В первые же дни полномасштабного вторжения России в Украину западные правительства ввели широкий спектр санкций против различных российских юридических и физических лиц, прежде всего, высших должностных лиц, ответственных за агрессию. Многие компании и олигархи тоже оказались под санкциями как спонсоры и пособники войны. Однако в черный список не попали деятели культуры и науки, хотя многие из них годами готовили почву для войны своими пропагандистскими, идеологически интоксицированными произведениями и заявлениями. Десятки писателей, актеров, поп-звезд, кинорежиссеров и ученых страстно приветствовали аннексию Крыма в 2014 году, и также с энтузиазмом принялись подписывать подхалимские письма в поддержку президента и того, что они вместе с ним называют “специальной военной операцией” в 2022-м.
С либеральной точки зрения западного человека, поддержка войны и преступной власти деятелями культуры должна быть вопросом скорее моральной, чем уголовной ответственности. Наивная тамошняя вера в то, что со словом надо бороться словом, позволяла российским пропагандистам долгое время беспрепятственно разрушать западные институты и подрывать общественное к ним доверие. Лишь события последних лет побудили западные правительства более ответственно отнестись к деятельности российских подрывных центров, накладывая на них определенные ограничения или запреты. Между тем культурная сфера рассматривается и дальше многими западными людьми как “аполитичная”, отделенная от геноцидной риторики российских лидеров, а тем более от геноцидной практики российских военных. Пушкин, утверждают либералы, не отвечает за Путина, а Достоевский не виноват в том, что делает Шойгу и его подчиненные.
Нам снова напоминают, что большинство российских писателей и интеллектуалов преимущественно критически относились к своему правительству и общественному устройству, страдали от цензуры и других репрессий, а потому не заслуживают еще и теперь посмертного цензурирования. Призывы отменить тех или иных деятелей, их произведения или выступления интерпретируются соответственно чуть ли не как варварство, националистический иконоклазм, покушение на Культуру вообще – с большой буквы. Хотя на самом деле до отмены доходит только в крайних случаях – когда персонаж ведет слишком вызывающе и дерзко: дефилирует демонстративно с георгиевской лентой, как оперная дива Нетребко; позирует на фронте с автоматом Калашникова, как прозаик Прилепин; откровенно ли призывает на ютюбе убивать украинцев, как “философ” Дугин. Среди последних случаев отмены, произведенной под давлением общественности, можно упомянуть решение компании HBO не приглашать упоротого путиниста Милоша Биковича на главную роль в сериале “Белый лотос”; или, скажем, отстранение Теодора Курентзиса из программы Венского музыкального фестиваля после угрозы украинских участников бойкотировать это мероприятие.
Впрочем, даже откровенная поддержка войны многими деятелями не очень ведет к их отмене или публичному осуждению – соразмерно с тем, что вызвали, например, публичные обвинения Депардье в сексуальных домогательствах (однако отнюдь не его подхалимство по отношению к Путину). Тот же Дугин в конце концов произносит свои геноцидные речи по крайней мере с 2014 года, однако это ничуть не мешало ему до недавнего времени ездить с лекциями по Европе и раздавать интервью уважаемым изданиям. Многие культурные менеджеры предпочитают и дальше делать вид, что культура не имеет ничего общего с политикой, и люди, идущие, скажем, на концерт Гергиева, не должны беспокоиться о других аспектах его деятельности. Лени Рифеншталь, в конце концов, тоже была талантливым режиссером, зачем же ее отменять?
Украинцы в этих вопросах придерживаются, разумеется, противоположного взгляда, утверждая, что во время войны все является политическим и любая “мягкая сила” – хоть в культуре, хоть в спорте – способствует “жесткой силе” государства-агрессора: символически повышает ее престиж, облагораживающий ее разбойничий имидж, вносит определенную двусмысленность в восприятие преступного государства. Путинская Россия с Эрмитажем и Большим театром не выглядит такой гадкой и ненавистной, как Аль-Каида, ХАМАС или ИГИЛ, не имеющие ни Эрмитажа, ни Пушкина, ни чего-либо еще, что могло бы придавать человеческий образ этим уродливым существам.
