За два года полномасштабного вторжения в Украину на российской территории оказались не менее 1,2 млн беженцев. В отличие от Европы, где с первых дней сложилась эффективная система помощи украинцам, в России собеседники The Insider из разрушенных и оккупированных регионов Украины предоставлены сами себе: кроме скромных пособий, они не могут рассчитывать ни на что и выживают за счет помощи волонтеров. Альтернатива – вернуться в разрушенные города и встать на социальный учет там. Устроиться на работу или подтвердить стаж для пенсии невозможно, если документы сгорели вместе с жильем, а на подсобной работе и в школах многие сталкиваются с насмешками из-за украинского акцента.
Точной статистики о числе беженцев из Украины на российской территории нет, но его можно попытаться примерно оценить через объем пособий: правительство России выделило 12,3 млрд рублей в качестве единовременной материальной помощи для прибывших из Украины. Размер этой выплаты составлял 10 тысяч рублей на человека, то есть получать ее могут 1,2 млн человек. Скорее всего, реальных беженцев больше: после аннексии четырех территорий Украины какой-либо учет стал невозможен. Теперь человек, приехавший, например, из Мариуполя, считается внутренним российским мигрантом. А нет учета – нет и системы поддержки.
Беженцы, которые выбрали Европу, сразу начали получать существенную помощь. Например, в Германии украинцы имеют право на ежемесячное пособие в 500 евро на человека, медицинскую страховку, деньги на продукты и мебель, социальное жилье, помощь с трудоустройством для взрослых и образованием для детей. Российские власти тоже обещали вынужденным переселенцам радушный прием: оформление документов, школы и сады для детей, жилье (на словах все разрушенные за время войны дома на оккупированных территориях собираются отстроить заново, чтобы беженцы могли вернуться). Но, получив российский паспорт, украинцы становятся российскими гражданами и по логике государственных структур всю необходимую помощь они могут получить по месту прописки. То есть где-то в руинах Бахмута и недавно оккупированной Авдеевки.
Как результат, все семьи беженцев, с которыми удалось пообщаться The Insider, спустя два года влачат нищенское существование без каких-либо перспектив.
«Табуретку бы раздобыть»
Виктор, Надя и их сын Леша приехали в Санкт-Петербург из Мариуполя и живут в коммуналке около станции метро «Улица Дыбенко». Их комната настолько маленькая (9 квадратных метров), что в ней помещается всего два спальных места: Лешина раскладушка под большим окном и сложенный диван для Нади. Третьему места нет, поэтому Виктор ездит спать в дом ночного пребывания для бездомных, а утром возвращается домой.
Леше около двенадцати, он сидит на раскладушке, поджав ноги, и делает уроки на подоконнике, который полностью занят учебниками, карандашами и небольшими игрушками. Утро. Надя уже вернулась со смены: она устроилась санитаркой в больницу и получает 50 тысяч рублей. У Виктора, который еще не приехал из ночлежки, пенсия по инвалидности (у него урологическое заболевание) – меньше пяти тысяч рублей. Чтобы экономить, каждый свой памперс он разрезает на три части.
В гости к семье Виктора и Нади меня сопровождает Аня – юристка, которая уже два года помогает беженцам из Украины. Сейчас она принесла Наде большую «ашановскую» сумку с продуктами и зонт. Он радует Надю даже больше, чем гречка и рис, – она чуть не плачет. Аня спрашивает, не нужно ли семье чего-то еще. «Табуретку бы Леше купить… раздобыть как-то», – отвечает Надя, и они обе смотрят на мальчика. «Может, ему пока в библиотеке уроки делать?» – предлагает Аня. «Не, – отметает идею Надя, – над ним стоять надо».
Когда мы выходим из комнаты, я спрашиваю Анну, почему Виктор не попадает в поле зрения социальных служб:
«Попадает. Ему же разрешили ночевать в доме ночного пребывания, но дело в том, что у Виктора теперь есть российский паспорт, а в нем прописка – Мариуполь, ДНР. То есть Россия. Виктор для социальных служб – внутренний мигрант. Как если бы он из Белгорода приехал», – отвечает Аня.
Поскольку у Виктора нет постоянной регистрации в Санкт-Петербурге, он не считается здесь льготником и ему ничего не положено, в том числе памперсы. Получить он их может в Мариуполе, если вернется в свой уже несуществующий дом и займется оформлением помощи.
