Территория оккупированного Приднестровья на территории Молдовы остается в тени политических баталий на протяжении многих политических циклов, и нынешняя перезагрузка власти, разворачивающаяся на фоне президентских выборов, не является исключением. Проевропейский и пророссийский лагеря отводят приднестровскому вопросу одно из последних мест в своих приоритетах.
Собеседник «Апострофа», бывший вице-премьер-министр Молдовы по вопросам реинтеграции Приднестровья, директор Ассоциации «Инициатива для мира» Александр Фленкя, считает, что такая безынициативность отражает страх перед войной в регионе и является чертой всех политических классов Молдовы, не только нынешних игроков, находящихся на слуху из-за предвыборного противостояния.
В то же время Фленкя соглашается, что Молдове следовало бы проявить инициативу и воспользоваться ослаблением России на геополитической арене.
Однако Кишинев продолжает действовать осторожно, предпочитая неформальные встречи с представителями РФ и продвигая формат «1+1», не исключая при этом роли региональных стран, чьи интересы могут быть затронуты российским присутствием, в первую очередь Украины, а также ведет переговоры с местными приднестровскими олигархами, касающимися более тонких вопросов — гарантий для их безопасности и капиталов. Фленкя считает, что необходимо использовать конструктивную роль, которую сыграла теневая монополистическая сеть Тирасполя «Шериф», влияющая на российских агентов в регионе, чтобы не допустить вовлечения региона в более серьезные провокации.
– Как бы вы оценили позицию нынешних властей в отношении стратегии по Приднестровью? Нам кажется, что в этом вопросе и проевропейская, и пророссийская власть приходят к некому консенсусу. Как бы вы это описали?
– Я консенсуса не вижу, прежде всего, потому, что не вижу стратегии у ведущих молдавских политиков. Если стратегия и существует, то её проявление можно заметить лишь в отдельных парламентских актах и заявлениях о дипломатическом решении конфликта. Но что именно подразумевается под “дипломатическим решением” — остаётся неясным.
– Но всё же, можно ли говорить о каком-то консенсусе по этому вопросу?
– Да, но этот консенсус касается только одного аспекта: исключение вооружённого решения конфликта. На протяжении всей молдавской истории после войны 1992 года политические силы едины в том, что вопрос Приднестровья должен решаться исключительно политическими средствами. В этом также отражается осознание, что использование силы будет самоубийственным шагом для любого молдавского лидера.
Важным фактором здесь является страх войны. Этот страх объединяет всех молдаван, независимо от их политических или геополитических взглядов. Именно нежелание войны — это та редкая точка, где сходятся все группы общества.
– Это страх войны или стремление сохранить статус-кво?
– В первую очередь, это страх войны. Но если копнуть глубже и рассмотреть мнения различных групп населения, можно увидеть разные позиции. Одни выступают за предоставление Приднестровью автономии, другие считают, что автономия не заслужена, и предлагают разбить регион на несколько районов, как это было раньше. Есть и те, кто полагает, что Приднестровье не нужно Молдове вообще. Взгляды на статус-кво разнятся: кого-то он устраивает, а кто-то категорически не согласен с таким положением. Но всех объединяет одно — недопустимость военного конфликта.
– А какой вариант решения вы считаете приемлемым как гражданин?
– В конституции Молдовы, принятой в 1994 году, говорится, что населённым пунктам левобережья Днестра и муниципию Бендеры, который, как известно, находится на правом берегу, могут быть предоставлены особые формы автономии. С одной стороны, это положение открывает путь для автономии, с другой — подчёркивается, что такие формы могут быть предоставлены, но не обязательно.
Переговоры по этому вопросу должны вестись не только между Кишинёвом и Тирасполем, но и на уровне широкой общественной дискуссии внутри самой Молдовы. На сегодня консенсуса по форме решения конфликта в обществе нет.
