«Вёрстка» публикует репортаж из Херсона, который с ноября 2022 года обстреливают бежавшие из города российские военные.
В прифронтовом Херсоне сейчас живут 60 тысяч человек. Многие из них прошли через пытки и тюрьмы во время российской оккупации, но не уехали из города. В пустой и разрушенной столице области дома, кафе и магазины заколочены фанерой. Работают продуктовые и больницы. Там лежат пенсионеры и живут врачи — в кабинете с аппаратом МРТ.
«Если слышишь громкий звук, беги и становись вплотную к зданию, а лучше сразу лицом на землю, сжав ноги. И рот открой, чтоб не так сильно контузило», — такова первая инструкция от местных на въезде в Херсон. На мой дилетантский вопрос «а воздушная тревога у вас тут бывает?» ответ простой: «Нет».
Российские войска уже полгода стоят на другой стороне Днепра, город от них отделяет всего пара километров. По Херсону ежедневно, иногда интенсивнее, то есть каждые минут 15, иногда несколько раз в день бьют из артиллерии и «градами». Уже через час я машинально отсчитывала секунды между вылетом и прилетом. Еще через час эти хлопки уже воспринимались как нечто совершенно обыденное, тем более, что звук взрыва чем-то напоминает шквальный ветер.
До вторжения в Херсоне жили 280 тысяч человек. Сейчас осталось примерно 60 тысяч — и они давно научились не вздрагивать от очередного прилета. «Две недели назад попали в парковку АТБ (украинская сеть супермаркетов). Убило мою санитарку», — рассказывает мне Александр, начальник медицинской части в городской больнице Тропиных. С ним и волонтером Константином мы едем на машине в центр Херсона. Какие-то улицы специально огибаем — по ним «может прилететь в любую минуту». Но улиц без разрушений и нет. Если окна заколочены фанерой, значит, прилетело давно; если видно разбитое стекло, скорее всего, это последствия позавчерашних обстрелов. «У нас тут как. Стоишь в очереди. Бабахнуло. Все переглянулись, но с места не сдвинутся. Мы недавно с парнями днём пиво пили. Прилёт. Троих контузило», — спокойно рассказывает волонтёр Костя о местном досуге.
Начальник медчасти Александр давно не выбирался за пределы больницы. Днём у него дежурство, а вечером домашний очаг в кабинете МРТ. «Покруче любого бомбоубежища», — шутит он.
Квартиру Александра разнесло на части в начале февраля. Ни его, ни жены с четырехлетней дочкой дома не было. «У нас квартира 200 метров от Днепра. Выхожу ещё зимой как-то утром дочку к родителям отвезти, а с реки минометами стреляют. Тактика такая. Они на лодках выходят, оттуда стреляют, а потом обратно в камыши.
„Я не хочу умирать“ — говорила мне дочка».
Семью Александр вывез в конце января на запад Украины, а сам ютится в подвале больницы в кабинете с аппаратом МРТ. Во время оккупации Херсона россияне хотели забрать эту громадную установку, но прогадали с размерами. Зато увезли гастроскоп — с ним было сподручнее. Все медикаменты из больниц тоже вывезли.
«Во время оккупации лекарств здесь не было вообще. На весь Херсон работало 5–7 аптек, к каждой тянулись огромные очереди. Причем невозможно было купить, например, сальбутамол — это жизненно необходимый препарат для астматиков » — рассказывает волонтёр Костя. Он сам пытался из Запорожья привозить вместе с гуманитарной помощью лекарства, но на блокпостах их зачастую конфисковали российские военные. «Мы, получается, практически накануне захвата Херсона отмечали компанией важной событие: одна наша подруга победила рак щитовидной железы. Она прошла и через операцию, и через химию, но когда вырезают щитовидку, нужно потом постоянно принимать препарат эутирокс. Понятно, с приходом русских он просто пропал. И через три месяца у подруги случился рецидив».
«Пытка током у них называлась «позвонить Байдену»
Квартира начмеда Александра находится в старых живописных двориках прямо у набережной Днепра. Правда, сейчас здесь из живописного только причудливые фигуры, в которые сложились стены обстрелянных домов. Ни одного целого здания не осталось. И ни одного человека. Отсюда выехали все — если твой дом у реки, шансы на выживание минимальные.
Мы идём в сторону набережной. На мне черный бронежилет в цвет моей куртки, никаких опознавательных знаков «Press» и даже каски нет. У одного из спутников бронежилет вообще под спецодеждой коммунального работника. Это специальные херсонские меры безопасности. «Как только русские с дрона видят камуфляж или какие-либо атрибуты военный формы, начинают стрелять», — объясняет мой собеседник.
