На следующий после освобождения день, 2 августа 2024 года, трое самых отважных и показательных российских диссидентов – Владимир Кара-Мурза, Илья Яшин и Андрей Пивоваров – провели в Бонне пресс-конференцию, которую потом комментаторы часто называли катастрофической. Многие из них считали, что диссиденты бросили тень на дело, которое защищали.
Для украинцев и всех тех, кто их ценит на Западе, это было тем более неприятно, потому что они не ожидали подобных высказываний, поскольку раньше все диссиденты говорили иначе. До ареста Илья Яшин осуждал преступления, совершенные Россией в Буче, и был заключен в тюрьму именно за свои высказывания. Владимир Кара-Мурза также красноречиво осуждал российские преступления в Украине, Сирии и Чечне и считал войну против Киева преступной по своей сути. Некоторые из них после этой пресс-конференции неявно отказались от своих заявлений и хотя и косвенно, но признали свой промах.
Но факт остается фактом: эта пресс-конференция была импровизированной и плохо подготовленной. Потребность высказаться после более чем двухлетнего заключения в условиях, которые равнозначны пыткам, вполне понятна. Хотя Олегу Орлову, освобожденному тогда же, хватило мудрости подождать, прежде чем что-то говорить. Все они не нашли времени, чтобы что-либо узнать о массовых преступлениях, совершенных россиянами с момента их заключения. Некоторое их замалчивание, а также – прежде всего – призыв к отмене санкций, направленных против российского народа (те, что направлены против номенклатуры режима, они поддержали, а Кара-Мурза даже до своего ареста был очень активным в продвижении санкций Магнитского), вызвали глубокое смятение не только в Украине. Я видел, что это недовольство осталось, несмотря на более поздние – ожидаемые – исправления, в частности когда Кара-Мурза уточнил, что он просит о большей западной помощи Украине, а Яшин – что неприемлемо отдать часть украинской территории России. Но мы должны понять, почему эти необходимые и ожидаемые разъяснения не всегда были убедительными.
Чтобы было ясно: такие личности, как Владимир Кара-Мурза (мой друг, которого я давно защищаю, в том числе и здесь, освободить которого я много раз публично призывал и на телевидении, и в социальных сетях) или Илья Яшин, хотят поражения Путина и победы Украины. Вместе с другими я также номинировал его на Нобелевскую премию мира. Они не националисты, в отличие от Алексея Навального, которого убили по приказу Кремля, – и которого я также защищал, потому что он был человеком, мужество которого вызывало уважение. У них нет проблем с обязанностью осуждать российских преступников. Их институциональные предложения призваны ослабить центральную власть России. Я своими глазами видел, как некоторые члены команды Навального не проявляли никакого, даже минимального, сочувствия к украинцам – но это не тот случай. Жена Владимира Евгения Кара-Мурза часто демонстрировала это, призывая к поражению России в Украине. Они также без проблем потребуют, чтобы в учебниках и музеях, если Россия когда-нибудь станет демократической, широко освещались бесконечные преступления Сталина и последующих лидеров, а затем и Путина. Они не стремятся затушевывать правду. Поэтому следует отдать им в этом – как и во всем остальном – должное. Да, была ошибка, но она не является непростительной.
Однако я не могу избавиться от глубокого чувства неловкости, которое требует прояснения. Этот дискомфорт отчасти моральный, но прежде всего политический. Большинство диссидентов – скажу, может быть, с некоторым преувеличением – не способны признать конец русского патриотизма и, в конце концов, самой России. Они продолжают культивировать определенную национальную идею – тогда как должны были бы от нее отвернуться и порвать с самой идеей России. Они игнорируют Украину не потому, что не осознают абсолютной ужасности совершенных преступлений, – а потому, что отказываются думать о России на горизонте непоправимого. Они ненавидят Путина – но продолжают смотреть на Россию так, будто считают главной проблемой выживания именно ее, а не выживание Украины. Украина представляется им второстепенным вопросом. Они являются невольными жертвами одержимости Россией – так, как если бы участники немецкого антигитлеровского сопротивления занимались только будущей судьбой Германии, а реальность Холокоста не затрагивала их душ.
