На фоне вторжения в Украину против России инициированы два международных разбирательства — в суде ООН и в Международном уголовном суде (МУС). Кроме того, Украина выступила с инициативой создания отдельного трибунала по делу об агрессии. При этом все три механизма не нацелены на быстрый результат: лишь предварительное расследование в международных судах может затянуться на годы. Адвокат Скотт Мартин, много лет работающий с МУС и документирующий для суда преступления российской армии на территории Украины, считает, что ключ к успеху в расследовании дел — в международном сотрудничестве и диалоге.
Директор юридической компании Global Justice Advisors и соучредитель Global Rights Compliance Мартин ранее был соадвокатом в Международных трибуналах по Руанде и Югославии, в специальном суде по Сьерра-Леоне, а на протяжении последних лет консультировал военные органы Украины и помогал привести законодательство страны в соответствие с международным правом. В интервью для «Вёрстки» он рассказал о возможностях привлечения российских чиновников к ответственности, новых уголовных делах в МУС, а также — о вере в справедливость и реформах международной правовой системы.
Расследование МУС: новые обвинение и преследование Путина
— Скотт, после разрушения плотины Каховской ГЭС и последующего наводнения в Херсонской области Украина обратилась в Международный уголовный суд с просьбой расследовать происшествие. Можно ли сказать, что виновные в техногенной катастрофы должны быть привлечены к ответственности не только за разрушение гражданской инфраструктуры, но и за ущерб, нанесенный живой природе в регионе? Если да, то каким образом это может произойти, какие механизмы мы имеем на сегодня?
— Вероятное нападение на плотину в Каховке ставит под угрозу тысячи людей и создает еще одну гуманитарную чрезвычайную ситуацию. Не знаю, совпадение ли это, что оно произошло в первые дни предполагаемого контрнаступления Украины, но это не первая атака на гражданскую инфраструктуру в попытке замедлить украинскую армию и успехи, которых она добилась, защищая свою страну. Это нападение также наносит значительный ущерб окружающей среде (в том числе дикой природе) и должно быть расследовано.
Что касается механизмов привлечения к ответственности, то очевидным выбором будет МУС, и я предполагаю, что прокуроры будут расследовать это нападение как нападение на украинскую гражданскую инфраструктуру. Оно также может быть расследовано как нанесение широкомасштабного, долгосрочного и серьезного ущерба окружающей среде (включая дикую природу), который явно чрезмерен по сравнению с конкретным и прямым ожидаемым общим военным преимуществом — преступление по статье 8 (2)(b)(iv) Римского статута.
Уголовный кодекс Украины [в рамках национального судопроизводства] также допускает преследование за преступление экоцида. В дополнение к вышесказанному, они [следственные органы] могут опираться на это положение кодекса. Дальнейшее расследование прояснит наилучший подход.
— Вы также были одним из тех, кто помогал Украине привести законодательство в соответствие с международным и ускорить ратификацию Римского статута, основного документа МУС. Сейчас Украина признает юрисдикцию международного суда в отношении преступлений, совершенных на её территории — но все ещё не ратифицировала Римский статут. Как вам кажется, почему?
— Я бы хотел ответить на этот вопрос однозначно и надеюсь, что они присоединятся к МУС в ближайшее время. Что касается правовой реформы, мы ожидаем, что все соответствующие правовые меры вскоре будут усовершенствованы, чтобы обеспечить максимальную ответственность за совершенные международные преступления. Я давно занимаюсь этой темой, в частности, с лауреаткой Нобелевской премии мира, Александрой Матвийчук, её Центром гражданских свобод, и с другими организациями в течение 7 лет.
— А если говорить о территориях, где были совершены преступления, имеет ли юридическое значение то, как российская власть определяет свои границы?
— Ну, если российскому гражданину предъявлено обвинение, он арестован и доставлен в Гаагу, он, как правило, волен выдвигать любые юридические аргументы, которые он хочет привести. С учетом определенных ограничений, именно в этом и заключается обеспечение надлежащей правовой процедуры для обвиняемого.
Но разумеется, в международном праве Украина — это территория в международно признанных границах. И если Россия хочет заявить, что аннексированные территории являются ее собственными, она имеет на это право. Но я могу сказать, что шансы на успех равны нулю — никто не примет такой аргумент.