Серьёзнейшая проблема — это обеспечение функциональности и стабильности объединённого государства. Достичь этого можно только в том случае, если выбранная модель решения будет поддержана как обществом, так и политическими силами. Без этой поддержки стабильности не добиться.
Мы не обсуждаем мнения маргинальных партий, а говорим о мейнстримных политических силах, за которыми стоят реальные избиратели.
– Как, на ваш взгляд, должно проходить это обсуждение? Через какие платформы или инициативы? Кто должен этим заниматься, и почему этого до сих пор не произошло?
– Для запуска процесса, который приведёт к консенсусу, необходимы институционализированные формы диалога. Это могут быть платформы гражданского общества и межпартийные площадки. Но одного участия политических партий недостаточно. Партии, по своей природе, конкурируют между собой, что осложняет конструктивное взаимодействие. Кроме того, только на уровне партий диалог не обеспечит должного представительства и инклюзивности.
Мы, как представители гражданского общества, готовы инициировать такой диалог. Если это начнёт какая-либо политическая партия, будь то правящая или оппозиционная, успеха не будет. Единственным шансом на успех обладает именно гражданское общество.
К сожалению, выборы, которые в Молдове проходят каждые три года, усложняют запуск долгосрочных процессов. Политики вынуждены постоянно готовиться к выборам, что мешает им сосредоточиться на комплексных инициативах.
– А как вы видите роль внешних партнёров в этом процессе? Это ведь конфликт с региональными последствиями, особенно на фоне войны в Украине. Как Молдова должна вести диалог с Россией и Украиной? Есть ли намерение пересмотреть существующие форматы переговоров?
– Формат «5+2» формально существует, но на практике я его не вижу. По сути, этот формат давно не работает.
Все предыдущие переговорные форматы, существовавшие более 30 лет, не имели под собой твёрдой международно-правовой основы. Это были политические договорённости, которые могли временно прекращаться, если одна из сторон теряла интерес к переговорам. Например, с 2006 года Приднестровье в течение шести лет не участвовало в переговорах из-за обид на ограничения в его экономической деятельности.
Сейчас ситуация сложнее: два из посредников — Россия и Украина — находятся в состоянии полномасштабной войны. В таких условиях формат «5+2» фактически мёртв. Ожидать возобновления переговоров в прежнем виде невозможно.
Поэтому говорить сейчас о формате «5+2» просто неуместно. Кишинёв и Тирасполь доказывают, что, когда им нужно договориться, они это делают. Они встречаются в Кишинёве, Бендерах, Варнице и обсуждают поставки электроэнергии. Понимаю, что для украинской аудитории Варница может ничего не значить. Поясню, почему стоит упомянуть этот прецедент. Варница — это село под контролем Кишинёва, граничащее со вторым по величине городом Приднестровья — Бендерами.
То есть это территория, которая не является нейтральной, но при этом это не Кишинёв и не Тирасполь, и даже не город, а село. Тем не менее, именно там встретились высокопоставленные представители сторон, чтобы договориться по вопросам поставок электроэнергии. И договорились. Поэтому дискуссии о форматах сейчас — пустая трата времени.
– Может быть, вы и правы, но эти обсуждения всё равно продолжаются. Западные партнёры и апрельский форум выражали надежду, что Кишинёв перейдёт к формату «1+1». Но как это будет выглядеть? Получается, будто за эти 30 лет ничего такого и не было?
– Финансовых инвестиций в эти процессы не было. Были инвестиции политические — в политический вес и капитал. Например, в 90-е годы Россия обладала весом, но сейчас её влияние уже не то, что 5 или 10 лет назад. В 2005 году к переговорам присоединились США и ЕС, добавив своего веса. Украина и ОБСЕ, как зонтичная организация, тоже участвовали, координируя процесс в формате «5+2». Всё это — политические договорённости и баланс влияния. Это работает до тех пор, пока работает, а когда перестаёт — перестаёт.