Короче: хотя они должны были бы сначала обратиться к украинцам, их дискурс остается сфокусированным на россиянах. И они прилагают усилия, чтобы не сказать россиянам того, чего те не хотят слышать. Они всегда пытаются погладить по шерсти. Выступая за «примирение» (отложенное, конечно, на потом когда-нибудь) с украинцами, они начинают с того, что посылают им противоположный сигнал. Они надеются на прощение, но не просят его.
Очень важно, я думаю, понять некоторые их устоявшиеся предубеждения.
О российской вине
Дебаты о коллективной вине не являются новыми. Они вызвали длительные споры в Германии и других странах после поражения нацистов. Я посвятил им много страниц в книге Notre Guerre («Наша война»), потому что считаю их основополагающей дискуссией. В недавнем интервью Владимир Кара-Мурза высказал мнение, что мы должны говорить о «коллективной ответственности» со стороны россиян, но не о коллективной вине. Он опасается, что возложение вины на целую национальную группу позволит избежать рассмотрения вины Путина и его приспешников или по крайней мере смягчить ее.
Боюсь, что правда заставит нас применить другой подход. Мне также кажется, что десятилетняя работа, которую россияне должны проделать над собственной историей, приведет к тому, что мы сохраним концепцию коллективной вины, как в случае с немцами во время нацизма. Я, в конце концов, предпочитаю термин «коллективная безответственность», поскольку безответственность сама по себе является формой вины.
Итак, начнем с фактов. Во всех регионах, которые россияне оккупировали, а где-то до сих пор держат под своим игом, преступление следует за преступлением: пытки, расстрелы без суда и следствия, иногда детей на глазах у родителей, депортации детей и тому подобное. Эти военные преступления и преступления против человечности, безусловно, стали возможными благодаря войне Путина (отсюда важность признания преступления агрессии) – но это преступления, совершенные непосредственно и хладнокровно десятками тысяч россиян, а не только наемными боевиками Вагнера. Тысячи и десятки тысяч россиян убивают украинцев во сне или калечат их на всю жизнь почти ежедневно. Надзиратели пытают военнопленных, иногда до смерти. Десятки тысяч россиян целенаправленно атакуют не только школы, рынки и больницы, но и культурное наследие Украины, сжигая книги в библиотеках. Уничтожение является систематическим, организованным и осуществляется целой армией.
«Обычные русские» поступают так же, как «обычные немцы» (и представители других национальностей по всей Европе) поступали с евреями и населением – больше на Востоке, чем на Западе – оккупированных ими территорий. Так же, как не все или даже не большинство нацистских немцев были индоктринированы нацистской идеологией, не все россияне, совершившие эти массовые убийства, действовали из уважения к идеологии Путина. Они не защищали себя как солдаты, а руководствовались желанием убивать безнаказанно – и все больше и больше. Пропаганда, как мы недавно видели в фильме «Русские на войне» бывшей сотрудницы Russia Today Анастасии Трофимовой, стремится представить российских солдат как нормальных, даже хороших людей, не имеющих ничего общего с такого рода преступлениями. Однако преступления слишком разительны, чтобы не видеть их почти на каждом шагу.
Кто-то скажет, что это были не все россияне (так же, как и не все немцы) – но это не умаляет коллективной вины нации, люди которой совершили преступления, не имеющие срока давности. Те, кто протестовал против войны, делали это либо потому, что не хотели быть мобилизованными, либо потому, что не видели для нее оправдания и считали, что она может принести лишь несчастье России. Лишь единицы выступали против войны из-за массовых преступлений и из-за сочувствия к украинцам – или ранее к чеченцам, грузинам и сирийцам. Большинство этих людей смотрели в другую сторону, ненавидя Путина, возможно, за уничтожение свободы дома и коррумпированность его режима, но осуждали его только за то, как он вел себя в своей стране, а не за геноцид, совершенный за рубежом, который имеет совсем другое значение и вес.
Далее: давайте подумаем, почему в самой логике диссидентов, стремящихся закрепить Россию в мире демократий, этот пассаж о коллективной вине является конечным. Если Путин и его приспешники будут единственными виновниками, россиянам будет не только легко оправдать собственные преступления, но и не произойдет осознание того, как эта страна дошла до массового продуцирования убийц. Если, как в послевоенной Германии, не будет осознания бремени вины, все может вернуться на круги своя – а даже это бремя вины не является вакциной на веки вечные. Я сам долгое время считал, что между россиянами и Путиным нужно провести водонепроницаемую перегородку – и дискутировал об этом со своими украинскими друзьями после 2014 года. Сегодня масштаб преступлений мешает мне это делать.
