. Это было очень важным знаком, что наш зритель не только в России. Сейчас же со мной происходят невероятные вещи.
А ведь я же начинала с ТЮЗа, я там играла этих поросят (“нам не страшен серый волк”), я играла среднего поросенка, были овации маленьких детей, а сейчас это, наверное, уже пожилые люди. Ослик Иа-Иа… У меня всегда было застенчивое отношение к своей внешности, и вот ослик Иа-Иа, который смотрит на себя, поворачивается и видит в луже, что у него нет хвоста – это такой позор! То, что он лишен хвоста – это его личная беда, душераздирающее зрелище. Это тоже было про меня. И все это вместе, то, что дети выросли на мне, – это тоже меня грело и как-то одухотворяло.
Потом я перешла в “Современник”, тоже сначала не было никаких ролей, потом появились. И вдруг сейчас мои зрители… Может быть, этот Цыганов – тот человек, который ходил тогда в ТЮЗ и видел мою боль, что нет хвоста, что я очень боюсь (“нам не страшен серый волк” – очень страшен). И этот человек пишет такую гадость обо мне, и весь мир может это прочесть благодаря интернету: что меня могут посадить на 20 лет! Нашлись еще, тоже, наверное, мои зрители, которые наверняка меня знают через Рязанова, через “Современник”, через ТЮЗ, но они пишут такую мерзость обо мне! От моего имени пишут в каких-то социальных сетях, в Телеграм-канале. Максим Галкин написал мне в YouTube: “Это вы?” Я ему, как персонаж Сорокина, ответила: “Это не я, это не я. Меня обосрали”. И вдруг я получаю такую маленькую строчку от Максима Галкина: “Вы не обсираемы”. Вот я сейчас плачу от благодарности.
Елена Рыковцева: Вообще-то в данной ситуации надо не плакать, а все-таки хохотать. Спасибо ему, что поддержал. Вы упоминаете фамилию Цыганов – я еще раз перескажу эту совершенно безумную ситуацию. О Лие Ахеджаковой написали, что она финансирует и собирает деньги в фонд украинской армии. Она не собирает никаких денег ни в какой фонд украинской армии и подала в суд на тех, кто это пишет, потому что это действительно клевета. Товарищ по фамилии Цыганов – это муж и продюсер известной старшему поколению Вики Цыгановой – сообщил одному из изданий (потом мы выяснили, что оно пригожинское), что будет суд над Ахеджаковой, ее будут судить за измену родине, так как она собирает деньги на поддержку украинской армии. В то время, как абсолютно все наоборот: в этом суде Лия Ахеджакова будет выступать как потерпевшая. В данной конкретной ситуации, вы, Анатолий, не посоветовали бы Лие не обращать на это внимания? Максим сказал – “вы не обсираемы”, а что вы ей скажете, чтобы поддержать ее, чтобы она на это забила, если это возможно?
Анатолий Белый: Какой интересный поворот разговора – не ожидал. Я бы, наверное, просто молча принес ей хвост. Мне кажется, это было бы самой большой поддержкой.
Елена Рыковцева: И она стала бы им весело размахивать, крутить.
Анатолий Белый: И мы бы его больше никогда не теряли.
Елена Рыковцева: Все, Лия, вы с хвостом, забудьте, пожалуйста, о них обо всех, махните на них этим хвостом. Послушаем артиста по фамилии Дмитрий Певцов, насколько это лечится.
Елена Рыковцева: Мы говорим о том, как и чем поддержать людей, как им не сойти с ума. С другой стороны, есть люди, которых вроде бы нужно лечить. Это лечится, или это уже клиника, бесполезно, забить тоже и на это?
Артур Соломонов: Я видел это выступление, и одновременно я читал пост Дугина о том, что родина начинается со смерти. Культ умирания, культ смерти, культ жертвы, причем людей, которые этот культ превозносят, мы не видим нигде, где можно было бы принести себя в жертву или самому умереть – это всегда призыв к кому-то другому. Такие случаи, как Певцов, Дугин, другие персонажи, которые призывают к тому, что за родину нужно не жить, не любить ее, а обязательно умирать, – это очень серьезная психическая девиация, это должны лечить специалисты.
Наша проблема в том, что люди психически ненормальные получили огромное право голоса. Их не так много в обществе, но именно они получили право голоса и стали определять повестку. Естественно, они заражают своей болезнью, тягой к смерти, к войне, своей бесконечной обидой на что-то: “великая страна, мы должны расшириться, мы должны быть бесконечно большими, великими”, – этими комплексами, которыми все равно больна большая часть народа, населения, людей.