Поймите, зачем вообще нужны переговорные форматы? Не ради того, чтобы соблюсти правила из учебника, где прописано, что переговоры должны идти в каком-то определённом формате с лаконичным названием. Нет. Форматы и посредники — внутренние или международные — появляются, когда стороны не могут говорить друг с другом напрямую. Например, в случае гражданской войны или религиозных конфликтов, где необходима помощь посредников, предлагающих нейтральные площадки и дипломатическое посредничество. Они встречаются с одной стороной, выясняют её позиции, затем с другой — и так далее.
Но это не применимо к ситуации в Республике Молдова. И я не говорю, что участие партнёров в процессе урегулирования для Молдовы недопустимо или не нужно. Но Молдова не находится в вакууме и не изолирована, как, например, Кипр. У неё есть соседи: Украина, Румыния, а Румыния — это также ЕС и США. Молдова начала процесс евроинтеграции, открыла переговоры о вступлении в ЕС, как и Украина. Соединённые Штаты — ещё один важный партнёр. У каждого из них свои интересы и форматы сотрудничества с Молдовой, будь то экономика, безопасность, транспорт, торговля или пограничные вопросы.
С Украиной и Румынией взаимодействие включает совместную инфраструктуру, транзит и трансграничную торговлю. Но в вопросе Приднестровья каждый партнёр вносит свой вклад по-разному. Их участие в решении конфликта, в восстановлении целостности Молдовы, важно и неизбежно.
– Возможен ли выход из Соглашения 1992 года?
– Тут два аспекта: политический и юридический. Давайте начнём с политического. Что даёт расторжение этого соглашения в 2024 году? Подписанное президентами Молдовы и России, оно завершило войну и формально узаконило присутствие так называемых «миротворцев». Если Молдова расторгнет соглашение, Россия потеряет юридические основания для их присутствия. Но изменится ли ситуация? Вряд ли. Военные останутся, и мы только развяжем России руки. Пока соглашение действует, Россия, хоть и с оговорками, всё же ограничивает действия своих сил.
Понятно, что Владимир Путин не считает международное право значимым ограничением. Однако на протяжении 32 лет Россия, по крайней мере, формально придерживалась рамок соглашения. Без него у нас не будет инструментов для сдерживания, и ситуация может ухудшиться. Но говорить, что мы в порядке, тоже нельзя — закрывать глаза на проблему не вариант.
– Но ведь Россия найдёт предлог, если решит действовать иначе, верно?
– Конечно. Поэтому важно не просто разорвать соглашение, а разработать более эффективные механизмы. Расторжение договора, который и так имеет сомнительную юридическую силу, — пустая трата времени.
Теперь о юридической стороне. Соглашение не ратифицировано ни парламентом Молдовы, ни Госдумой России. Более того, найти его можно только на сайте приднестровского «МИДа». На сайте МИДа России или на официальных страницах двусторонних соглашений Молдовы его нет. На legis.md, официальном правовом регистре Молдовы, тоже нет. Это лишний раз доказывает, что юридическая сила документа близка к нулю.
Но вопрос о выводе российских войск остаётся открытым. Сейчас в Приднестровье около 1 500 военных, из которых лишь 70 — кадровые российские офицеры, остальные — местные жители с российскими паспортами, многие из которых также имеют молдавские или украинские документы. С 2014 года Украина прекратила пропуск российских военных через свою территорию, и с тех пор ротация прекращена. Поэтому Россия пополняет состав местными контрактниками, что делает их, по сути, оккупационными силами.
Реально прекратить российское присутствие можно в один день. Если предложить местным жителям, служащим по контракту, более высокооплачиваемую гражданскую работу и при этом напомнить о положениях Уголовного кодекса Молдовы, их выбор очевиден. А 70 офицеров можно легко вывезти: собрать в автобус и отправить через Кишинёвский аэропорт, транзитом через Стамбул или Ереван в Москву, при условии, что никто из них не совершил уголовных преступлений в Молдове. Нарушение миграционного законодательства — дело очевидное, поэтому они ещё должны будут оплатить штраф и получить запрет на въезд.