Аня замечает мое вытянувшееся лицо и говорит: «Это ничего, я с таким уже два года хожу». На ее памяти беженцам, как с оккупированных Россией территорий, так и из Харькова, в Санкт-Петербурге только однажды предоставили бесплатное социальное жилье: женщина с двумя детьми (все – с инвалидностью) получила «двушку» в бывшей воинской части в 30 км от Петербурга. Это была убитая квартира в бараке с проваленными полами, рыжей от потеков воды сантехникой, без мебели, холодильника, плиты и плинтусов. По словам Ани, в администрации сказали, что «квартира требует легкого косметического ремонта»:
«А еще мужик был, четверо детей, жена умерла весной уже тут. Ходил добивался хоть какого-то жилья, льгот, устройства детей в садик. А ему говорят: „Мы вам Мариуполь освободили, давайте туда, вообще же куча освобожденной территории!” Но все, у кого хоть какое-то жилье в Мариуполе сохранилось, давно туда вернулись! Тут остались только те, у кого оно сгорело или снесено ракетами. Если документы есть, можно получить компенсацию размером 100 тысяч рублей. А что ты на них сделаешь?»
Официально беженцев из Украины в Санкт-Петербурге нет – с самого начала три пункта временного размещения организовали в Ленинградской области. Люди, которых привозили туда из Мариуполя, выглядели страшно: они выходили из пожаров, кто-то потерял близких, кто-то ранен. В ПВР караванами отправляли машины с волонтерской помощью: тонометры, глюкометры, тест-полоски, лекарства, подушки, одеяла.
Беженцам была гарантирована крыша над головой, трехразовое питание и – в первое время – помощь в оформлении бумаг. Приезжали врачи, а детей сразу устроили в школы и садики. Но долго жить в профилактории советской постройки (два ПВР были организованы в них) не будешь. Сейчас там остались только одинокие пожилые люди, инвалиды и мамы с детьми. Остальные или вернулись домой, или уехали в Европу, или переехали в Санкт-Петербург, чтобы устроиться на работу.
Большинство беженцев могут позволить себе в городе только комнату в коммуналке, как Надя, или общежитие на окраине.
«Не, Украина не победит!»
78-летняя Татьяна Дмитриевна живет в общежитии в 20 минутах езды на автобусе от комнаты Нади и Виктора. Панельный дом, облицованный мелкими квадратиками грязно-белой плитки. Внутри – гулкие коридоры. Каждый заканчивается рядом туалетов и душевых.
Пожилая женщина рассказывает мне про воронку перед подъездом своего дома в Мариуполе, про то, как нечего было есть, как готовили во дворе, про «автомобиль, который от огня, как кулак, съежило». «Хорошо, дочь с мужем в бомбоубежище жили, – говорит она. – Наш дом снесло наполовину. Сейчас в Мариуполе построили немного домов, кухни там огромные! 18 метров! Мы думали – ууу – завидовать им все будут теперь. А с моря шторм пришел, крыши сорвало».
Татьяна Дмитриевна перенесла инсульт, она хочет шагнуть влево, но ее сносит назад. «Еще и глухая, после обстрелов вообще не слышу, – жалуется она. – Там же, как ночь, так обстрелы с двух до шести утра…» Она рада гостям, тем более что мы принесли еды. Ее комната, как и та, в которой живут Надя, Виктор и Леша, площадью метров 10, и все проходы между мебелью тоже заняты сумками и пакетами.
Стены оклеены новыми сероватыми обоями, но они почти везде расходятся по швам. Голое окно без штор, кусочки коричневого линолеума на пороге прибиты гвоздями. Стоять и здесь почти негде: под окном стол, полностью заставленный посудой, справа коечка, слева тумбочка, в которую Аня с хозяйкой запихивают продукты.
Под снос в Мариуполе пошло 407 домов, из них 321 уже снесен. А вот построено куда меньше: год назад РИА «Новости» сообщало, что готовы пока только 33 дома, к концу 2023 года должны были построить еще 60.
Новые дома на побережье с 18-метровыми кухнями, про которые говорила Татьяна Дмитриевна, возвели под ипотеку. Мариупольцы, которые считали, что взамен утраченного дома им построят новый на том же месте и они туда бесплатно заселятся, сильно ошиблись. Можно иметь паспорт с пропиской «улица Ленина, дом 2, квартира 5», но если участок отдан коммерческому застройщику, то получить квартиру там нельзя. Взамен мариупольцам предлагают окраину без транспорта и инфраструктуры. И таких предложений – единицы.