“Вопрос для западных культурных форумов, – утверждают украинские авторы, – состоит не только в том, что десятки писателей, актеров, певцов, продюсеров и других подписали письма в поддержку аннексии Крыма в 2014 году и вторжение в 2022 году. Вопрос заключается в роли русских культуртрегеров всех мастей в продвижении русской “мягкой силы”… С этой точки зрения, деплатформизация русской культуры пойдет на пользу Украине – и, возможно, даже самим россиянам”. Более того, поддержка русской культуры сегодня означает финансирование войны, и это еще одна причина для паузы. Потому что “просмотр российского фильма, прослушивание российской музыки или посещение российского театрального представления обеспечивает путинским властям роялти и налоговые поступления”. Это посылает также ложный сигнал международным компаниям, которые все еще остаются в России и продолжают платить налоги к криминальному государству.
Между тем и цари, и комиссары на протяжении трех веков понимали, что культура – это не только “мягкая сила”, но и оружие, и не жалели ресурсов для ее продвижения и надлежащего им манипулирования. Доверчивые либералы могут считать, что у Путина и Пушкина нет ничего общего, что русская культура и русская война принадлежат к разным мирам и, наверное, к разным реальностям. Однако кремлевские вожди и их прислуга отлично знают, чем может быть культура и как ее использовать как оружие. Иногда они даже выражают свою уверенность с поразительной искренностью: “Наши последние выставки за рубежом, – похвастался недавно убежденный путинист, директор петербургского Эрмитажа Михаил Пиотровский, – Однако кремлевские вожди и их прислуга отлично знают, чем может быть культура и как ее использовать как оружие. Иногда они даже выражают свою уверенность с поразительной искренностью: “Наши последние выставки за рубежом, – похвастался недавно убежденный путинист, директор петербургского Эрмитажа Михаил Пиотровский, – это просто мощное культурное наступление. Если хотите, это такая наша “спецоперация”, которая многим не нравится. Но мы наступаем. И не дадим никому помешать нашему наступлению”.
К сожалению, на Западе слишком много людей слишком бездумно способствуют этому “наступлению”, этой “спецоперации”, пока украинцы отчаянно пытаются им объяснить, что ни одна культура не безобидна и беспристрастна, а русская – особенно, потому что почти всегда солидаризировалась с империей, с ее экспансией, и практически никогда не возносила голоса в защиту порабощенных империей народов. В этом смысле украинский опыт взаимодействия с русской культурой фундаментально отличается от западного. В Украине, как и в других колониях, русская культура должна была заменить и маргинализировать национальную культуру, унизить и провинциализировать ее. На Западе она не была угрозой, а только курьезом, экзотикой, квазиевропейским фасадом по существу антиевропейского азиатско-деспотического государства. Главной задачей этой культуры на Западе, как пишет Павел Казарин, было пробуждать интерес, подчеркивать цивилизационную общность и создавать переговорное поле:
“Европейская природа русской культуры отвлекала внимание от антиевропейского характера русского государства. А художникам и артистам выпадала роль торговых представителей по продаже “загадочной русской души”. Где в чётко выверенных пропорциях смешаны медведь и спутник, балалайка и балет, изба и конструктивизм.
Гений и злодейство оказались вполне совместимыми – в великодержавном нарративе. Репрессии 37-го – но Пятая симфония Шостаковича. Танки в Будапеште и разгром Пражской весны – но пять чемпионов мира по шахматам. Вторжение в Афганистан – но Бродский с Нобелевской речью”. Культурный контекст можно постоянно использовать в качестве универсального “но”. “Диктатура – но с Нуриевым и Плисецкой”. “Гулаг – но с Шаляпиным и Тарковским”. “Террор – но и Дягилевские сезоны и российский авангард”. Одновременное соседство в России политического варварства и официальной культуры позволяло многим на Западе игнорировать первое и сосредотачиваться на втором.
Различный опыт общения с Россией в целом и российской культурой, в частности, делает коммуникацию между украинцами и людьми Запада в этих вопросах довольно сложной и порождает досадные недоразумения – достаточно вспомнить периодические скандалы, связанные с отказом украинцев выступать на международных мероприятиях на одной площадке с россиянами – даже если это вполне “хорошие”, антипутинские россияне. Аргументы против такого соседства выдвигаются разные – от простейших, связанных с недоверием ко всем россиянам как будто бы инфицированных имперским вирусом и, соответственно, не слишком искренних в своей «оппозиционности на экспорт», до более серьезных, связанных с (возможными, но нежелательными) символическими коннотациями такого соучастия – то ли как намек на возможность какого-то украинско-российского “диалога”, или как дискурсивное выравнивание двух несоизмеримых позиций: народа, который является жертвой геноцида, и народа, который геноцид осуществляет и массово поддерживает.
