До 2014 года и даже позже многие аналитики считали путинскую систему авторитарной нефтяной клептократией. Или, как по-простому назвал Алексей Навальный, «жулики и воры». В таких режимах лидеров интересуют прежде всего деньги. Путин и его друзья устанавливали контроль за рентными потоками от экспорта энергоресурсов, распределяли бюджет, подчиняли себе прибыльные секторы экономики. Обычно такие режимы управляются не при помощи репрессий, а покупкой лояльности элит и населения.
Но начиная с «Мюнхенской речи» Путина (2007 год) идеологическая составляющая становилась всё заметнее и всё значимее. Есть ли у путинского режима идеология? И если да, то в чем она состоит и почему режим совершил идеологический поворот? Эти вопросы обсуждают Сергей Гуриев, профессор экономики и провост Science Po (Париж), Никита Савин, преподаватель Московской высшей школы социальных и экономических наук («Шанинка»), докторант University of California (Los Angeles), и Мария Снеговая, старший сотрудник программы Европы, России и Евразии в Center for Strategic and International Studies, CSIS (Washington), постдокторант Walsh School of Foreign Service, Georgetown University.
Поторопились хоронить идеологию
Мария Снеговая: Недавно мы опубликовали доклад «Есть ли у путинского режима идеология?», в котором говорим, что многие недооценили идеологическую составляющую российских правящих элит, представляющих собой смесь силовиков с советской номенклатурой. Их взгляды, во многом сформированные советским периодом, их чувства в связи с распадом СССР и проигранной, как они считают, холодной войной, имеют идеологическую компоненту.
Многие аналитики считали, что время идеологий ушло, что новые автократии не похожи на автократии XX века и пытаются казаться своим избирателям электоральными демократиями. На рубеже 1980–90-х годов казалось, что Запад победил и наступил, по Фрэнсису Фукуяме, «конец истории»: восторжествовала либеральная демократия, к которой все рано или поздно придут.
На примере путинского режима мы видим, что эта концепция оказалась преждевременной. Усиливаются и другие автократии – Иран, Китай, Северная Корея. Сейчас в мире есть ощущение ослабления Запада, и автократии выстраивают свои идеологические альтернативы. Основные идеологемы присутствуют в путинских речах и статьях с самого начала, с 1999 года. Это акцент на том, что российская государственность исторически была сильной и сакральной, ее течение непрерывно и охватывает разные исторические эпохи.
Это резко отличало Путина от Ельцина, который рассматривал советский период истории как отступление, тоталитарную диктатуру, не характерную для российской политической традиции. Путин же отождествлял монархическую и советскую формы правления: и то и другое – «сильное государство». Путинский режим не был идеологическим с самого начала, но для элит, которых Путин привел к власти, элементы идеологических установок были характерны уже тогда. Они подталкивали элиты к консолидации вокруг Путина.
В 2000-х на постсоветском пространстве случилось несколько демократических революций (Грузия, Украина, Кыргызстан), и у путинских элит возникла необходимость предложить альтернативу демократизации, которая бы легитимировала их нахождение у власти. Позже это обусловило разворот к традиционализму в ответ на протесты 2011–2012 годов. В 2014 году к этому добавляется внешнеполитический аспект: Россия становится «осажденной крепостью». В 2016 году принимается доктрина информационной безопасности, ее разработчики внушают населению, что нужно держаться вместе и противостоять влиянию безбожного Запада, идущее в том числе через интернет. Усилился этот тренд к 2020 году, когда стало понятно, что Путин с нами навсегда.
Затем он затянул Россию в ловушку чудовищной и бесконечной войны, которую надо было как-то легитимировать. Это потребовало усиления идеологической индоктринации. В этот период происходит активная кодификация основных идеологических вех: выходит указ с перечнем традиционных ценностей, включая патриотизм, любовь к государству и прочее. Вокруг них постепенно происходит консолидация режима.
С середины 2010-х годов начинается активное вовлечение населения в патриотические инициативы через кадетские училища, музеи, церковь, патриотический туризм. Политический режим становится по-настоящему идеологическим и начинает продвигать идеологию в массы. С этого момента людям не только рассказывают о патриотизме по телевизору, но и вовлекают их в практики, связанные с воспроизводством идеологических нарративов.
Где ваши ценности?