— Как я понимаю, на сегодня суд расследует кейс по вывозу украинских детей с оккупированных территорий, но параллельно продолжает сбор доказательств и свидетельств других преступлений. Недавно МУС также презентовал онлайн-платформу, куда пострадавшие, свидетели, юристы, журналисты могут присылать информацию о совершенных возможных преступлениях. Несмотря на открытость суда, как я понимаю, не все задокументированные свидетельства могут быть в итоге приняты. Так ли это и что тут важно учитывать?
— Да, примут не все свидетельства и не все доказательства. Часть моей работы — это обязанность информировать гражданское общество и всех заинтересованных, чтобы они использовали определенные практики, увеличивающие доказательную ценность их свидетельств.
В основе этих практик несколько правил:
- понимать элементы конкретного преступления и собирать информацию в поддержку этих элементов в ходе расследования;
- задавать дополнительные вопросы, чтобы пролить свет на то, как преступление или элемент его состава были организованы;
- стремиться всегда дополнительно подтверждать информацию другими источниками;
- стремиться найти показания «из первых рук».
Я и другие мои коллеги написали рекомендации для правозащитников, где мы описали понятную и прозрачную процедуру, которая делает собранные ими показания и заявления свидетелей более ценными и максимизирует результат затраченных усилий.
— На примере той же Руанды и дела против Фелисьена Кабуги мы видим, что правосудие может быть реализовано в любой момент. Тем не менее, в российском и в международном обществе остается вопрос, получится ли привлечь к ответственности непосредственно Владимира Путина. Как вам кажется, можно ли будет говорить о свершившемся правосудии, если лично Путин избежит ответственности?
— Я понимаю всю чувствительность этого вопроса. Я действительно уверен, что если сам Путин не понесет ответственность, то правомочность и жизнеспособность всей международной юридической системы будет поставлена под вопрос.
Но я думаю, однако, что мы можем добиться толики справедливости, если сможем привлечь к ответственности других уголовно ответственных лиц, включая руководителей Министерства обороны и его ответственных сотрудников, ГРУ, военную разведку, ФСБ, старших командиров на местах, ответственных за совершение преступлений в отношении десятков тысяч невинных людей. Кадыров, например, должен быть под следствием.
Или взять Марию Львову-Белову. Я полагаю, что МУС определил ее как наиболее ответственное лицо за создание и реализацию политики. А президент Путин, который должен был ее контролировать, осуществлять высшую власть, не справился с тем, чтобы запретить незаконное перемещение детей из одного государства в другое. Это я немного гадаю на кофейной гуще — но мое гадание основано на 20-летнем опыте гадания на кофейной гуще.
— В каком-то смысле она же просто выполняла приказ.
— Но этот приказ был преступным, а вы обязаны отвергать незаконные приказы и отказываться им подчиняться.
— А что делать с тем, что МУС начинает судебное разбирательство, только когда обвиняемый может лично предстать перед судом?
— Да, это правило. Но эти обвинительные заключения, как правило, не проходят бесследно. И это важно. Я думаю, что мы можем увидеть значение обвинительного заключения в отношении президента Путина на примере предстоящего события — саммита БРИКС в Южной Африке в августе.
Обвинительное заключение привело к своеобразной дипломатической конфронтации, когда правительство ЮАР, если бы оно приветствовало президента Путина в своей стране, было бы обязано арестовать и передать его в МУС.
Так что, думаю, нам придется ждать момента, когда ордер на арест приведет к самому аресту. Иногда это происходит после падения правительства. Но есть и такие побочные эффекты, как ограничение поездок обвиняемых, которые свидетельствуют о силе обвинительного заключения. Как правило, такая выдача приводит к дипломатической изоляции. А дипломатическая изоляция — это то, жертвой чего, как известно, Российская Федерация становится не очень охотно.
— Сейчас мы с вами говорим о должностных лицах, чиновниках и руководителях. Но пострадавшим не менее важно видеть торжество справедливости по отношению к тем, кто совершил эти преступления своими руками. Я говорю о солдатах и военных командирах на местах.
— Ни один преступник не должен остаться безнаказанным и ни одна жертва не должна остаться без внимания. Однако в МУС есть три зала судебных заседаний. Они обычно рассматривают дела лиц, несущих наибольшую ответственность. Поэтому нам необходимы коллективные, основанные на международном сотрудничестве усилия по расследованию, судебному преследованию и рассмотрению преступлений, совершенных всеми другими лицами, несущими уголовную ответственность.
