Среди освобожденных 10 апреля из российского плена украинцев была и защитница “Азовстали” Валерия Суботина (Карпиленко) с позывным Нава. Валерия – поэт из Мариуполя, в 2015 году пошла служить в пресс-службу полка “Азов”. Позже она стала пресс-офицеркой в Донецком пограничном отряде. Уже на “Азовстали” Валерия вышла замуж за пограничника Андрея Суботина. Через два дня ее муж погиб. Сама Валерия попала в плен и провела там 327 дней. Обо всем этом Валерия Суботина (Карпиленко) рассказала в интервью Настоящему Времени.
– Вы уже две недели на свободе. Какие прямо сейчас у вас чувства, когда вы идете по довольно мирному Киеву?
– Да, мы постоянно мечтали об этом дне – о дне освобождения. Мы думали, что мы за день-два восстановимся, покупаемся, приведем себя в порядок и уже будем готовы встать в строй. Сейчас понимаешь, что мы только перестали бояться с утра. Мы только начали понимать, где мы находимся. Перестали просыпаться, думая, что мы все еще в камере. Сейчас, когда иду по Киеву, у меня постоянно бегают мурашки по телу. Мурашки бегают от того, что я вижу свободное украинское небо. Оно уже не в клеточку. Оно уже не закрыто. В то время как ты из камеры видишь только решетку, видишь только “колючку”, бетонную стену и один листочек зеленый, который вылез. И не знаешь, увидишь ли ты еще что-то за этот год. А сейчас ты видишь вот это все. И тебя эмоции просто переполняют.
– Вы как только вышли, сразу же сделали татуировку “Стальная”. Почему для вас это было важно?
– Потому что мы выдержали не только плен, но и все, что было до этого. Потому что мы продолжаем бороться дальше. Когда я ходила согнутая, приходилось так ходить почти год, мне говорили: “Ну что, Украину не согнуть?” А я говорила: “Нет, Украину не сломить”. Потому что мы реально стальные. И не только мы, а все украинцы, которые борются за Украину.
“Я не боялась смерти, это то, что могло избавить от страданий”
– Как бы вы описали один день в плену?
– Я б сказала так, что вот это все время, это был как один день. Это постоянное ожидание жизни. Мы постоянно говорили о том, что мы остались на “Азовстали”, мы оттуда не вернулись. Мы там умерли с парнями и девушками. Наши души остались там с ними. А сейчас я бы сказала, что мы не вернулись из плена. Потому что, пока все наши не вернутся, мы тоже остаемся там. Как бы ни старались жить полноценной жизнью вот эти две недели, мы не будем жить полноценно.
– В российскому плену оказывается большое давление, и психологическое, и физическое, на украинских военнопленных. Знаю, что украинские военнопленные, которые выходят, не рассказывают об этом, чтобы не навредить тем, кто еще остается в плену. Но я вас спрошу: где вы брали силы и что вам давало силы выдержать 327 дней плена?
– Я бы сказала так: россияне уже больше ничего не могли у меня забрать. Они забрали у меня все. Этим всем был мой муж Андрей, который погиб на “Азовстали”, которого я безумно люблю. Я не могу говорить о нем в прошедшем времени, для меня он существует. И будет существовать. Они забрали у меня его, они забрали у меня мой дом. И это давало мне понимание, что хуже они мне уже не сделают никак.
Я вообще не боялась смерти. Потому что смерть – это то, что могло избавить меня от страданий. Это то, что могло приблизить меня к нему. А в плену силы выжить давало то, что я должна буду встретиться с его родителями. И вот это понимание давало силы выжить, давало силы бороться, давало силы дождаться этого обмена.
Если б я знала еще немного правды, что моя бабушка, которая меня воспитывала (у меня нет родителей), умерла в оккупации, что тело моего мужа не отдали, что его не смогли похоронить и я не могу прийти к нему на могилу. Наверное, меня бы это немного сломило, но я знала, что должна вернуться к ним (родителям мужа – ред.), что меня тут ждут. Вот это давало силы.
– Чего не хватало больше всего в плену? О чем вы думали, мечтали?
– Не хватало таких банальных и не банальных вещей. Когда был Новый год… У нас была очень плотная решетка на окнах. Только моя рука туда пролезала, и я рисовала елку на Новый год. Потом, когда наступила весна, я тоже пролезла рукой. И нарисовала три тюльпана рукой для нас с Витой. Мы им радовались и умилялись.
И вот такие мечты осуществляются – дотронуться до лепестков цветов, коснуться деревьев, услышать нормально, как поют птицы. Я думаю, что мы не должны забывать. Наш трезубец – там зашифровано слово “воля”. Он у меня набит. Он был постоянно со мной. Я на него смотрела, читала это слово в нем. И думала, что моя воля со мной. Я бы сказала так, что, находясь в России, мы там были самыми свободными людьми, несмотря на то, что мы были в плену.
“Вокруг были люди, которые убили моего мужа. Я не хочу, чтобы они видели мои слезы”
– Какие важные даты для вас совпали с пленом?