Лечение – это, конечно, очень длинный процесс. Культура должна будет принимать в этом огромное и серьезное участие. Но когда, в какой момент? Те идеи, которые они превозносят, имперские или захватнические идеи, или идеи бесконечной смерти за родину, националистические и другие, – должно произойти поражение этих идей не с помощью культуры, а есть все-таки суды, и это поражение должно быть осознано обществом: только после этого возможно неагрессивное излечение. Не надо обращаться к людям, как к совсем ничего не понимающей массе. Они действительно одураченные: был отличный текст, всем его рекомендую, называется “Одураченные” – это писал немец, живший во время Третьего Рейха.
Я не ставлю себя выше их, тех, кто одурачен. По-моему, это просто факт: есть огромное количество одураченных людей, которым нужно преподносить правду, может быть, не сразу убивая их этой правдой, а в каких-то постепенных дозах. Может быть, через юмор, сатиру, фарс, но каким-то образом, чтобы это понимание не уничтожило их разум сразу, а постепенно приводило к тому, что произошла огромная трагедия, катастрофа, в которой они приняли деятельное участие, и часть из них при этом была одураченной, а другая часть участвовала в этом и должна быть просто фактически осуждена на большие сроки. Это должна решить какая-то комиссия типа нюрнбергской, если это возможно, если это произойдет. Ведь непонятно, какая будет ситуация.
Елена Рыковцева: Есть одураченные, как говорит Артур, и есть одурачивающие. Не думаю, что их можно вылечить, бесполезно что-то советовать, читать книжки, смотреть фильмы. С теми, кого еще можно, кто сейчас в этих верующих, кого успешно одурачили, чем их можно все-таки вылечить, кроме того, о чем сказал Артур (а это поражение)?
Анатолий Белый: Мне кажется, такая категория, как вылечить, немного унизительна. Наверное, это можно назвать болезнью, чумой. То, что произошло в России с большей частью людей, что сделала с ними пропаганда, – наверное, в каком-то виде болезнь. Я абсолютно согласен с Артуром, мне даже нечего добавить. Но в интонации “а можно ли их вылечить?” сквозит какое-то высокомерие, что-то пренебрежительное (хотя, может быть, я ошибаюсь).
Елена Рыковцева: Их нужно пожалеть? Как отнестись к тому, что человек говорит: война – это здорово, мы должны до победного конца, правильно, что мы на этих нацистов?.. Как относиться к этому человеку, который говорит все это от души: а если мы, не дай бог, не победим, Россия рухнет?
Анатолий Белый: Очень много эмоций внутри меня, как живого человека и совсем не Далай-ламы. Мудрец бы ответил: да, нужно жалеть этих людей, которые попали в такую западню, в такую сеть, в такую яму, куда их всех бросили; они этого не понимают, нужно их жалеть. По большому счету – да. Но если говорить конкретно обо мне, то я совсем не святой человек, внутри бывает очень много ненависти и какая-то отчаянная злоба, потому что ты не можешь ничего сделать. Пропаганда – сильнейшее оружие, ему не противостоит вообще никакое искусство, даже ни в сотой своей доле. Мы все убедились в этом. И если оглянуться на историю, то культура никогда не спасала ни немцев, ни Россию: к сожалению, не спас ни Чехов, ни Толстой, ни Пушкин. Пропаганда очень мощная, это очень большое, сильное зло в чистом виде. И если говорить с этой позиции, то его надо искоренять.
Елена Рыковцева: Я, наверное, задам неожиданный вопрос, может быть, вам будет сложно, потому что вы не так давно живете в Израиле. Тем не менее это страна, в которой не запрещены российские каналы, и эта пропаганда сейчас свободно продолжает действовать на граждан Израиля. На днях была перепалка Гиркина (Стрелкова) с ведущим Соловьевым, который совершенно справедливо считается пропагандистом, промывателем мозга номер один в РФ. И Стрелков в запале злобно ему сказал: “Убирайся! Твоя судьба – это Израиль. Ты поедешь в Израиль, там твоя семья и так далее”. Как вы считаете, если серьезно об этом говорить: Италия, Комо, где у него домик, его уже не примет, он уже под санкциями, а Израиль, если действительно все плохо сложится для Владимира Соловьева, все равно его примет?
Анатолий Белый: Вы, конечно, задаете вопросы человеку, который в стране пять месяцев. На сегодняшний день – я уверен, что нет, потому что государство Израиль не поддерживает агрессию России, эту войну. Концерты, гастроли артистов, которые поддерживают правительство, отменяются, здесь не выступают люди, поддерживающие политику российской власти.