Украинцы с их непримиримыми установками ко всему русскому воспринимаются людьми Запада как радикалы, эмоционально травмированные и поэтому не могут здраво мыслить и вести себя. Украинцы же воспринимают своих западных оппонентов как людей слепых и глухих, инфантильных в лучшем случае и русофильских в худшем; сознательных или бессознательных пособников путинизма, которые длительной толерантностью к этому режиму сделали возможным его сегодняшние преступления.
Существует ли точка соприкосновения, на которой противоположные взгляды на русскую культуру и соответствующую культурную политику во время войны могут быть согласованы? Имеющиеся тенденции не дают оснований для большого оптимизма: украинские и западные граждане живут в двух разных реальностях и в двух разных режимах правды: в одной из них доминирует культура, в другой – геноцидная война. Согласовать взгляды, а тем более, чувства в этих двух реальностях довольно трудно. Но компромиссы в конкретных шагах, в практической политике вполне возможны, и они в общем-то заметны с обеих сторон, особенно с западной. Обычно они не так радикальны, как того хотелось бы украинцам, однако свидетельствуют по крайней мере осознание проблемы западными коллегами и попытки как-то на нее реагировать – чего, к сожалению, не было абсолютно в 2014 году после российского вторжения в Крым и на Донбасс.
Во Франции, например, как утверждают Виктория и Патрис Ляжуа, с января 2023 года появилось “лишь девять литературных произведений из России, ранее непечатных, причем только четыре из них – произведения живых авторов”. (Украинцы могут саркастически улыбнуться на это “лишь”, потому что для них и четыре, а тем более девять переведенных произведений во Франции было бы скорее “аж”, чем “лишь”. Но для российских книг это действительно “лишь”, потому что до 2022 года они издавались и переиздавались во Франции десятками. Впрочем, и сегодня упомянутые выше ограничения относятся только к современным авторам, в то время как классика репродуцируется и дальше без каких-либо ограничений). Сильнейший санкционный удар пришелся, похоже, на российское популярное (“жанровое”) кино – научно-фантастические, приключенческие и военные фильмы (преимущественно о так называемой “Великой Отечественной войне”) – наиболее токсичные в идеологически-пропагандистском плане). До войны во Франции выходило от десяти до двадцати таких фильмов ежегодно огромными тиражами на DVD, теперь полностью исчезли. Российские культурные мероприятия, за редким исключением, также были прекращены, в том числе и популярные Дни русской книги и фестиваль российского кино в Онфлере.
Для многих украинцев, выступающих за полную отмену русского культурного продукта, по крайней мере, во время войны, французский (и вообще международный) “стакан санкций” выглядит скорее полупустым, чем полуполным. Однако есть и в Украине более трезвые голоса, которые советуют соотечественникам не требовать слишком много, а терпеливо объяснять международным коллегам свою аргументацию:
“Мы вряд ли добьемся цели, если будем призывать к отмене чужого культурного пласта… Но мы имеем право требовать не подменять разговор о российских военных преступлениях дискуссией о Толстом и Чехове. Мы не сможем реализовать идею бойкота российской культуры. Но мы должны настаивать на деколониальной оптике при взгляде на нее. И каждый ее культурный артефакт должен изучаться как памятник империи и пример ее официального дискурса – в частности, о покоренных народах. Мы не можем помешать Западу говорить о европейской природе русской культуры – но это не должно быть для них поводом игнорировать антиевропейский характер российского государства. Право не судить о Чайковском по русскому солдату неотрывно связано с обязанностью не судить о России по Чайковскому. В конце концов Россию сегодня представляет не ее культура. Ее представляют Буча и Мариуполь».
Эти умеренные слова могут не удовлетворить радикальных иконоборцев в Украине, как и радикальных иконолюбцев на Западе, однако они задают, как мне кажется, концептуальную рамку, в которой можно разрабатывать общую деколониальную политику, отражающую и новоприобретенную украинскую субъектность, и пережитый европейцами. в этой связи когнитивный диссонанс.
Источник: Николай Рябчук, Zbruc.