– То есть это уже технический вопрос, как?
– Это, конечно, серьезный политический вопрос. Просто так такие решения не принимаются. Понятно, что их необходимо согласовывать и обсуждать с партнерами — с США, с Украиной, потому что это вопрос безопасности. Когда речь идет о региональной безопасности, самодеятельность недопустима. Но это вопрос, который может быть решен. Подобное решение становится возможным только до тех пор, пока Россия остается государством-изгоем, как минимум в евроатлантическом сообществе. Пока Россия под руководством Владимира Путина сохраняет свою текущую международную репутацию и политический вес, этот сценарий реалистичен. До 2022 года такой сценарий был бы невозможен — никто бы его не поддержал и не помог бы его реализовать. Но после февраля 2022 года это вполне реализуемо.
– Совет Европы в 2022 году, сразу после начала большой войны, признал Приднестровье оккупированной территорией. Можно ли это расценивать как сигнал, чтобы «развязать руки» Кишиневу? Открылось ли юридическое, техническое или дипломатическое окно возможностей для продвижения решения приднестровской проблемы? Можно ли хотя бы сформулировать видение этого решения?
– Международная конъюнктура действительно подталкивает к решению этой проблемы, но на первом месте стоит воля народа Молдовы. Восстановление территориальной целостности и устранение угроз, исходящих от российского военного присутствия и неконституционных вооруженных формирований, — это приоритет.
В Приднестровье тысячи вооруженных людей, которые подчиняются исключительно российским офицерам. Это представляет угрозу для граждан, живущих в нашей стране. Устранение этих угроз и восстановление попранных прав наших граждан — это долг государства перед собственным народом, а уже затем перед партнерами и международными организациями.
Главное, что должно мотивировать власти Молдовы на безотлагательное решение конфликта, — это интересы и безопасность собственного народа.
– Как вы оцениваете риторику и подходы Украины в отношении Приднестровья за последние три года?
– Уточните, что именно вас интересует.
– В разное время звучали различные заявления — как на официальном, так и на неформальном уровне. Были даже предложения провести специальную операцию по запросу Кишинева. Обсуждались также возможные меры в ответ на провокации из Приднестровья. Остановка транзита газа тоже повлияет на регион и, вероятно, ведутся переговоры вокруг этого. Как вы оцениваете политику Украины в отношении Молдовы и Приднестровья после 2022 года?
– В 2022 году Киев действительно неформально намекнул на возможность проведения операции. И тогда Киев и Кишинев понимали друг друга. Этот диалог продолжается и сегодня, хоть и менее интенсивно из-за предвыборной кампании. Но важно, что ни Украине, ни Молдове, ни руководству Приднестровья не нужны провокации. Это также невыгодно местным олигархам — компании «Шериф» и ее владельцам Виктору Гушану и Илье Казмалы. Они не заинтересованы в дестабилизации, потому что это мешает их бизнесу.
Приднестровское руководство, как политический фасад «Шерифа», в 2022 году действовало крайне осторожно. Даже когда Вадим Красносельский (третий президент непризнанной Приднестровской Молдавской Республики, — «Апостроф») упомянул войну, он назвал ее именно «войной», а не «спецоперацией» или «ситуацией в Украине». Это говорит о том, что они чувствуют свою уязвимость.
– По вашей информации, поддерживают ли Киев, Одесса контакты с Гушаном или другие коммерческие связи с Приднестровьем?