Сергей Гуриев: После холодной войны диктатуры действительно стали притворяться демократиями (об этом мы с Дэниэлом Трейсманом пишем в книге «Диктаторы обмана»). Тогда было сложно найти идеологическую альтернативу либеральной демократии. Большинство автократий стали «диктатурами обмана». Этим занималась и путинская Россия вплоть до 2022 года.
В 2014 году Путин напал на Украину, но тогда он сказал: «Это не я». В 2022 году он хотел повторить эту игру, захватив Киев за неделю, а потом сказав: «Смотрите, в Киеве новое правительство. Я не имею к этому отношения. Просто мои войска защитили этих демократически избранных людей от нацистов». Этот план не сработал.
Идеология же – это набор ценностей, принципов, убеждений, которые открыто декларируются и используются, чтобы удерживать власть. В СССР режим гордился идеологией. Она была записана в Конституции, где коммунистическая партия называлась руководящей и направляющей силой общества. Всё чётко, никаких сомнений.
Путин же просто использует тоску по СССР (ее корни понятны: реформы 1990-х годов были тяжелыми, большинство населения пострадало от реформ – мы в ЕБРР писали об этом). Но это не значит, что у Путина есть идеология. Он просто хочет продолжать воровать, строить дворцы, а для этого – удерживать власть.
У Путина нет внутренне согласованных идеологических принципов и убеждений. В его речах можно найти любой набор слов: левый, правый, либеральный, консервативный, мракобесный, современный, прозападный, антизападный. Все это разные варианты пропаганды, которая нужна, чтобы удержаться у власти. Путинские игры с идеологией – типичная манипуляция в зависимости от конъюнктуры. В 2018 году во время футбольного чемпионата на ТВ не было никакой идеологии. Сейчас режим действительно хочет, чтобы у него была идеология, но мне трудно представить себе идеологию, основанную на борьбе с ЛГБТ и совместными туалетами. На идеологию это не тянет.
В 2020 году в российскую Конституцию добавили бога, брак как союз между мужчиной и женщиной, но там все еще записано, что в России нет идеологии. Политические режимы, где идеология есть, гордятся ею. Но путинский режим не гордится своим мракобесием. Наверное, Путин частично верит в то, что говорит: иначе он бы сошел с ума от когнитивного диссонанса. Но Путин говорит о православных ценностях, а сам совершенно не подает пример семейных ценностей. Он прячет своих жен и детей, живет двойной жизнью. Это клептократический режим.
Нацизм, коммунизм, радикальный ислам – это идеологии. А в чем состоит российская идеология? В ненависти к людям других ориентаций и к политкорректности? Конечно, если считать империализм идеологией, то можно считать таковой и российский империализм. Сегодня Путин активно им пользуется. Популярность Путина падает, экономический рост прекращается – поэтому Путин вторгается в Украину, и его популярность растет. А когда она снова падает – вторгается еще раз.
Но в российской Конституции не записано, что Россия – империя, границы которой нигде не заканчиваются. Впрочем, теперь у нас есть промывание мозгов в школах. Это очень важно, раньше этого не было. Значит, путинский режим хочет стать идеологическим. Но пока это не совсем идеология.
Никита Савин: Не думаю, что политический режим в России сделал поворот от клептократии к идеологии, он в целом остается таким же, каким он был 10–15 лет назад. Просто тенденции, обозначившиеся в первой половине 2000-х, стали более выпуклыми. При этом у самого Путина происходили существенные метания – возможно, он испытывал кризис самоидентификации. Пытаться залезть к нему в голову – неблагодарное занятие, но раз мы имеем дело с персоналистской автократией, без этого не обойтись.
В начале 2000-х Путин, похоже, искренне считал себя западником, собирался двигаться к интеграции с западными странами. Затем и общество, и элиты испытали кризис самоидентификации и двинулись в противоположном направлении. Есть соблазн назвать идеологией связанные с этим кризисом решения. Но идеология ли это?
В одной научной традиции идеология понимается как внутренне согласованный и кодифицированный набор принципов и убеждений. Идеологические тезисы кодифицируются в тексте, будь то «Зеленая книга» Каддафи или тексты Ленина. Путинский режим этого избегает. Скорее всего, у Путина есть внутренне согласованный набор принципов и убеждений, в котором гендерно нейтральные туалеты связаны с величием РФ. Но это не означает, что эти вещи взаимосвязаны и в головах тех, кто его слушает.