Набережная похожа на декорации к фильму об апокалипсисе. Не слышно ни течения реки, ни шелеста деревьев. Я предлагаю сделать пару шагов и выйти на середину дороги, которая идет вдоль Днепра. Поднимаю телефон на штативе, начинаю записывать интервью — и снова обстрел. Впервые за время работы на войне реально приходится куда-то бежать и прятаться. Оператор наводит на меня камеру и спрашивает, страшно ли. «Не очень, — отвечаю я. — Только в эфир это не даем, а то все решат, что я сумасшедшая, раз не боюсь».
«Без чувства юмора я бы всё это не пережил», — выбравшись с обстрелянной набережной, мы встречаемся с еще одним нашим героем — Сашей. Коренной херсонец Саша четыре месяца провел «на подвале». Так в Херсоне, как и в Харьковской области, куда я ездила перед этим, называют места содержания, оборудованные российскими силовики. В мае 2022 года, через три месяца после захвата российскими войсками Херсона, Саше позвонили с неизвестного номера, попросили приехать починить кондиционер. Он откликнулся, тем более работы в городе во время оккупации почти не было.
Вместо кондиционера — мешок на голову. Отвезли в ИВС, избили дубинками. И не только. Пытка током с помощью тапика у них называлась «позвонить Байдену», рассказывает херсонец.
«Тапик» — это полевой телефонный аппарат советской модели, коробка с обычной телефонной трубкой внутри и колесиком сбоку для подачи тока. «Берут из него два провода и цепляют мне на уши. Начинают крутить. Он высоковольтными импульсами хреначит так, что искры из глаз сыпятся. На пальцы рук и ног цепляли. И развлекались так всю ночь» — всё ещё посмеиваясь, вспоминает Саша.
Волонтёр Костя, который возит нас по Херсону и хорошо знаком с Сашей, говорит, что «русские решили, что за мастером по починке кондиционеров скрывается оружейный барон, поэтому за ним и пришли». Саша же говорит, что брали всех, кто попадался под руку: «И молодые лет двадцати, и инсультники, и женщины. Как-то привезли двух бомжей, которые на рынке пытались гранату продать. Одну за 200 гривен (5 долларов — Прим. ред.)». В переоборудованной ИВС держали 130 человек. В камеру для четырёх селили восьмером. Тюрьма без тюремной иерархии, без режима и администрации — все решения принимали охранники, которые еще и сменяли друг друга изо дня в день.
«Жаловаться вам тут некому, говорили они» — вспоминает Саша. «Хуже всего было оставаться в камере одному. После недели в одиночестве под постоянные крики от пыток совсем ехала крыша. Ко мне как-то закинули парня, три дня его пытали, а потом я уже из коридора услышал, что он умер. Разговоры ходили о том, что они перестарались». Самого Сашу периодически отправляли на расстрел. Его и нескольких человек выводили из камеры, ставили к стенке, охранники доставали автоматы, целились, а потом просто выпускали холостые патроны.
«Они так развлекались. Я тогда вообще не понимал, выйду ли я когда-нибудь оттуда. Эмоционально было всё сложнее. А потом ко мне подселили в камеру уголовника. И он нас научил, как справляться. Сказал, чтоб мы сидели тихо и занимались чем-то. Из бумаги мы сделали шахматные фигуры и играли с парнями». Сашу отпустили через четыре месяца В конце августа он попал под «чистку». Приехал «какой-то очередной начальник», изолятор был уже совсем переполнен, поэтому бесполезных и лишних сидельцев попросту освободили. Саша верил, что скоро освободят и его город, поэтому даже после избиений, одиночества и бумажных партий в шахматы решил из Херсона не уезжать. Вернулся домой и жил на оставшиеся сбережения.
«На одном я хорошая девочка, на другом я скидывала координаты для ударов ВСУ»
Мы с Сашей дальше исследуем заброшенный Херсон. Обстрелы не прекращаются. Это постоянная звуковая канонада не пугает уже и меня. Но страшно по-прежнему от другого. Я так и не встретила здесь ни одного ребёнка, не видела ни одного работающего кафе или магазина с одеждой. Открыты только продуктовые. Но в них нет свежих овощей и фруктов. Дело в том, что как раз левый берег Днепра, ныне оккупированный, был до войны одним из самых из самых сельскохозяйственных регионов Украины. По словам местных жителей, Херсонская область знаменита не только арбузами, но и другими овощами и фруктами, которыми кормила до оккупации полстраны. Сейчас часть полей уничтожена всё той же артиллерией, а то, что удается вырастить на левом берегу, назначенная российская администрация отправляет на себе на родину.