Елена Рыковцева: То есть это не то, что спасет его от Гааги, к которой они почему-то стали очень часто обращаться в своих выступлениях?
Анатолий Белый: Нет, я думаю. Даже уверен.
Елена Рыковцева: Лия Ахеджакова говорила, что у нее есть аудитория в Нижнем Новгороде, что все-таки эти люди прекрасно ее принимали, несмотря на то что о ней говорят, что пытаются навязывать пригожинские и другие прогосударственные издания, пытаясь подмочить ее репутацию. Мы спросили московских прохожих, как они к ней относятся сегодня.
Елена Рыковцева: Анатолий, такой опрос внушает оптимизм?
Анатолий Белый: Это внушает только радость за Лию Меджидовну. Лиечка, дорогая, видите, не все потеряно, и хвост найдем, все будет хорошо. Если честно, это как-то радует. Но я не думаю, что это изменит что-то в России.
Елена Рыковцева: А что должно произойти, чтобы что-то изменилось в России, кроме того, чтобы искоренить пропаганду?
Анатолий Белый: Я в этом смысле большой пессимист. Думаю, что вследствие столетней отрицательной селекции произошел какой-то генетический вывих (это мое субъективное мнение). Чтобы что-то изменилось, нужно огромное количество времени, по еврейской традиции – 40 лет в пустыне, а сколько понадобится для России, не знаю, но порядок где-то такой. Потому что сейчас там некому что-то менять, нет людей, которые будут это менять и которым это нужно.
Мне кажется, то, что случилось с Россией, – это еще и запрос общества, и это страшнее всего. Конечно же, в России всегда было очень много высокодуховных, образованных, умных, добрых, порядочных, нормальных, прекрасных людей. Но катастрофа произошла, эти люди всегда были в меньшинстве, они были не нужны своей горячо любимой отчизне. Если оглянуться на историю, мы увидим это невооруженным глазом. Поэтому у меня пессимистичный прогноз. Я считаю, что там не спираль, а колесо, в котором застряла какая-то петля времени, в котором застряла эта страна, к огромному сожалению: это большая-большая боль. Я на сегодняшний день не знаю, у меня нет рецепта, что должно произойти, но времени должно пройти очень и очень много.
Елена Рыковцева: Лия, героиня нашего опроса, вы как оцениваете его результаты? Все-таки, на мой взгляд, все то, что пытаются распространить людям, не липнет. К кому-то – может быть, но вы же видите, что не ко всем.
Лия Ахеджакова: Все-таки театр – это для избранных. Сколько вы ни опрашивайте, ни один человек не был в театре “Современник”. Я там работаю 50 лет и вижу, что там на сцене они меня не видели и они ничего не знают про театр. Это особые люди – театралы, я давно уже это поняла. А из-за того, что я в последнее время не снимаюсь в кино, получается, что я как бы померла.
Елена Рыковцева: Раз в кино нет, значит, нигде нет. Это, кстати, очень точное замечание.
Лия Ахеджакова: Это мой удел. Хотя сейчас у меня нет особых успехов, я играю в “Современнике” всего один спектакль. Потому что дорогой мне спектакль “Первый хлеб”, который я имела честь играть только один сезон, незаметно, тихо убрали со сцены. Теперь это возможно – был спектакль, и нет спектакля. Столько сил, столько любви вложено! Такая страшная агрессия была по отношению к этому спектаклю: откуда она взялась, я не знаю: от людей, которые не видели этот спектакль? На мне стояло страшное обвинение (есть такое объединение “Офицеры России”), что я на сцене ругаюсь матом, непроходимый мат. Тем не менее пострадала за это. Дальше пришили еще какую-то гей-пропаганду и еще что-то. Это было так ужасно и страшно…
Я еще хочу припомнить: вы про пропаганду говорите, а меня страшно пугает, когда актеры, причем замечательные актеры, заболевают этой одержимостью. Когда я услышала это страшное “Гойда! Гойда!”… Это клич опричников, и кричит человек, с которым я вместе снималась на “Ленфильме”, мы вместе играли. И вдруг я вижу озверелое лицо: то ли он играет это, то ли действительно у него одержимость, по Глуховскому. Страшный этот клич, после которого и убивают, и насилуют, и уничтожают… Тюрьма и беда за этим словом “Гойда!”, которое кричат эти одержимые опричники, а он это – как клич к чему-то прекрасному. То, что Дима Певцов – любовь, семья, дружба и смерть… Ну что же это такое?!