Второе понимание идеологии отождествляет ее с идеологическими практиками. Идеология может быть не кодифицирована, за ней не обязательно стоит внутренне согласованный набор идей и принципов, но она транслируется дома, в медиа, в церкви, системой образования. В этом понимании главная задача идеологии – производство бездействия. Именно поэтому не происходит революции: идеология примиряет людей с реальностью. Идеологические практики, в которые активно инвестирует путинский режим, способствуют тому, что люди не выходят на акции протеста, становятся более циничными и скептичными в отношении политического участия. Но эти практики не обеспечивают полноценной легитимации режима.
Что за идеология
Мария Снеговая: Составляющие путинской идеологии достаточно стабильны: антизападничество, государство как главный актор, акцент на особости России и российской цивилизации, культ Великой Отечественной войны. Эта идеология утверждает, что Россия всегда сражалась с Западом, включая нацизм как его порождение, и двигала мир к светлому будущему. Нет единого текста, где все это написано, но такой текст вполне может быть создан. Есть документы Минкульта, указы Путина, госконцепции, которые все это поддерживают. Путинская идеология вполне согласована и активно продвигается в массы, особенно через образование.
Она опирается на серьезный запрос населения, который сформировался еще в 1990-х. Тоска по великодержавности, запрос на особый путь реконструируются из соцопросов, и Путин отвечает на него. Именно поэтому режим столь успешен. Население тосковало по утраченному чувству принадлежности к великой общности, которое давал СССР. Путин почувствовал этот запрос и своей идеологией дал на него ответ.
Со временем идеологическая индоктринация усиливается и ведет к большей мобилизации. Растет волонтерство в пользу армии. Многие контрактники искренне считают, что идут бороться с нацизмом в Украине. Но идеология не обязательно должна мобилизовывать. Прежде всего она дает режиму легитимность, предотвращает сопротивление ему.
Сергей Гуриев: Для идеологии очень важна кодификация. В СССР идеология была знакома каждому с малых лет. Октябрята, пионеры и комсомольцы учили наизусть тексты Ленина. Проповедовался интернационализм. СССР и нынешний режим – это совершенно разный масштаб инвестиций в идеологию. «Особый путь» на идеологию не тянет – я не знаю ни одной страны, которая сказала бы: «Мы такие же, как все, у нас нет особого пути». Даже в Европе национальная идентичность по-прежнему очень важна.
Говорить об «особом пути» – это часть стратегии клептократов. Путин начал экспроприировать собственность олигархов в 2003 году (дело ЮКОСа), а затем придумал идею госкорпораций. После этого государство и друзья Путина начали забирать бизнес у других бизнесменов.
Контрактники поступают в армию не потому, что они верят, что борются с фашизмом. Им платят очень большие деньги. Но когда вы спрашиваете у человека, идущего на войну, зачем он это делает, он не может ответить: «Я иду воевать за деньги». Он должен дать социально приемлемый ответ. Нет никакой мобилизации населения, которое хотело бы воевать с Украиной бесплатно.
Идеология должна давать видение будущего, но его у российской власти нет. Его невозможно найти в путинских программах и выступлениях. Идеология должна не только мобилизовать людей на поступки, но и рассказать им, ради чего они страдают. Путин пытается сказать, что во время Второй мировой войны мы воевали с нацистами, а сейчас нацисты на Западе. Хотя с Гитлером дольше всех воевала Великобритания, а СССР первые два года воевала с ним на одной стороне.
Будущее – это прошлое
Мария Снеговая: У путинской системы есть видение будущего. Оно состоит в том, что будущее будет как прошлое, а прошлое было прекрасно. Россия восстановит статус сверхдержавы и даст повод россиянам гордиться своей страной. Возрождение будущей России будет сопровождаться упадком США и Европы, которые уступят свои места России и Китаю.
Примерно об этом говорится в концепции внешней политики, принятой в 2023 году. В ней есть идеология, основанная на идее радикального переустройства мира. Россия устанавливает мультиполярный мир, освобождает страны глобального Юга от колониального наследия и западного влияния. Россия выступает в концепции как особая цивилизация, дающая всему миру образ будущего, альтернативный западному.
Я не думаю, что война была нужна Путину ради удержания власти в России. У него и так все было неплохо. Автократы редко начинают войны, чтобы остаться у власти, ведь война – рискованное мероприятие. Проще репрессировать недовольных и покупать лояльность экономическим перераспределением. Война – это свидетельство того, что видение будущего у Путина есть. Оно нам не нравится, оно чудовищное, но оно существует и конвертируется в политику.