– Я могу судить только по косвенным признакам. Как минимум, руководство «Шерифа» через своих эмиссаров поддерживает контакты и с Кишиневом, и с Одессой, и с Киевом. Это не обязательно плохо, потому что всех объединяет общий интерес — избежать провокаций и военной дестабилизации в Приднестровье. Для «Шерифа» российские войска там так же неудобны, как и для Кишинева и Киева. Для Молдовы они — политический раздражитель и угроза безопасности, а для компании «Шериф» — препятствие для ведения бизнеса в привычных условиях.
Компания «Шериф» хотела бы вернуться к привычному для них «business as usual» с открытыми границами и не всегда честными таможенниками. Поэтому они активно отправляют своих эмиссаров в те города, которые их интересуют. Что касается Москвы, то, как показала война и текущий региональный контекст, Россия в нынешних условиях мало чем может помочь Приднестровью.
– Вам доводилось общаться с Гушаном?
– Нет.
– А с Красносельским?
– Да.
– После 2022 года?
– Нет. Я не был в Приднестровье с тех пор, как перестал быть чиновником. Последний раз я посещал его в начале 2020 года, когда занимал пост вице-премьера по реинтеграции и вел переговоры от Республики Молдова. Сейчас, будучи частным лицом, мне нужен особый допуск для поездки в Приднестровье. Но я не собираюсь спрашивать разрешения у местных властей, чтобы ездить по стране, где я живу. Поэтому с Красносельским я не общался с 2022 года.
– Как, по вашему мнению, Красносельский воспринял действия России против Украины?
– Он воспринял это как большое несчастье, как и большинство жителей Приднестровья. Там сложное общество, тесно связанное с правобережной Молдовой и Украиной — родственники, бизнесы, семейные связи. Поездки в Кишинев или Одессу по выходным для тираспольцев — обычное дело.
Для Красносельского война стала не только личной трагедией, но и ударом по бизнесу «Шерифа».
И несмотря на то, что Красносельский не является украинцем, украинский паспорт у него есть. Он должен был бы стать военнообязанным гражданином Украины. Поэтому я уверен, что он воспринимает это как трагедию.
– Я, кстати, спрашивала у господина Зеленского, собирается ли он призывать в армию господина Красносельского. Украинский президент сказал, что такие люди в армии не нужны. Это было в 2023 году. Не знаю, изменилась ли ситуация с кадровым подходом за этот год, но существует мнение, что наличие украинского паспорта у приднестровских так называемых чиновников может быть даже выгодным. Украина могла бы запросить у Молдовы применение санкций, если на то есть основания. Украина в этом плане активна и пользуется правовой помощью, которую могла бы получить от Молдовы. Как вы считаете, есть ли какие-то механизмы в этом направлении?
– Механизмы, конечно, есть, но то, что сейчас делается или не делается, — это вопрос к молдавскому и украинскому руководству. Факт в том, что такие люди, как Игнатьев (Виталий Игнатьев — министр иностранных дел непризнанной ПМР, — «Апостроф»), Гушан и Казмалы, имеют различные паспорта. Мы говорим о гражданах двух стран — Украины и Молдовы. У многих из них есть как украинские, так и молдавские паспорта. Даже если у кого-то из них нет молдавского паспорта, это не значит, что они не являются гражданами Молдовы. По закону они все еще граждане, даже если у них нет документа, подтверждающего это. Отсутствие паспорта не освобождает их от обязательств перед молдавским государством, как и перед украинским.
– А что у них за паспорта? Приднестровские, советские?
– Это неважно. По молдавскому закону о гражданстве один из критериев — это право рождения. Если человек родился на территории Молдовы до июня 1990 года, он автоматически является гражданином страны после принятия Декларации о независимости. И Виталий Игнатьев, и Вадим Красносельский, проживавшие на территории Молдовы в то время, остаются гражданами со всеми вытекающими из этого обязательствами.
– Мне стало известно, что в июле была четвертая неформальная встреча в Стамбуле, на которой присутствовали люди из команды Козака (Дмитрий Козак — заместитель главы администрации президента РФ, — «Апостроф»), представители Кишинева и, возможно, из Киева. Но фамилий я не знаю. Как вы относитесь к таким закулисным переговорам? Это нужно делать или такие процессы должны быть публичными и прозрачными?