Следует признать, что дебаты об ответственности/безответственности нелегки. Как я часто подчеркивал, то, чем являются россияне сегодня, является результатом 98 лет диктатуры, иногда тоталитарной. Последовательная власть, от Ленина до Путина через Сталина и Брежнева, формировала – и разрушала – их душу и разум. Но эта безответственность, если мы уважаем личную свободу каждого человека, является также формой вины. Я часто писал, что не существует такой вещи, как русская ДНК – того, что глупцы иногда называют «славянской душой». То, кем являются русские сегодня – это результат политического процесса. Но именно для того, чтобы опровергнуть эту фаталистическую детерминистскую теорию о русском народе, «генетически» обреченном на преступление и угнетение, необходимо восстановить чувство вины за совершенные преступления. Они не являются результатом неумолимой механики истории.
Вот почему было бы опасно (даже для будущего России) изображать россиян как жертв. Безусловно, убитые, замученные и посаженные диссиденты являются в некотором роде жертвами режима – как и все общество, закованное в тоталитарную смирительную рубашку. Но прежде чем жалеть себя, россияне должны сначала открыть глаза: главными жертвами, безусловно, являются люди, которых россияне убивают день за днем. Сравнение недопустимо.
Дискуссия о самом Путине неуместна. Да, его надо судить и приговорить к пожизненному заключению за все совершенные преступления – так же, как и всех убийц. Но разве вина целого народа сделает его преступление менее чудовищным? Да, именно он позволил, санкционировал, подстрекал и поощрял все остальные преступления – но их не было бы без десятков и сотен тысяч исполнителей. То же самое можно сказать и о Гитлере, и о Сталине, и о Мао, и об Асаде.
Остается тесно связанный с этим вопрос российских политических дебатов. Некоторые утверждают, что оппозиция ориентируется на то, чтобы говорить преимущественно с россиянами, и что их слова связаны с надеждой получить себе определенную форму политической привлекательности для российского населения, чтобы трансформация России стала возможной, когда придет время. Этим должно было бы объясняться отсутствие их настаиваний на этой вине. Однако если российская оппозиция хочет подготовиться к будущему и донести до российского народа реальность случившегося, она должна говорить правду. Такова цена политической ответственности.
О будущем России
Большинство российских оппозиционеров намерены продвигать демократическую и либеральную Россию, живущую в мире со своими соседями, отвергая любую агрессию и – как некоторые из них считают – глядя в сторону Европы, к которой, по их мнению, Россия должна принадлежать с точки зрения ценностей. Они также хотят – хоть не единодушно – децентрализованной, даже реально федерализованной власти и свободной системы правосудия. Конечно, они также призывают к борьбе с коррупцией, соразмерной с этим злом, тем более, что коррупция также является фактором укрепления диктатуры и проникновения в каждую пору российского общества через компромисс с режимом. Эта либеральная часть российской оппозиции (опять же, неоднозначна в этом вопросе) представляет общее видение, которое кажется вполне приемлемым.
Проблема, по правде говоря, заключается в замалчивании. Что оппозиция должна сказать о владении Россией ядерным оружием и доктрине его применения? Готова ли она принять, если этого потребуют определенные нации, независимость некоторых нынешних российских регионов? Какова ее позиция относительно репараций, которые Россия должна выплатить Украине, сколько и каким образом? Многие из них молчат и о репатриации депортированных украинских детей. Хочет ли оппозиция, чтобы Россия продолжала свою политику влияния в остальном мире, особенно в Африке и Азии? Как она позиционирует себя по отношению к Азии с одной стороны и НАТО с другой?
Другими словами, видит ли оппозиция Россию все еще «великой державой», а даже наследницей империи – или «нормальным государством», которое сосредоточено на собственном развитии и отказывается от любой специфической роли в мировых делах, вроде послевоенной Японии и демократической Германии? Учитывая преступления, которые Москва совершала непрерывно в течение последних 25 лет, не говоря уже о коммунистической эпохе, – оппозиция должна ответить на эти вопросы. Они должны быть преданы идее сделать Россию снова малой и осудить какие-либо мечты о величии.