Никита Савин: Путин чувствует угрозы для себя, не только глядя на рейтинги. Один из маркеров ситуации, когда путинский режим испытывает тревогу – это преследование ЛГБТ. Первый закон на эту тему был принят в 2013 году, в нижней точке путинского рейтинга. В 2023 эта тема получила второе дыхание. Значит, несмотря на высокие рейтинги, он не уверен в своей устойчивости и в лояльности граждан.
Путинский режим довольно успешно использует идеологический аппарат для достижения своих целей. Отношение Путина к идеологии двойственное. Чем больше режим инвестирует в идеологию, тем сильнее он сковывает собственную свободу действий. Этого Путину очень не хочется: ему нужно иметь пространство для маневра. Я не думаю, что это полноценная идеология.
У путинского режима нет образа будущего. У него нет и образа прошлого. В 2022 году шутка, что Россия – страна с непредсказуемым прошлым, перестала быть шуткой. Предположим, в будущем будет, как в прошлом. Но как было в прошлом? Как в СССР? Но там тоже бывало по-разному.
Путинский режим напоминает позднесоветскую атмосферу со всеобщим скепсисом, пассивностью, неприкрытой иронией в отношении действий и поведения политических лидеров. Но функционал идеологического аппарата в СССР был намного больше нынешнего. Он описан в эссе Вацлава Гавела: идеология обладала гипнотической притягательностью, она работала как обезболивающее, опиум.
Инвестиции в идеологический аппарат, которые осуществляет путинский режим, могут иметь отложенный эффект. Он станет виден, когда закончится война, Путин оставит власть, а в России начнутся перемены.
Мария Снеговая: Война дает прирост путинского рейтинга: люди консолидируются вокруг военного нарратива. Это связано и с желанием населения принадлежать к великой державе, и с усилением пропаганды. Путин комфортно чувствует себя внутри страны, не встречает сопротивления, и именно это (а не низкий рейтинг) дает ему возможность начинать рискованные внешнеполитические авантюры, цель которых – вернуть России великий геополитический статус. А консервативный идеологический поворот внутри страны происходит, когда Путину надо обосновать, почему он возвращается или остается у власти (в 2012 и 2020 годах).
За прошедшие четверть века эти идеологемы выстроились в логическую структуру, где Россия – особая страна, особая цивилизация. Именно в таком ключе переписана вся история в учебнике Мединского. В 1990-е годы была очень популярна фраза о том, какую страну мы потеряли. И вот Путин снова выстраивает потерянную было страну. Поэтому даже с уходом Путина запрос, многократно им усиленный, не перестанет существовать. Это делает маловероятной демократизацию после Путина. Он оставит после себя население, искалеченное и развращенное его внешней и внутренней политикой.
Православный Иран?
Никита Савин: Можно сказать, что Путин среагировал на запрос граждан, но можно – что и он сам сформировал этот запрос. В отсутствие свободной публичной сферы и столкновения разных политических проектов разделить это тяжело. В политике нет ничего невероятного. Сейчас кажется невозможным, что Россия станет православным Ираном. Но раньше казалась невозможной война против Украины. Наоборот, можно представить себе и то, что путинские идеологические инвестиции через 10–15 лет трансформируются в христианскую демократию: правый консерватизм, который избавится от одиозных, агрессивных элементов, и сдвинется к центру. Путин дал такой большой набор идеологем, что часть можно отбросить.
Мария Снеговая: Современные авторитарные режимы принципиально отличны от старых автократий. Иранский режим объединяет с российским принципиальный антимодернизм, реакционность, реваншизм. Эти режимы стали реакцией на модернизацию, открытость, разочарование социальными переменами. И Иран, и Россия подчеркивают, что выживают во враждебной среде: весь мир против них, а они строят свои государства-цивилизации. В идеологии обоих режимов присутствует и национализм, и универсализм, их внешнеполитическое сотрудничество основано на противостоянии Западу.
Путин считает, что Россию подвинули на мировой сцене. Россияне, сторонники Путина и войны, склонны считать, что их недостаточно уважают, неправильно оценивают, плохо к ним относятся, поэтому надо показать, что мы можем показать миру «кузькину мать».
В движениях, ищущих альтернативу западному миру, есть элемент неуверенного в себе нарциссизма. А поскольку Запад ослаблен, это дает сигнал к действию другим режимам. Все более авторитарным и агрессивным становится Китай. Путин подает пример всем автократам, и у него будут последователи.
Источник: «Важные истории».