– Я не могу судить о том, кто там был из Москвы или Киева. Мне сообщили лишь о тех, кто был из Кишинева. Я могу легко предположить, кто был из Тирасполя. Практическая польза от таких переговоров может быть или не быть — это зависит от многих факторов. Но особого вреда в этом не вижу. Если есть желание обсуждать, почему бы и нет? Но конкретных результатов пока не видно.
– А кто был со стороны Кишинева?
– Я сохраню эту информацию при себе, так как она была передана мне конфиденциально.
– То есть факт того, что такие встречи проводятся, вы подтверждаете?
– Да, такие встречи проводятся. Москва на них ставит условия, касающиеся евроинтеграции и интересов ЕС в членстве Молдовы.
– Разве это не выглядит как попытка Кишинева договариваться с Россией за спиной европейских партнеров и Украины?
– Я отвечу асимметрично. Вспомните российско-украинские переговоры в Стамбуле в марте 2022 года. Речь шла не только о территориях, а о том, кто будет контролировать Украину. Документ касался будущего украинской государственности в целом. Именно поэтому Киев его отверг. Москва применяет такой же подход и к Молдове — их цель контролировать будущее страны, а не способствовать восстановлению ее суверенитета.
– Какая, на ваш взгляд, позиция Украины в приднестровском вопросе могла бы быть конструктивной?
– На мой взгляд, Украина уже занимает правильную позицию: безоговорочная поддержка территориальной целостности Молдовы и полное осуждение присутствия российских военных на ее территории. Но проблема в том, что мы не видим конкретных действий. Я не могу однозначно винить Киев или Кишинев — не ясно, кто тормозит процесс. Но как гражданин Молдовы, я могу винить наше правительство в отсутствии инициативы. Она должна быть.
– У Украины есть такие дипломатические платформы, как Крымская платформа и Саммит мира. Как вы считаете, мог бы Кишинев запустить что-то подобное для Приднестровья, чтобы перехватить инициативу?
– У кого перехватить инициативу? У России? У России сейчас вообще нет инициативы. Парадокс в том, что никто не хочет заниматься Приднестровьем, хотя сейчас — самое подходящее время для решения конфликта. Все, что было невозможно на протяжении трех десятилетий, с 1992 по 2023 год, сейчас возможно. Поддержка международных партнеров есть, а авторитет России значительно просел. Приднестровские элиты тоже хотят определенности, ведь им нужно будущее для себя, своих денег и бизнеса. Я не говорю, что надо идти им навстречу, но предмет для переговоров точно есть.
– Россия была гарантом сохранения статус-кво в Приднестровье, обеспечивая поставки газа и поддерживая бизнес-интересы. Но теперь ситуация изменилась. Как думаете, что дальше?
– Россия больше не может гарантировать им ничего. Сейчас у Приднестровья много неопределенностей и неудобств для бизнеса, что создает повод для переговоров. В официальных заявлениях мы видим осторожность. Вадим Красносельский ведет себя очень аккуратно, делает заявления лишь по настоянию Москвы и явно нехотя. В отличие от Игнатьева, который пытается выслужиться перед Москвой, Красносельский и его окружение хотят договариваться.
– Значит, мы говорим о возможном дипломатическом урегулировании, выводе российских военных, санкциях против криминальных элементов, а с сепаратистами ведутся переговоры о гарантиях для их денег? Как это понимать?
– Я не веду таких переговоров и не призываю к ним. Я говорю о другом: есть желание договариваться с Тирасполем, и предмет для переговоров существует. Результат этих переговоров не обязательно должен совпадать с запросами одной из сторон. Это важно понимать.