Этот вопрос также касается исторического видения оппозиции: считает ли она, если когда-нибудь придет к власти, что «новая» Россия является частью определенной формы непрерывности российской истории, даже если и намерена порвать со своей преступной традицией, – а готова ли представить себе маленькую Россию, которая не будет играть никакой роли в мире? Готова ли она также признать получение Москвой места постоянного члена Совета безопасности ООН от бывшего СССР узурпацией или захватом и готова ли она отказаться от него? Нельзя делать вид, что эти вопросы являются второстепенными, ведь они указывают на разрыв (или не разрыв), который намерена сделать оппозиция. Если это вопрос «спасения» так называемого «величия» России, то она будет оставаться главной опасностью для мира.
Многие мои друзья в этой оппозиции также видят путь к демократической России. Мне же самому еще до начала полномасштабной войны России против Украины было трудно представить спонтанное движение в этом направлении. С тех пор я стал верить в это еще меньше – в свете того, как вижу и общество, и структуру и организацию российской власти. Можно, конечно, представить себе падение Путина, его замену, даже передачу его в Международный уголовный суд, но не замену его «либералом» – в нынешних обстоятельствах приход к власти другого силовика значительно более вероятен.
Стоит ли тогда говорить о будущем России, как это делает оппозиция? Это не только справедливо, но и необходимо. Я сам пытался это сделать в большом эссе, посвященном Владимиру Кара-Мурзе вскоре после его заключения. Но это предполагает формулировку плана, как я сделал во второй части этого эссе, в рамках стратегии, которую союзники пытаются определить. В конце концов, это зависит от них самих. Но такая стратегия предполагает достаточно радикальное поражение России и политику, которая будет реализована в течение не года после победы Украины, а как минимум десятилетия. Этот план относительно будущего России невозможно представить без Украины. Оппозиция, безусловно, должна играть важную роль в разработке этого «плана», но предпосылки, которые я изложил относительно видения будущего России, является важными. Существует еще одна предпосылка, которая касается Украины.
Российская оппозиция должна сначала заговорить об Украине
С начала тотальной войны меня поразила разница, которую, по моему мнению, мало кто заметил: представители российской оппозиции в изгнании, за редкими исключениями, почти не говорят о массовых преступлениях, совершенных россиянами в Украине, – тогда как представители белорусской оппозиции к режиму Лукашенко настойчиво и упорно делают это регулярно. Первые не проявляют особого сочувствия к особо ужасным или кровавым российским убийствам, тогда как вторые, в частности президент-избранник в экзиле Светлана Тихановская и члены ее команды, делают это постоянно. То же самое можно сказать и о некоторых сирийских активистах, которые говорят о зверствах России в Украине, проводя справедливую параллель с тем, от чего они страдают в своей собственной стране.
Это выглядит так, будто белорусы (как и грузины, если на то пошло) идентифицируют себя с украинцами, которые являются жертвами российского империализма и его кровавых репрессий, как и эстонцы, литовцы и латыши, – в то время как российская оппозиция не способна понять и почувствовать всю отвратительность этих преступлений. Иногда они ставят знак равенства между российскими и украинскими политическими заключенными, потому что и те и другие являются жертвами путинского режима. Но между ними не может быть никакой аналогии: ведь как будто Украина не является другой страной, которая не имеет ничего общего с Россией; как будто мы можем приравнивать внутренние репрессии к внешней агрессии; как будто, прежде всего, мы можем провести эквивалентность, пусть и формальную, между сотнями россиян, убитых путинским режимом, и сотнями тысяч украинцев, убитых россиянами.
Каждый год я с грустью и уважением вспоминаю убийства Натальи Эстемировой, Анны Политковской, Бориса Немцова и нескольких других, которые с самого начала предупреждали о массовых преступлениях Путина. Я четко говорил об убийстве, когда речь шла о Навальном. Я также часто писал, что репрессии внутри страны являются предвестником агрессии за рубежом. Но аналогия между убийственными репрессиями против оппонентов и систематическим уничтожением украинцев была бы такой же шокирующей, как параллель между первыми нацистскими лагерями для оппонентов и лагерями смерти, предназначенными прежде всего для евреев. Само сравнение было бы позорным.