Если МУС не может рассматривать все дела против всех преступников, это не значит, что их вообще не нужно расследовать. Должны быть и национальные суды, в том числе российские, которые также должны искать и осуждать тех, кто совершает преступления. Это могут быть и украинские суды, и суды универсальной юрисдикции.
Дело о геноциде: вероятность и предпосылки
— Журналисты и украинские политики регулярно задают вопрос о возможности новых обвинений в отношении россиян. Есть ли сейчас какие-либо предпосылки, которые могут свидетельствовать о намерениях МУС инициировать новые дела?
— Я думаю, наверняка будут новые обвинения, и начнутся они с преступлений против человечности. Думаю, что будут обвинения в широкомасштабном и систематическом нападении на гражданское население, в преступлениях против человечности в виде убийств, депортации или насильственного перемещения населения, незаконного лишения свободы, пыток, преследования. Я не буду вдаваться в подробности, но думаю, что смогу идентифицировать как минимум 15 различных преступлений. И ещё, возможно, будут обвинения в геноциде. И это только в МУС. Специальный трибунал по агрессии также будет выдвигать обвинения, я полагаю, когда начнет работу.
— Вы упомянули преступление геноцида. На ваш взгляд, насколько реально звучит это обвинение в контексте сегодняшней войны? За последний год мы нередко слышали, что МУС относится к делам о геноциде очень осторожно и даже неохотно.
— Глядя на первое обвинение — в незаконном перемещении детей — надо смотреть фактам в лицо. И если факты показывают, что происходит преступление геноцида, передачи детей из одной группы в другую, то я думаю, это при наличии необходимого количества доказательств может быть убедительным аргументом, подтверждающим геноцид.
— Но в этом случае МУС также возбудил дело по статье 8 Римского статута о военных преступлениях. Кроме того, в преступлении геноцида важно, чтобы был доказан умысел. Как показывали наши прошлые интервью с правозащитниками и юристами-международниками, именно поиск умысла — наиболее сложная задача.
— В военных преступлениях и преступлениях против человечности тоже необходимо показать умысел. И я думаю, что именно это произойдет в процессе расследования и рассмотрения дела судом. Это может быть трудно доказать, но я все равно хочу обратить внимание на попытки стирания украинской идентичности с первых дней войны, ещё до 24 февраля.
Вспомним снятие украинских флагов, аресты тех, кто поддерживает Украину, изменение названий городов, которые занимают российские войска. Посмотрите на Мариуполь в эти дни, на изменение школьных программ. Для меня всё это звучит как попытка преднамеренного, систематического стирания украинской идентичности. При соблюдении ещё и других факторов, возможно, удастся доказать геноцид.
Но опять же, давайте проведём расследование согласно тем процедурам, которыми гордится международное сообщество. Давайте следовать процессуальным нормам, на которые имеет право каждый человек в соответствии с международным правом. И посмотрим, что получится.
Суд ООН и трибунал по агрессии: будет ли решение
— Давайте обсудим также заявление Украины в суд ООН, которое было подано через несколько дней после начала полномасштабного вторжения. Насколько я понимаю, в 2017 году Украина уже пыталась обратиться в суд ООН против России. Почему тогда из этого ничего не вышло?
— В 2017 году правительство Украины подало заявление против Российской Федерации, заявив о нарушении некоторых положений двух договоров, юрисдикцию которых российское правительство признало в рамках суда ООН. Кроме того, в феврале прошлого года власти Украины подали еще одно заявление, касающееся правильной интерпретации Конвенции о геноциде. Я бы не сказал, что ни одно из этих дел пока не удалось. Просто по ним еще не было принято полного решения.
— Решения Международного суда ООН, как я понимаю, носят декларативный характер и в целом не предусматривают какой-то ответственности для сторон. Можете объяснить тогда, в чем их необходимость и есть ли она?
— Добро пожаловать в международное право. Однако Россия подписала Устав ООН. Она является государством-членом ООН. Таким образом, она согласилась подчиниться решению суда. Фактически, и Россия, и Украина признали юрисдикцию Международного суда.
— Но решением суда не остановить конфликт.
— Никакой отдельной системе не остановить конфликт. Поэтому мы работаем на местном, региональном, национальном, международном уровнях. Работаем политическими, дипломатическими методами, и с помощью других релевантных механизмов привлечения к ответственности.
