В 90-е годы «Клуб веселых и находчивых» именовал себя «международным» без малейшего преувеличения.
В сезонах сходились команды из самых разных стран. За награды соревновались ребята из Украины, Закавказья, Центральной Азии и стран Балтии. КВН был отражением постсоветской ментальности. Когда общее доминировало над различиями, а темы для шуток не требовали перевода и знания контекста.
Впрочем, роль зеркала принадлежит этой программе до сих пор. Только сегодня в нем отражается тот постсоветский дрейф, который произошел у нас на глазах. География клуба уменьшилась, как шагреневая кожа, сократившись в итоге до границ самой России. Теперь это программа, в которой русские соревнуются с русскими. В этом коктейле иногда высовываются образцово-показательные иностранцы, но от былой «международности» не осталось и следа.
И такая же участь, похоже, ждет девятое мая.
Каждая страна имеет праздники субъектности народа. Что-то такое, что позволяет гражданам говорить: Мы достигли. День взятия Бастилии – это история о том, как французы изгнали короля. День независимости США – о том, как американцы получили независимость от англичан. Девятое мая в РФ точно так же претендует на статус национального праздника – но есть одно «но».
Россия – это победившее государство. Такой себе воплощенный этатизм – в рамках которого нет ничего не только «против государства», но и «вне государства». Государственная вертикаль – это альфа и омега всего. Любая активность получает право на жизнь только после согласования. Любая несогласованная субъектность воспринимается как угроза. Ее либо обуздывают – либо искореняют.
С девятым мая в России произошло именно это. Это уже не «день субъектности народа», а «день субъектности государства». Универсальное оправдание всей истории его существования. Главный грузик на морально-этических весах, который должен перевешивать все, что было до и все, что было после. Девятому мая поручено оправдывать репрессии, депортации, ссылки, расстрелы и расправы. Оно назначено главенствующим «зато». Любая попытка разговора о бесчеловечности советского режима упирается в это доказательство. Которое должно ставить точку на любой попытке рефлексии.
Девятое мая стало ресурсом легитимности – слишком ценным, чтобы российское государство позволило себе выпустить его из рук. И нет ничего удивительного, что на протяжении последних десятилетий оно боролось с теми, кто пытался разрушить эту монополию.
Дело в том, что в советско-российской традиции существовало два подхода к празднованию этой даты.
Один – государственный. Со знаменами, парадами, портретами военачальников и большими звездами на погонах. В рамках этого подхода в войне победило государство, командование и полководцы. Большие числа. Величественные масштабы. Вертикаль и система.
Второй подход был полной противоположностью. Интимно-личностный, основанный на персональном переживании. В этой копилке – вся лейтенантская проза. Дневниковые записи. Человеческие истории, в которых не было места Сталину и Жукову, зато находилось место чьим-то бабушкам и дедушкам.
С этим вторым подходом государство всегда боролось. Укрощало и национализировало, как могло. Юрий Бондарев смягчал финал повести «Батальоны просят огня» – и вместо этого превращался в советского литературного генерала. На каждый лирический «Белорусский вокзал» кинематограф отвечал десятком пафосных агиток. Государство отчаянно держалось за собственную интерпретацию девятого мая и не позволяло никому посягать на главное оправдание собственного существования.
Кстати, такая же судьба постигла и акцию «Бессмертный полк». Она появилась в 2012-м году как альтернатива официальному пафосу. Ее придумала томская оппозиционная телекомпания ТВ-2: вместо транспарантов и лозунгов людям предложили нести портреты своих близких. Через три года российское государство лишило телекомпанию лицензии и забрало акцию под свою эгиду.
Кремль отрицает частное. Любое величие возможно только в пределах вертикали. Если хочешь почувствовать силу – обращайся к государству. В обмен на лояльность оно позволит тебе постоять под зонтиком своего могущества.
И этот подход обрекает Россию на одиночество. Российский День Победы повторяет судьбу КВН. Все меньше «международного». Все больше изоляции. Что неудивительно.
Ведь Москва превращает девятое мая в тест политической лояльности. Присягни на верность – и тогда мы расскажем тебе о твоем вкладе в победу над Германией. Собственноручно впишем в перечень победителей.
Поэтому с каждым годом все больше российских соседей начинают искать свой собственный язык для описания этого события. Как и собственную интерпретацию событий Второй мировой. Все потому, что Кремль продает свою концепцию в рамках комплексного предложения. В котором речь идет не столько о прошлом, сколько о настоящем и будущем. В которой «один народ», «можем повторить» и «осаждённая крепость». В которой монополия на победу закреплена за Москвой. В которой новые жители Кремля провозглашаются прямыми наследниками прежних – и получают право говорить от имени победителей.
В течение нескольких десятилетий Москва превращала свой концепт «Великой Отечественной» в гражданскую религию. В рамках которой есть свой единственно возможный обряд, свой сонм апостолов и праведников, свой пантеон демонов и грешников. Любое отступление от него воспринимается за ересь и подвергается анафеме.
К тому же, западный обряд празднования победы во Второй мировой воспринимается в России как некий «католицизм». Границы двух вероисповеданий четко очерчены, и любое нарушение конвенции трактуется как посягательство.
А вот обновленчество соседей Москва воспринимает как вероотступничество. Как некое униатство, когда обряд может и восточный, но самосознание – западное. А то, что когда-то было нашим, а потом стало чужим, воспринимается всегда болезненнее, чем то, что изначально нашим никогда не было. Поэтому в адрес Киева из Москвы так часто звучат слова, которые в адрес Парижа или Лондона никогда не будут сказаны.
Но если Москве и стоит кого-то благодарить за то, что на ее ежегодный обряд причастия приходит все меньше верующих – то только себя.
Автор: Павел Казарин, журналист.