Не лучше и тем, у кого дом уцелел, но выгорел. Их красят и штукатурят снаружи, но внутри они остаются черными от гари.
В общежитии Татьяна Дмитриевна живет одна. Комнату ей оплачивают зять с дочерью. Я представляю себе, как она молча часами сидит на стуле, сложив руки на коленях, и говорю: «Ну кто-нибудь отстроит ваш дом однажды. Вы, кстати, не думали о том, что Украина может победить?» – «Как это Украина победит?! – оживляется она. – Они восемь лет на Донбассе воевали, не взяли, а Мариуполь за два месяца сдали».
Большинство жителей Донбасса, убежавших от войны на восток, поддерживают Россию, поэтому я меняю тему: «Как у вас с пособием, пенсия? Что социальные службы говорят?» – «Та ну, 10 тысяч тогда давали единовременно, так у меня потом 15 ушло на документы! А пенсии минимум дали – 13 тысяч, не могу стаж подтвердить. А всем, кому звонила в Мариуполе, 22 тысячи дали», – отвечает Татьяна Дмитриевна, но на российские власти при этом не жалуется.
Подтверждение стажа – большая проблема. Хорошо, если можно приехать в тот же Мариуполь, где места твоей работы сохранились. Если и трудовая сгорела и вместо прежней конторы – воронка, то надо обращаться в Пенсионный фонд. У российского никаких данных про оккупированные территории нет, а украинский на такие запросы не отвечает. Он продолжает исправно платить пенсии своим гражданам с оккупированных территорий с 2014 года. «Почти все наладились получать две пенсии: украинскую и российскую, – говорит Аня. – Я не вникала, но хитрые способы есть».
«И нас дразнят за язык, и детей»
В Санкт-Петербурге гуманитарную помощь можно получить в нескольких местах. Разумеется, все они организованы не государством, а волонтерами.
Приезжаю в один из таких складов: стеллаж с посудой и продуктами, двухъярусные рейлы с одеждой и большие прозрачные контейнеры с детскими вещами, носками и шапками. Много новых вещей, питерцы приносят для переселенцев одежду Bershka, Uniqlo и Zara. Волонтеры постоянно докупают постельное белье, подушки и одеяла, носки, трусы, кастрюли и полотенца. Продукты и химию централизованно берут на пожертвования примерно на 200 тысяч рублей в месяц.
«Конечно, без этой помощи никто не помрет, – признает Аня, – но людям будет сложно. Они же живут впроголодь. А тут и памперсы взрослые выдают, и очки сделают, и с платными врачами помогут. Потому что я не понимаю, как можно человека с ПТСР, потерявшего всех близких, отправить в районную поликлинику в очередь».
Только на этот склад приходит до 500 семей украинцев, и кого ни спроси, все снимают «однушку» и живут в ней втроем-вчетвером. Так, 40-летняя Татьяна в Питере уже полгода, а месяц назад к ней из обстреливаемого российской армией Харькова приехали муж, сестра и дочь. На склад она пришла раздобыть хотя бы один комплект постельного белья. Ее муж только ищет работу, а Татьяна устроилась на 40 тысяч выдавать интернет-заказы. За квартиру она платит 25 тысяч рублей, еще 8 тысяч – коммуналка.
«Четыре человека, четыре комплекта белья, стираем, сушим и снова кладем», – неловко улыбается она. Татьяна уходит без белья – его разбирают сразу, особенно простыни.
Евгения, которой на вид лет 50, закопалась в большой пластиковый контейнер – ищет вещи на двух внуков-школьников. Говорит, что к ней приехала жить дочь с детьми и нужно для них что-то найти. Она перебирает детские футболки и никак не может выбрать: оказалось, что мальчиков в школе и так нещадно дразнят за непонятную одежду, кнопочные телефоны и акцент, поэтому Евгения боится сделать хуже.
«Нас тоже дразнят, – признает Евгения. – Я сиделкой устроилась в больницу, и дочь тоже. На работе говоришь по-русски, но тут раз по-украински что-то сорвалось. И пациенты такие: „У-у, хохляндия подъехала!“ Так обидно стало, нет бы спасибо сказать, что хоть кто-то вам утки подкладывает».
Раньше Евгения работала инженером по вентиляционным системам, но все ее бумаги и диплом сгорели в Мариуполе, поэтому по специальности не устроиться, а внуков кормить надо. «Работают сиделками, грузчиками, операторами онлайн-магазинов, – перечисляет Аня. – Если у человека украинский диплом, то его надо подтверждать. Но есть инженеры, которые устроились в российскую оборонку, на „Алмаз-Антей“, который производит ракеты для ПВО».