Мы подъезжаем к пустующему торговому центру «Фабрика» — некогда одному из самых больших в Украине. «Очень скучаю по прежней жизни. Людей совсем нет. Вот тут раньше нельзя было припарковаться. Здесь был мультиплекс, единственный макдональдс в городе, в выходные было не протолкнуться», — вспоминает Саша.
На центральной пешеходной улице Суворова, где в прошлой жизни Херсона всегда было людно, мы встречаем местную знаменитость. 30-летняя Алина по прозвищу «Монро» с прической в точности, как у американской актрисы 50‑х, идет по разбомбленной брусчатке уверенной походкой на каблуках и в бронежилете под пальто. В отличие от своих ровесников она никогда не стремилась уехать, пережила оккупацию, а сейчас бесстрашно под обстрелами ходит каждый день на работу — занимается документами о распределении гумпомощи.
До оккупации была методистом в лицее. После 2 марта, когда Херсон взяли, как и многие, уволилась, чтобы «не работать на врагов». Я спрашиваю Алину: «Когда здесь на улицах российские военные с автоматами ходили, ты тоже ничего не боялась?». «Мне было плевать, что они могут сделать мне, хуже уже не сделаешь. Они уже оккупировали мой город, мою страну. Что может быть хуже? Изнасилование? Они меня убьют? Они уже», — из уст фактически копии Мэрилин Монро эта фраза звучит пугающе. «Во время оккупации у меня было два телефона. На одном я хорошая девочка, на другом я скидывала координаты расположения российской техники для ударов ВСУ. В принципе, тут так делали все».
Волонтёр Костя, который возит нас весь день по городу, тоже был активным участником таких каналов, куда присылалась вся информация о врагах: «Мы там делились геоданными, например, помогая таким образом СБУ и ВСУ. Мы знали, где ракетницы запускают, где снайперы сидят, где позиции русских. Мы таким образом контролировали город. Но только пока была украинская сеть. Как только нас заставили купить русские симки, отключив украинских операторов, все такие группы вымерли. Мы понимали, что свои симки они могут читать».
Еще солнце светит, а мы уже последние посетители в маленькой продуктовой лавке на улице Суворова. Жизнь после трех-четырех часов дня в Херсоне замирает. Ночевать мы собирались в Николаеве — в Херсоне попросту негде, гостиниц нет. Но въезд и выезд из города — это отдельное длительное приключение. Херсон — так называемая «красная зона». Для того, чтобы сюда приехать, а тем более здесь снимать, нужно множество согласований и разрешений от ВСУ. Ни на одном другом блокпосту (а я уже объехала всю Украину, кроме Донбасса) не было такой тщательной проверки.
«Били меня за то, что я украинец»
Начмед Александр предлагает ночевать у него в больнице. В кабинете с аппаратом МРТ мест уже нет, но есть целые пустующие отделения. Нас селят в инфекционное — мы одни на весь этаж. Врач-терапевт Елизавета Петровна работала в этой больнице и во время оккупации. «Когда русские брали Антоновский мост, мы так ждали, что к нам с Николаева придет подкрепление, и русские не войдут. Но 1 марта они вошли в город. Люди боялись выходить из дома. По улицам ходили мужики с автоматами. Они еще напивались, как свиньи», — вспоминает Елизавета Петровна. Но, несмотря на то, что руководство больницы поменяли на российское, она не уволилась. Врачам, говорит, статью о коллаборационизме не пришьют, такие в Украине нормы.
После заката темнеет и в больнице. Свет можно включать не везде — опять же из-за возможных обстрелов. На штатив для капельницы, который одолжили нам медсестры, мы повесили осветительный прибор. Так и передвигаемся с оператором по больнице. Идём с Елизаветой Петровной на обход. В палатах есть пациенты: в основном, совсем пожилые, те, кто не смог или не захотел уехать из города. «Как-то во время оккупации к нам привезли полковника ДНР, в коридоре, на лестнице и у палаты поставили семь охранников. Я посмотрела ему в глаза и увидела, что он ждёт, как я радоваться буду — мол, они меня наконец освободили. Не знаю, понял ли он в итоге, насколько его все здесь ненавидели».
И в эту больницу, и в другие все восемь месяцев, что Херсон был «российским», привозили людей «из подвалов», таких же пыточных, через которую прошел Саша. По данным международных правозащитников, в Херсоне их было не меньше 20. Дмитрия, работавшего просто на стройке носильщиком кирпичей, прямо оттуда забрали «на подвал» в том числе для того, чтобы проверить, насколько он рад освобождению города от украинской власти. «Били меня за то, что я украинец, за то, что я люблю свою землю. Даже такой был момент: спросили, есть ли у меня дети. Я сказал: «Ещё нет детей». А они сказали: «И хорошо, что у тебя нет детей, потому что ты бы не смог их нормально воспитать, потому что ты нехороший человек. У тебя неправильные взгляды в жизни, ты живешь по неправильным законам жизни», — вспоминает Дмитрий.
