На фоне новости о том, что в России собираются законодательно запретить квадроберов, позволение Роскомнадзору скрытно замедлять работу сайтов в России выглядит сияющей мудростью. Замедлять, лять, лять. Войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется. Отключать ютьюб совсем пока не будут – но все будет так плохо работать, что ну его нафиг.
Это замедление – хорошая метафора для всего. Замедлить этику, приостановить взросление человека; в 21-м веке совсем этот процесс остановить нельзя, но можно именно замедлить. И тут у власти ряд мощных козырей.
Во-первых, замиранию способствует само чередование природных циклов в России. Примерно полгода в России заморожены, укутаны непогодой. Социальное взросление, политический опыт совпадают тут с природными циклами. Политическая весна – пробуждение! Лето – расцвет! Но вот очередная зима, и политическая заморозка опять обнуляет прежний коллективный опыт. И – как будто ничего не было в 1980-е, 1990-е. Цикличность массового сознания. “Будет ничего” – говорит старец в рассказе Владимира Сорокина “Фиолетовые лебеди”. Это состояние ничего – чаемое и желанное для Кремля. Да-да. Знаменитое “около нуля”.
И даже когда теплеет, потом еще долго длится это ничего.
Вспоминается долгое стояние в пробках на Садовом кольце – во время снегопада. Снегоуборщики расчистили дорогу; вбок от проезжей части отлетают груды грязного снега – на обочину. Поначалу граница, кромка между серым и белым заметна; но затем кромка расширяется, постепенно поглощая собой все. И пешеходная часть, и весь город в итоге также принимает вид серого, сливаясь с небом. Цвет межвременья; русская тоска, возникающая от взгляда на это вечно серое, и мысль неизбежная – “это не закончится никогда”; а потом – будь что будет. Энтропия в итоге побеждает все.
Русская тоска, зимняя апатия – неполитичны, кроме прочего.
Возникновение на месте этической катастрофы “серого пространства” – вне добра и зла, оно же пространство коллективного широкого компромисса – на самом деле, несмотря на громкие лозунги, вполне устаивает Кремль. Серая зона – самое родное для путинизма. В сером главное правило – не говорить о главном: сегодня – о преступной войне и политической ответственности нации. И в эту игру вполне охотно играет и политическая оппозиция. Пространство серого не пробуждает что-то делать, а только ждать – как ждут перемены погоды. “Серая этика” распространяется и на тех, кто уехал в эмиграцию, но время от времени совершают вылазки в царство мертвых, в Зону. Кто-то возвращается по принципиальным соображениям, у кого-то практическая необходимость “не сжигать мосты”. Этот серый коридор работает, и власть пока не ставит железный занавес, верно рассчитав: те, кто наведывается в Зону, вынужден контролировать свои действия и слова – на всякий случай. Так работает самоцензура за рубежом. В итоге коллективный политический опыт даже за границей не становится константой, не соответствует принципам, хотя бы основным; все размывается, подобно грязевой кромке. В итоге даже в эмигрантском сообществе нет перехода количества гражданственности в качество.
Цензура и самоцензура коверкают политический смысл – то есть, опять же, не дают взрослеть (ибо политика и есть взрослость). В той же заметке сказано, что новый приказ позволяет Роскомнадзору управлять сетями связи через технические средства “противостояния угрозам” (ТСПУ), установленные у интернет-провайдеров согласно закону о суверенном интернете (2019). Устройства эти обслуживаются подконтрольными РКН службами. “Операторы зачастую даже не знают, что государство делает через их сети с помощью этих устройств”, отмечает российская версия журнала Forbes. Коллега Сергей Медведев писал в начале войны, что даже перепрошитый много раз телефон продолжает вести себя “по-старому” (поздравляет с 23 февраля, с 8 марта и т. д.). Или вот другой пример: когда вы пользуетесь автоматическими переводчиками звука в текст (которые работают на основе универсального ИИ), российский “интеллект” временами валяет дурака – коверкая базовые политические термины вроде либерализма или диктатуры. Притворяется, что не знает таких слов, хотя знает много других, более сложных. При этом Советское он не забывает писать в любом случае с большой буквы – как в анекдоте про советское шампанское. Возможно, когда-нибудь мы будем удивлены, узнав, что тот же РКН копал на самом глубоком уровне – ментальном, матричном, так сказать; имея своей целью изгнать политический язык, язык современности не просто из обихода – а из сознания. Потому что империя по-прежнему боится слов (недаром ютьюб-канал политолога Александра Морозова называется “Опасные слова”).
Другая неявная вещь, с помощью которой тормозится социальное взросление, – постоянный звуковой и визуальный фон. В России музыка звучит особенно громко в кафе (пространстве, которое при иных обстоятельствах – в Англии, Франции, Германии, Чехии, с 17-го по 19-й век – становилось протопарламентом, первым опытом публичности, дискуссии, о чем писал Хабермас). Власть в России делает все, чтобы заглушить человеческую речь, затормозить коммуникацию. Развлекательный мусор забивает сознание на внешнем обводе, а пропаганда – на внутреннем. Она забивает все своим ядом, не давая обывателю опомниться, – зная, что люди более всего боятся тишины. Так слова превращаются из средства общения в свою противоположность – служа тотальному обессмысливанию.
Энтропии и цикличности нужно противопоставить преемственность опыта сопротивления и политическую непрерывность. Опыт вдумчивой тишины; научиться молчать и научиться говорить принципиальные вещи, избегая словесного мусора. Вырвать постсоветского человека из пространства “ничего” – поместить его в нечто, где все же накапливается опыт противостояния диктатуре и борьбы за свободы. Как это сделать – вот вопрос. И чем дольше длится русская зима, тем труднее ответить.
Источник: Андрей Архангельский, «Радио Свобода».
