Рассекреченные документы из архивов советского КГБ поставили точки над «і» в биографии одного из самых известных украинских поэтов-шестидесятников и знаменитого «прораба» горбачевской перестройки Виталия Коротича. Оказалось, что поэт еще с начала 60-х был завербован «конторой» и имел псевдоним «Январский».
Мне могут сказать, что никакой большой сенсации в этом нет, что тогда комитет вербовал немало украинских писателей и многие из них даже гордились своим сотрудничеством с комитетом. Но это в сталинские годы. В шестидесятые уже можно было делать выбор, и у каждого он был свой – от бескомпромиссности одних до маневров других. Но сознательная работа на комитет означала совсем другую жизненную программу, в конце концов – другую столицу. У тех, кто боролся, и тех, кто маневрировал, столицей был Киев. У тех, кого завербовали, столицей была Москва.
Дмитрий Павлычко в 70-е мог казаться человеком из писательского истеблишмента, избирался секретарем правления Союза писателей – в конце концов, мы учили его стихи в школьной программе. Но на должности главного редактора сверхпопулярного тогда журнала «Всесвіт» Павлычко заменил именно Коротич. Потому что власти не нравились не только маневры Павлычко, который всеми правдами и неправдами добивался публикации во «Всесвіті» настоящей литературы. Не нравилась и сама популярность «Всесвіту», то, что даже русскоязычный читатель отдавал ему предпочтение перед московской «Иностранной литературой» – и это при том, что задачей украинских редакторов было доказывать вторичность и второстепенность собственной культуры и языка. Задачей Коротича было сделать «Всесвіт» не только «правильным», но и сделать его неинтересным – и он с этой задачей справился, потому что всегда правильно понимал указания с Лубянки. А то, что таким важным агентом занималась именно московская Лубянка, а не киевская Владимирская, доказала вся дальнейшая биография Виталия Коротича.
В 1986 году он возглавляет редакцию сенсационного «Огонька» – главного журнала эпохи перемен. И уже тогда у многих возникали вопросы, как так случилось, что украинский писатель стал главным редактором московского журнала, да еще и писатель из республики консерватора Владимира Щербицкого, которому Горбачев откровенно не доверял. Но Коротич был креатурой не Щербицкого, а чекистов, которые, очевидно, и порекомендовали его секретарю ЦК КПСС Александру Яковлеву. Яковлев, ближайший соратник Горбачева, вошел в историю как партийный либерал, но главным в этом определении все же стоит считать слово «партийный». Задачей Яковлева было создать имитацию свободы слова – знаменитой «гласности». То есть свобода высказываний якобы и была, но четко ограничена партийными решениями и чекистским контролем. Яковлев был опытный мастер таких декораций. Еще в 1964 году он, работник ЦК КПСС и преданный ученик главного партийного идеолога Михаила Суслова, придумал радиостанцию «Маяк», которая должна была стать альтернативой Радио Свобода и другим западным «голосам», так раздражавшим партийное начальство. Но настоящая партийная карьера Яковлева началась во времена генерального секретаря ЦК КПСС… нет, не Михаила Горбачева, а Юрия Андропова, многолетнего руководителя КГБ СССР. И, кстати, именно Яковлев уже в горбачевские времена привел на должность председателя КГБ СССР помощника Андропова Владимира Крючкова – будущего организатора ГКЧП и настоящего патриарха современных российских чекистов. Так стоит ли удивляться, что Яковлев выбрал на должность имитатора свободы именно агента «Январского»?
В те времена я, тогда студент журфака Московского университета, несколько раз стажировался в редакции «Огонька» – в отделе писем, который курировал будущий зять Ельцина и советник Путина Валентин Юмашев, посещал творческие студии ведущих журналистов издания. И, честно говоря, был потрясен именно этой неискренностью: в демократическом издании не было ничего демократического, только пафос, кондовость и желание играть написанные кем-то другим роли. Это очень контрастировало со всей остальной советской прессой тех лет именно тем, что это был не журнал, а театр. Театр «гласности».
Именно поэтому когда в один прекрасный день на одном из депутатских съездов Олесь Терентьевич Гончар подошел со мной к Виталию Алексеевичу Коротичу и сказал, что хотел бы, чтобы я печатался в «Огоньке», я вежливо поблагодарил – а когда Коротич отошел, сказал Олесю Терентьевичу, что никогда не буду этого делать. Я знал, что выгляжу неблагодарным болваном, что о такой рекомендации – Гончара Коротичу – может мечтать каждый молодой журналист, мне же и 23 лет не было. Но я надеялся, что Олесь Терентьевич, который понимал меня в самые критические моменты моей работы в те времена, и на этот раз меня поймет.
Он и понял. Не стал меня убеждать – Гончар вообще не имел свойства настаивать, только поинтересовался, что меня отпугивает, может неуверенность в собственных силах. Я, честно говоря, не мог ему точно объяснить своих эмоций и только сказал, что чувствую себя чужим в редакции «Огонька» и вряд ли знакомство с Коротичем что-то здесь сможет изменить. Тут Гончар улыбнулся и сказал, что знакомство с Коротичем может только усилить такое ощущение, если оно уже зародилось, и мы больше не возвращались к этой теме.
Ну, а впоследствии все же состоялся тот самый путч, и Коротич не вернулся из Америки, где тогда находился и начал там преподавать. И это тоже была одна из самых больших загадок тех времен – как это главный «прораб» перестройки не вернулся из Америки именно тогда, когда в России победила демократия, а его родная Украина провозгласила независимость? Но теперь ясно, что его мотивами мог руководить просто потаенный страх быть разоблаченным – и он приезжает только тогда, когда его бывшие коллеги возвращают себе власть. И именно в ту страну, где они эту власть возвращают. Один из самых известных украинских поэтов никогда не был украинским гражданином. Никогда. И все его комментарии к украинским событиям – вплоть до сегодняшнего дня, когда его работодатели уничтожают его Родину – всегда были комментариями агента КГБ. Потому что адептом «гласности» ему уже притворяться не нужно, сейчас совсем другая конъюнктура.
Ну, и в конце – просто детское воспоминание. Мы с моей тетей гуляем по киевской улице Немировича-Данченко, где она тогда жила. Навстречу идет пожилой человек, который почтительно снимает перед тетушкой шляпу. Но она лишь горделиво поднимает голову. В ее больших тусклых еврейских глазах только гнев. Она не отвечает.
Со временем я узнаю, что это ее земляк из черкасской Каменки, ученый и отец известного поэта. И что тетя ему не доверяет. Не объясняет мне до конца, почему – тогда детям не все объясняли, но не скрывает эмоций.
Уже в конце 90-х, когда Коротич вернулся в Москву, во время одной из встреч я вспомню эту сцену и скажу ему, что у нас с ним общие каменские корни.
Больше Виталий Алексеевич никогда со мной не разговаривал.
Источник: Виталий Портников, Zbruc.