— Один из таких методов, насколько я понимаю, это идея трибунала по преступлению агрессии. Украина вышла с инициативой его организации в прошлом году. С того момента продолжаются обсуждения, на базе чего такой трибунал может быть построен. К этому дню уже предлагались три пути его организации: при помощи ООН, при помощи третьей страны и при помощи МУС. Но, как я понимаю, все три варианта имеют юридические препятствия. Что вы думаете об этой инициативе и как видите её реализацию?
— Короткий ответ: на мой взгляд, трибунал будет создан. Длинный ответ — надо понять, как, когда и каким путем это произойдет. Антон Кориневич возглавляет эту работу со стороны украинского правительства и регулярно публикует посты о позитивных продвижениях. Но создание нового суда требует времени и большой дипломатической поддержки. Я думаю, что трибунал будет создан с определенной помощью Европейского Союза и, думаю, будет похож в каком то смысле на трибунал по Косово (KSCi).
Вместе с этим, если что-то нуждается в одобрении и поддержке со стороны Совета Безопасности ООН, это вряд ли произойдет. Потому что по крайней мере одна страна будет против — Российская Федерация. Я думаю, что любой учрежденный суд или трибунал должен будет найти легальную возможность работать, не нуждаясь в поддержке Совета Безопасности ООН.
Вера в справедливость
— У меня также есть вопрос о правах человека в России на фоне вашей работы в деле Владимира Кара-Мурзы. Остались ли у представителей российской адвокатуры какие-либо варианты воздействия на властей в политически мотивированных делах после разрыва связей с ЕСПЧ? Насколько результативным здесь вы видите взаимодействие с СПЧ ООН?
— Да, я работаю юрисконсультом Владимира, и у меня есть надежда на нормальные коммуникации. Дальше я не готов комментировать дело. Говоря о второй части вопроса, сейчас, когда больше нет членства России в Совете Европы и, следовательно, в Европейском суде по правам человека, я все еще надеюсь, что они будут сотрудничать в рамках учреждений ООН. Но я в этом сомневаюсь.
— Откуда такая надежда в целом?
— Ну, надежда умирает последней. Мне кажется, всем хочется иметь возможность поговорить, чтобы понять, можно ли так решить вопрос. А если нельзя, то остается очень ограниченный выбор. Дипломатические дискуссии всегда должны быть приоритетнее всего остального. И я не думаю, что российские правозащитные учреждения должны отказываться от таких контактов. Я не предлагаю прогибаться под требования России. Я просто говорю, что такой подход обычно гораздо продуктивнее, чем его альтернатива.
— Напоследок спрошу вас о вере в справедливость. Мы не единожды обсуждали с адвокатами и правозащитниками тему того, что сегодня международное право и международные институты оказываются не готовы противостоять агрессии. Как вам кажется, есть ли действительно такая проблема? Не нуждается ли вся эта машина в реформации?
— Да, это проблема. Однако при определенных условиях МУС теперь обладает юрисдикцией для преследования за агрессию. Правда, в контексте украинской ситуации это не применимо. Но так работает закон. В частности, международное право развивается такими темпами, которые порой не столь быстры, как хотелось бы. Но я лично считаю, что агрессию надо преследовать в судебном порядке. Поэтому мы должны двигаться вперед, как прагматики-идеалисты, и продвигать такие изменения должны на международной арене.
— Ваш основной вектор работы — это защита прав человека. Как я понимаю, в целом защита прав человека базируется на вере в правосудие. Сейчас, в период войны, эта вера, как мне кажется, разрушается как у украинцев, так и у части россиян. Какой должна быть работа по восстановлению этого доверия? Обладают ли международные или национальные институции способностью — и возможностью — восстанавливать эту веру в правосудие?
— Что ж, лучшее, что можно сделать, — это принять более действенное международное право. Кроме того, процесс обеспечения соблюдения прав человека по своей природе имеет обратную силу. Ответственность за нарушения Римского статута, за нарушения международного гуманитарного права, прав человека всё равно будет. Нет, это не сработало в качестве профилактики. Нет, возможно, это не сработало как сдерживающий фактор. Но я не уверен, что мы можем сказать, что у нас еще не подорвана вера в правосудие, поскольку с точки зрения ответственности это сработает.
И я, конечно, чувствую эту боль и несправедливость, которую ощущают украинцы и даже россияне в их собственной ситуации (или, по крайней мере, многие из россиян). Но мы должны попытаться восстановить веру [в справедливость], потому что люди, живущие в обществе, должны верить, что существует справедливость. В противном случае эта потеря надежды может оказать такое пагубное воздействие на общество, которое просто трудно себе представить.
Источник: «Верстка»