«Тут невозможно остаться без помощи»
Украинцы, которые перебрались от войны в Европу, живут совсем иначе. Бухгалтер Елена Н. год назад тоже почти без вещей уехала из обстреливаемого Николаева в Германию. Мы поговорили с ней по телефону, пока она ехала в автобусе с бесплатных курсов немецкого:
«Помощь беженцам из Украины предоставляют очень быстро, – рассказывает Елена. – Сначала вы попадаете в Польшу, в лагерь для беженцев. Говорите там, что вам надо в Германию, и вам предлагают подождать автобуса. Водитель отвезет вас в нужный город, в котором вы ищете лагерь, где пишете сотруднику в переводчике: „Я из Украины, прошу укрытия“. После этого проходит около часа, вас вводят в базу данных, и… всё. После этого вам предоставляют социальное жилье в городе или деревне и прикрепляют соцработника, который оформит вам вид на жительство и медицинскую страховку. Он все сделает сам!
Социальное жилье – это одно- или двухкомнатная квартира, на четырех человек „двушку“ дают обязательно. Жилье прекрасное, все новое, оплачивает центр занятости – джоб-центр. Если в квартире чего-то нет (стиральной машины, мебели или постельного белья), то вам на покупку выделят деньги. Так будет, пока вы не устроитесь на работу. Но без знания языка работать нельзя, так что пока мы учим язык, бесплатно. Кроме этого, есть пособие – 500 евро на человека».
По ее словам, людям с ранениями или, например, инсультом стараются побыстрее дать медицинскую страховку и семейного врача, который направит дальше. «Им все делается быстрее – и жилье, и документы. Нужна сиделка – предоставят. Бесплатно. Всё-всё оплачивает джоб-центр. Тут невозможно остаться без помощи!» – рассказывает Елена.
Ее сокурсница Кристина объясняет, что юридически украинцы в Германии не беженцы, поэтому им не надо долго ждать решения властей. Фактически помощь им сразу оказывают как гражданам Германии.
Россия тоже оказывает помощь беженцам из оккупированного Мариуполя, Херсонской и Запорожской областей как своим – гражданам России. Вот и прием люди получают здесь совсем другой, соответствующий местным понятиям. Поэтому лежачих, неходячих и раненых беженцев волонтеры стараются быстрее переправить из России в Германию, Финляндию или Норвегию.
«Сейчас мы собираем в Европу просто отборную инвалидную команду. – говорит Аня. – Старики старше 80 лет после инсультов, незрячие, раненые, с перебитым позвоночником, в инвалидных колясках. Они из зоны затопления (после разрушения Каховской ГЭС), с левого берега Днепра. У них дома и так пострадали, там жить невозможно, а сейчас идут активные боевые действия, и они оттуда из последних сил сейчас выползают.
По словам Ани, эти люди даже не беженцы, а скорее эвакуированные. «Кто-то не хотел уезжать, потому что дом, хозяйство, живность. Они все думали, что когда-то это закончится. Многие и не могли уехать: лежачие инвалиды, старики и члены их семей. Чтобы вывезти оттуда одного-двух человек, каждый раз собирают по 200–300 тысяч рублей», – рассказывает волонтер.
Она эмоционально говорит, что «людей обязательно нужно забирать с линии соприкосновения, а их никто централизовано не вывозит». Аня приводит в пример Украину, которая людей забирает, хотя там тоже никто не хочет уезжать и все сидят до последнего.
Помолчав, Аня говорит: «Жуткая история была лично для меня. Я летом встречала семью с левого берега Днепра. Они выходят из поезда: у женщины глаза абсолютно белые, и взгляд ненормальный, на голове черная повязка. Потом еще две женщины с пришибленным взглядом, дед под 80, парень и девочка. Я их всех рассаживаю по машинам, довожу до хостела, а утром им на границу».
Вечером Анна с парнем пошла купить семье в дорогу еды. «Выяснилось, что у них десять дней назад убило отца, мужа этой женщины. Прямо в доме, был обстрел. И Саша так буднично говорит: „У него мозг полез из всех щелей – из ушей, изо рта, из глаз“. А мы идем по Невскому – он такой освещенный, август, теплая ночь, ровесники парня со скейтами. И он говорит: „Я учился в Херсоне на айтишника, мечтал в Питер приехать, но никогда не думал, что так…“»
Источник: The Insider.