Его задержали летом 2022. Говорит, что приковали наручниками к батарее и посадили на стул. Так он провёл два месяца. «Чтобы спать, я стул просто переворачивал одной рукой, как мог. Старался висеть на стуле как бы. А потом я уже вылезал из наручников, бывало такое. Просто уже похудел настолько, что начал выползать с них. За время в подвале я похудел на 20 кг. Я весил 74 кг, пришел оттуда 57». Дмитрия, как и Сашу, тоже один раз пытали током. К мизинцам привязывали провода и накручивали амперы. После такого, признается Дмитрий, соглашаешься на всё: «Меня же как выпустили? Заставили на камеру сказать, что я бегал как партизан, как террорист в Херсоне, и подрывал российские военные машины. После этого меня отпустили и заставили еще и работать на них. Хотели, чтобы я сдавал им людей. Я, естественно, этим не занимался, я говорил, что ничего не знаю и никого не нашел. Вот так они от меня и отстали. Мне очень крупно, если честно, повезло, что я остался живой».
«В день, когда меня отпустили, меня в мешке высадили у дома, я поднялся, постучал в дверь. Говорю: „Мама, это я, Дима“. Она сначала не могла поверить, потом открыла дверь и со слезами на глазах чуть не упала в обморок, потому что я был страшный, измученный». Дмитрий и сейчас живет с матерью и сестрой. Работает охранником в супермаркете. Одно из последствий «подвала» — агрессия: «Психую, ору на близких, если меня не слушают». Из-за двух месяцев, проведенных на стуле, у него до сих пор немеют ноги. Дмитрий шарахается от людей в военной форме, хотя понимает, что это ВСУ. И говорит, что не может спать, потому что в подвале ни разу не выключали свет.
«Вернетесь, когда Херсон снова станет российским»
На следующий день я просыпаюсь в больнице. В полной тишине. То ли стены толстые, то ли обстрелы временно прекратились. Мы едем на встречу с пятнадцатилетней Катей. Катя недавно вернулась в родной Херсон. Несколько месяцев она провела в Евпатории в двух детских лагерях: «Дружба» и «Лучистый». В октябре прошлого года, то есть еще во время российской оккупации, маме Кати Виктории предложили, чтобы дочка поехала отдохнуть в Крым. «Я бы даже не рассматривала такой вариант, если бы, во-первых, это был бы лагерь не на две недели, а, во-вторых, не поехали бы Катины друзья», — рассказывает Виктория.
7 октября 2022 года Катя и другие дети из Херсона и области выехали в Евпаторию. 21 октября числа должны были вернуться, но родителям позвонили и сказали, что возвращение перенесли на пятое ноября. Виктория взяла документы и поехала за дочерью, но российские пограничники ее не впустили. 11 ноября освободили Херсон, и выезд в Россию теперь стал еще сложнее. Кате и ее друзьям в лагере пообещали, что они вернутся домой, «когда Херсон снова станет российским». «Я скучала по маме, конечно, но не буду утверждать, что к нам как-то плохо относились. Хотя у одной девочки была футболка с украинским флагом. Начальник лагеря ее забрал, вырезал из нее этот флаг и вернул с огромной дыркой, — рассказывает Катя. — А еще гимн России заставляли слушать каждое утро на зарядке. Страшно было лишь раз, когда прошел слух, что нас могут отдать в другие семьи, если за нами не приедут родители».
С Катей мы нашли несколько статей в крымских СМИ об их лагере. «О! Это про мой отряд. Вот Ваня, который зарядку вел. А это у нас ИЗО, вот Аня, Женя, Катя, Влада. Но меня на фотографиях нет». И Аня, и Влада, и Женя уже в Украине. Организация «Save Ukraine» помогла маме Кати и многим другим родителям приехать в феврале уже этого года в аннексированный Крым и забрать детей домой в Украину.
Катя бы хотела поехать дальше, выбраться из Херсона. Здесь сейчас ни школьной жизни с друзьями, все учатся онлайн, ни вообще какого-то досуга. Но мама Кати работает здесь поваром — в одном из немногих открытых херсонских кафе.
«Пойдемте хотя бы во двор к вам на детскую площадку сходим» — зову я Викторию с Катей. На улице по-прежнему никого. Очень тихо. Даже не стреляют. Слышно лишь скрип качелей, на которых качается Катя.
Источник: Марфа Смирнова, «Вёрстка».