– Официальный Кишинев хочет видеть Илана Шора (молдавский бизнесмен и политик, — «Апостроф») и Владимира Плахотнюка (накануне Плахотнюк (молдавский бизнесмен и политик, — «Апостроф») успешно оспорил санкции ЕС) на территории Молдовы, чтобы призвать их к ответственности. Почему такой же подход не применяется к другим олигархам из Приднестровья?
– Включив Приднестровье в правовое поле Молдовы, мы автоматически включим и этих олигархов в юрисдикцию страны. Это даст возможность силовым и следственным органам расследовать их преступления и предъявить обвинения в суде, если на то будут основания. Я выступаю за равномерный подход ко всем.
За одинаковый подход ко всем олигархам в Приднестровье, которые реально контролируют там ситуацию, у которых есть серьезные рычаги, в том числе воздействие на российских военных и спецслужбы, действующие в Приднестровье. Конечно, не воспользоваться этим было бы глупо. Но, с другой стороны, я человек, который уважает и соблюдает закон. И я никогда не призывал наказывать людей просто за то, кем они являются. Судить нужно не людей, а их поступки — как с моральной точки зрения, так и с юридической, уголовной. Если есть преступления, люди должны нести ответственность. Если они действуют законно, пусть продолжают действовать законно.
Очевидно, что есть пространство для переговоров. Можно договориться, например, что ради восстановления целостности страны наши следственные органы закроют глаза на 30 лет контрабанды. Но с этого момента мы договариваемся, что контрабанды больше не будет. Они больше не будут воровать российский газ у компании «Молдовагаз», не будут майнить криптовалюту за счет электроэнергии, полученной из украденного газа. Если нарушат это соглашение — будут нести уголовную ответственность по всей строгости закона.
– И как, они согласны? Чего они хотят взамен?
– Я говорю о том, как бы я вел переговоры, как, по моему мнению, стоит подходить к этому вопросу. Согласны или не согласны — это уже другой вопрос. С ними нужно разговаривать и вести переговоры.
– Вы занимали высокую должность и знаете этих людей лично. Как вы считаете, подошел бы им такой стиль переговоров? Что они хотели бы взамен?
– Взамен? Ну, все хотят как можно больше, а заплатить за это как можно меньше. Это понятно. Но мы говорим о деликатной ситуации, когда на столе переговоров — будущее страны, Республики Молдова, и ее территориальная целостность. В таких дискуссиях участвуют не только государства, но и частные лица. Это не переговоры между двумя суверенными странами, где встречаются дипломаты. Это внутреннее дело Республики Молдова — как она управляет своими регионами и взаимодействует с ними. Главное, чтобы это не нарушало международные стандарты и права собственных граждан. Молдавское государство обязано соблюдать закон и поддерживать правопорядок на всей своей территории, и это нужно делать.
– Да, это внутреннее дело, но не кажется ли вам, что если такие переговоры касаются интересов и гарантий для местных олигархов, то это может привести к нарушению режима антироссийских санкций и созданию лазеек для коррупции, что угрожает не только внутренней стабильности Молдовы, но и региональной безопасности?
– Я думаю, что такие схемы существуют не только в Приднестровье. И это уже выходит за рамки внутренних дел Молдовы. Здесь речь идет о санкциях против России, нарушении международных стандартов прозрачности финансов, борьбе с отмыванием денег и контрабандой. Все это — вопросы личных моральных качеств конкретных людей и коррупции.
Понимаете, коррупция и договоренности — это разные вещи. Можно заключить отличное соглашение, но если лидеры будут коррумпированы, они все равно найдут способы обходить санкции и отмывать деньги. Коррупция существует независимо от того, хорошие договоренности или плохие. Поэтому важно четко разграничивать эти вещи. Законодательство может либо способствовать коррупции, либо препятствовать ей, но факты коррупции совершаются конкретными людьми. Именно этим должны заниматься правоохранительные и следственные органы.
Источник: Марианна Присяжнюк, «Апостроф»