Елена Рыковцева: Иван Охлобыстин – это одержимость, это он совсем туда уехал сознанием, или это он действительно актерствует? Как разобраться? Есть люди, как говорит Артур, одурачивающие, у них есть программа, они должны вложить в эту программу все свое творческое мастерство, все, чему их научили во ВГИКе, и они вкладывают.
Лия Ахеджакова: Я долго думала о том, что с Ваней: это он такой сумасшедший и одержимый, или он так замечательно играет? Я могла бы назвать очень много актеров. Есть такой блог, называется “Манучи”, там все более-менее поддерживающие то, что происходит сейчас по отношению к Украине, как-то защищают свою позицию и считают, что она патриотичная, из любви к родине, еще из любви (я не могу перечислить, что они там любят), но они очень довольны тем, что происходит такая страшная вещь, ждут от этого чего-то хорошего. Вот это я никак понять не могу.
Мне очень жалко, когда прекрасные артисты с таким одержимым лицом формулируют какие-то идеи, которые сопричастны этому крику “Гойда! Гойда”. А может быть, они делают вклад, и когда все изменится, они должны будут предъявить совершенно другую гражданскую позицию, смогут сказать: что вы, это была пародия на одержимость, сам-то я другой. Ведь многие быстро переоденутся, наши пропагандисты уже потихоньку меняют, начиная с трусов, потом лифчик, потом рубашечку, а там, глядишь, уже и погоны снимут. Они уже начали потихонечку, по ступенечке, неярко, незаметно переодеваться. Но нескоро придет это время, когда им надо будет уже полностью переодеться, поменять тон, улыбнуться и забыть слово “Гойда!”.
Елена Рыковцева: Анатолий сказал – долго, очень долго, очень нескоро. А вы считаете, очень нескоро или не очень нескоро?
Лия Ахеджакова: Нет, я тоже пессимист. По тому, что я вижу и слышу… Иногда у вас бывают такие опросы, после которых повеситься хочется. Я понимаю, что это надолго: и переодевание, и снятие погонов, и признание в своей невероятной преданности, – перевернуть, перелицевать и быть преданными уже совершенно другим людям. Кто будут эти другие люди, страшно подумать. Неизвестно. Тем более, сидя в России, очень трудно что-то сформулировать, очень трудно быть откровенным, потому что идет “праздник правосудия”. Я думаю, что сейчас, по Стругацким, секут розгами за невосторженный образ мыслей (это “Трудно быть Богом”). Невосторженный образ мыслей – за это розги. А сидя в России, не уехав отсюда через границу, очень трудно иметь восторженный образ мыслей. Я все время плачу.
Елена Рыковцева: Очень трудно иметь невосторженный, восторженный как раз иметь легко. Не уехав, проще иметь восторженный, безопаснее. Артур, у меня по поводу актерства и актеров два сразу вопроса к вам. Во-первых, как вы различаете, где он актерствует, а где он “гойдствует” от своей личной души? Во-вторых, ваши артисты, которые участвовали в нашем эфире в феврале, были тогда потрясены и убиты – они сейчас не изменили своего мнения под огнем этой пропаганды о целях, задачах, ходе так называемой “спецоперации”?
Артур Соломонов: Конечно, мне очень интересно, очень важно было бы то, что вы сказали про актеров, которые были. Если мы говорим про спектакль по пьесе “Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича”, то сейчас это некое важное дело, которым они заняты. Судя по реакции зала, это очень важно и для тех, кто приходит туда. Я думаю как раз о возможности культуры противостоять этому кошмару.
Елена Рыковцева: Вам виднее, ваши спектакли идут в российских театрах, и я переадресую вам вопрос, который задавала Анатолию. Можно ли сказать, что сегодня люди приходят в театр и на ваши спектакли для того, чтобы увидеть: я не один, нас много, мы вместе?
Артур Соломонов: Это абсолютно точное определение. Именно так позиционировались эти гастроли в Екатеринбурге, в итоге так они и прошли. Говоря, о чем думает Россия, что думает народ, мы совершенно не знаем этого, нет социологических опросов, а те, которые есть, проходят почти под дулом пистолета. Поэтому мы не знаем на самом деле истинного отношения к положению вещей. Но когда собираются огромные залы даже на такие истории, как эта пьеса или гастроли Театра.Doc, ясно, что это миллионы, может быть, даже десятки миллионов людей, которые хотят думать иначе, хотят понять, что у них есть единомышленники, есть ощущение, что кто-то рядом думает и чувствует так же и готов противостоять так, как может.
Елена Рыковцева: Всех с Новым годом! Пусть сбудется то, о чем вы все сейчас мечтаете вместе с нами.
Источник: Елена Рыковцева, «Радио Свобода»