Собственно здесь я, несомненно, чувствую себя несколько обделенным – с точки зрения, конечно, моей силы убеждения, но прежде всего с точки зрения моей способности понимать. Почему подавляющее большинство российских диссидентов не говорят об украинцах? Почему они не отдают им должного уважения? Почему – надо говорить снова и снова – не формулируют раскаяние за преступления, совершенные россиянами против украинцев? Я уже упоминал исключительный пример тех российских феминистических активисток, которые бросили вызов движению, установив эфемерные по конструкции вотивные памятники жертвам Бучи, Изюма или Мариуполя. Я уже упоминал того русского писателя, который, преследуемый совершенным злом, как бы дистанцируется от собственного языка, языка убийц? Почему они не признают, что Россия никогда не была «великой нацией» и никогда ею не будет, тогда как Украина является таковой?
Чтобы сформулировать политическое послание, нужно пережить эти преступления на собственной шкуре. Они, эти преступления, должны преследовать вас. Вам должны сниться по ночам дети, придавленные бетоном разрушенного дома или уничтоженные российской ракетой. Однако у меня не создается впечатление, что это касается подавляющего большинства российских диссидентов, которые тревожатся (пусть и небезосновательно) судьбами своих, которые могут умереть завтра в тюрьме, но для которых украинские мертвые не являются их мертвыми. То, о чем говорю, не имеет ничего общего с якобы «братством» россиян и украинцев, которое является чистой кремлевской пропагандой, как это уже было доказано, – речь идет именно о чувстве вины, о котором я упоминал ранее.
По моему мнению, именно этого российская оппозиция (за исключением разве таких фигур, как Гарри Каспаров, который всегда был безупречен в вопросах преступлений, необходимости радикального поражения Москвы и осуждения промедления Запада, и некоторых других) так и не поняла: российская оппозиция должна прекратить свое затяжное самобичевание. Я считаю, что был первым, кто передал месседж об убитых диссидентах – и завтра продолжу умолять об их освобождении. Я также никогда не буду обвинять российскую оппозицию в том, что она обратилась к своим. Но все же! Никогда не сравнивайте судьбы их, или даже сотен замечательных российских деятелей, убитых Путиным, с сотнями тысяч убитых украинцев. Мы всегда должны возвращаться к этой первичной реальности. Чувство меры является важным.
Я часто привожу пример публицистической статьи Зои Световой, человека, достойного восхищения за ее мужество в противостоянии Путину и реальный риск в России. Но что может быть лучшим способом запятнать ее борьбу, как призыв к европейцам не ограничивать визы для россиян? Сама эта просьба является невнятной и непристойной, когда день за днем убивают украинских детей.
Короче говоря, российские диссиденты должны перестать быть одержимыми Россией, этой жалкой маленькой страной, обреченной десятилетиями искупать свои бесконечные преступления. Пусть они будут одержимы Украиной. Спасение Украины – это единственная битва, которая имеет значение перед лицом истории. Тревога за Россию может быть только превентивной, чтобы не дать ей причинить зло до конца веков, – а это означает радикальное унижение ее как нации. Каждый россиянин должен быть пропитан этим осознанием преступления как стойким, прогорклым запахом. Вот почему санкции должны быть направлены непосредственно против них – кроме того, что санкции, от которых могут пострадать «обычные русские», также необходимы для подрыва российской военной машины.
По сей день Германия испытывает несмываемый моральный долг перед евреями, который также распространяется на Израиль. Действительно, Берлин часто критикуют за то, что иногда он заходит так далеко, что отказывается от любого критического взгляда на израильское правительство (это дискуссия, в которую я не буду здесь углубляться). Важно, чтобы российская оппозиция также высказала свой долг перед украинцами, сирийцами, белорусами, грузинами, африканцами и т.д., замученными Россией. Это долг, который никогда не будет погашен, потому что вина не исчезает со смертью виновного. Она навсегда остается бременем, которое висит над нацией. Этот долг, к тому же, тяготеет и над Францией – потому что даже если в коллаборации участвовало лишь меньшинство французов, именно Франция, по словам покойного президента Жака Ширака, совершила непоправимое.
Если представители оппозиции не смогут озвучить этот долг, они не выполнят своего исторического долга. Они также будут препятствовать работе совести, которую должна выполнить их страна. Мы можем оценить сложность задачи, которая стоит перед ними, – поскольку речь идет об обращении целого народа к осознанию преступления. Возможно, это даже невозможно. Но они не могут, не изменяя собственным принципам, обойтись без этого.
Источник: Николя Тензер, Zbruc.