– В плену были наши дни рождения с Андрюшей. Интересно, что у него 20 июля, а у меня 19-го. Мы в это время были в Оленовке. И в его день рождения мы его вспоминали. Пели песни, говорили о нем. А в мой день рождения, девочки тоже сделали мне сюрприз. Пекли, что могли, на пекарне. У нас сахара не было, но добавляли сладкий чай, чтоб испечь какие-то булочки и поздравить меня с моим днем рождения.
Скоро важная для нас с Андреем дата – пятое мая. Мы с ним поженились на “Азовстали”. И мы по-своему отпразднуем. Он мечтал увидеть меня в белом платье. На “Азовстали” у меня его не было. У меня будет платье. Не знаю, кому-то это будет странно, но он мне снился постоянно в Таганроге. Он мне снился на разрушенной этой “Азовстали”. Он говорил: “Я тут с парнями, у меня все хорошо. Но почему ты не купишь себе белое платье?” Сейчас его есть где взять. И он должен меня увидеть оттуда в нем. Я до сих пор говорю с ним, смотря на небо. И все еще верю, что он вернется. В плену было тяжело осознать его смерть. Это было очень тяжело.
Я понимаю, что еще меня держало в плену… То видео, которое мы записывали. Я его еще не пересматривала, я даже не помню, что я там говорила. Я говорила о своей боли, но так мало говорила о нем. Про то, что он настоящий герой. Герой Украины. И в плену я думала о том, что я должна выйти и сказать это. Про то, что он помогал в эвакуации раненых. Про то, что он нашел один из бункеров, где были дети, и искал для них еду. Он делал очень много как украинский офицер. Я им горжусь. Это я должна была сказать в том видео.
– Разрешали ли вы себе плакать там?
– Я до сих пор не могу заплакать. Я сейчас с вами говорю о таких вещах, которые в том числе делают мне невероятно больно. И там было и больно, и страшно, и грустно. Вокруг были люди, которые убили моего мужа. Потому что каждый из них виновен в его смерти, в смерти мирных людей. Вообще во всем том, что случилось, виноваты они. Нет, я не хочу, чтобы они видели мои слезы. Даже сейчас. У нас в камере были слепые зоны, где моя подруга могла меня обнять и мы могли чуть-чуть дать волю нашему горю. А сейчас мы стараемся не плакать. Пока мы живем в борьбе за тех, кто еще там, и против тех, кто пытается у нас забрать еще что-то. Хотя, что еще…
Я говорила Вите (подруге, с которой сидели в одной камере – ред.), что, возможно, надо как-то разделиться, мне пойти в одиночку, чтобы она за меня не отвечала. Но она постоянно говорила, что мы должны быть рядом, что мы должны поддерживать друг друга. Она говорила: “Я без тебя не пойду, лучше буду сидеть с тобой столько, сколько потребуется, в этой тюрьме, но выйдем вместе”. Я вчера говорила: “Вита, ну ты представь, какое нереальное было желание!” Но мы, правда, вышли вместе.
– Что рассказывали вам россияне, какое у вас было информационное пространство в колонии, в Оленовке? Что они вам про Украину говорили? Вы были там в информационном вакууме?
– Ты не знаешь практически ничего, что происходит в Украине, что происходит с твоими близкими. Мы переживали, есть ли тут еда, сколько людей погибло, сколько погибает сейчас, есть ли тут вообще нормальная жизнь. Самое страшное – мы не знали, столько людей осталось в плену. Мы не знали, что около 700 “азовцев”, мы надеялись, что мы их всех встретим, когда приедем. И все, о чем, сейчас хочется говорить, кроме своей боли, кроме погибших героев, это о тех, кто остался там. Их нужно вернуть. Потому что, пока они не вернутся, мы не сможем жить нормально. Мы сами психологически не сможем оттуда вернуться. Потому что все, что мы переживали там, они это продолжают переживать каждый день, каждую минуту и секунду.
Некоторое время я была в камере одна. И в той камере была такая надпись на стене, которая реально для нас очень много значила. Но я уверена, что это писал кто-то из наших. Надпись: “Страдайте достойно”. И вот это как раз ответ и про слезы, и про выдержку. Для меня было важно даже страдать достойно. Поэтому даже в плену вот это высказывание: “Страдайте достойно”, было одним из моих слоганов по жизни на тот период. А другим, наверное, были слова Леси Украинки: “Чтобы не плакать, я смеялась”. Это звучит странно, но я очень много смеялась и там, чего не понимали они. Возможно, кто-то не понимает и сейчас, когда я выкладываю фотографии, на которых я всегда улыбаюсь. Я пишу про какие-то болезненные моменты, я говорю о них, но я почти всегда улыбаюсь. Потому что это как раз не про страх, а про борьбу. Про внутреннюю силу не только мою, но и других. Потому что на меня смотрят наши. И здесь, и там. Поэтому я должна жить достойно ради всех них.
Источник: Юлия Жукова, «Настоящее время»
