“Нет искусств; никаких букв; нет общества; и, что хуже всего, – постоянный страх и опасность насильственной смерти: жизнь человека одинокая, бедная, отвратительная, жестокая и короткая”, – писал философ Томас Гоббс в трактате “Левиафан” (1651). Хотя Гоббс предпочитал демократии абсолютизм монархии, здесь он точно описал то, что происходит при отсутствия политического сообщества. Гоббс говорил о “естественном состоянии”, которое предшествует формированию гражданского общества, являющегося основой государства. И хотя он считал, что государство охраняет граждан в обмен на их отказ от части своих прав, его идеи повлияли на формирование европейской традиции, согласно которой общество обязано защитить нас от угрозы насильственной смерти.
Современная Россия отвечает всем критериями этого “естественного состояния”, предшествующего государству. Гражданское общество подавлялось на протяжении многих лет, Путин доконал его после начала войны в Украине, запустив репрессивный механизм, действующий безжалостнее, чем при Хрущеве, которому досталось сталинское наследство в виде системы ГУЛАГа, или при Брежневе.
Мужское население сейчас не застраховано от насильственной смерти, потому что может быть отправлено на войну. Не имеет значения, заплатит ли Минобороны солдату большие деньги, заманит ли заключенного обещанием списать судимость или призовет в рамках мобилизации – государством созданы условия, при которых происходящее выгодно только ему. При этом россияне, подчиняясь машине пропаганды, признают законной монополию Кремля на насилие. Происходит обратное тому, о чем писал Гоббс, говоря о переходе в государственное (общественное) состояние: государство не охраняет граждан от насильственной смерти в обмен на лояльность, а создает условия, при которых большинство считает насильственную смерть законной.
Насильственная смерть поджидает не только на войне, но и в тюрьме, где государственная машина всецело контролирует узников. Смерть Алексея Навального – только одно из свидетельств того, что Путин украл государство у собственных граждан.
Гибель Навального в застенках – далеко не единственный случай. О большинстве таких смертей мы вряд ли узнаем, но о судьбе политзаключенных – жителей оккупированных территорий, оказавшихся в российских тюрьмах, – помнит Украина. За неделю до гибели Навального стало известно о смерти за решеткой украинских граждан, крымчан Константина Ширинга и Джемиля Гафарова. Они находились в заключении за участие в деятельности “украинской разведывательно-диверсионной группы” и “террористической организации”. Оба осуждены еще до начала войны, но отбывали наказание не в родном Крыму, а в находящихся за тысячи километров от него колониях. Оба имели серьезные проблемы со здоровьем, Гафаров перенес в заключении сердечный приступ. Им не оказывали медицинской помощи, отбирали лекарства на этапе, не обеспечивали диализ. Родные не могли помочь, потому что даже обычные свидания превратились в проблему: пожилым людям добираться до отдаленных мест заключения непросто. 92-летняя мать еще одного украинского политзаключенного, Алексея Киселева из Геническа Херсонской области, осужденного за “участие в незаконном вооруженном формировании”, не может преодолеть почти 2 тысячи километров, чтобы приехать на свидание с сыном. Обращения с просьбами перевести его в колонию ближе к дому не были удовлетворены. И пожилая мать Алексея Навального вынуждена была преодолевать более трех тысяч километров, чтобы воспользоваться правом на свидание.
Разрыв связей близких с теми, кто находится в тюрьме, является нарушением норм гуманитарного права, а принудительное перемещение заключенных с оккупированных территорий – военное преступление. Впервые вывоз заключенных, осужденных в аннексированном украинском Крыму, в российские колонии был упомянут в отчете прокурора Международного уголовного суда в Гааге еще в 2016 году. В документе отмечалось, что у этих действий есть признаки военного преступления и преступления против человечности. Об этом говорил и правозащитник Роман Мартиновский из “Регионального центра прав человека”. Но даже без юридических определений понятно, что речь идет о насилии государства над личностью – и над заключенным, у которого отбирают лекарства, и над родственниками, лишенными возможности его навестить.
Кремль делит общество на тех, кто может законно прибегать к насилию (полиция, вооруженные силы, наемники, накачанные молодчики в штатском), и тех, кто не может. Примером таких отношений является терроризм как способ достижения политических целей. Когда понимаешь это, перестаешь удивляться, что тех, кто борется в России за перемены в обществе, даже если эта борьба и не связана с применением физической силы, объявляют сторонниками террористических действий.
Насилие – не политика. А когда нет политики, нет и государства.
Источник: Александра Вагнер, «Радио Свобода»
