Американская журналистка Дороти Томпсон приехала в Германию в 1924 году взять интервью у Гитлера. Ей пришлось ждать семь лет. Рвавшийся к власти фюрер дал интервью Томпсон, когда почувствовал силу. Почему же из этой публикации (она вышла в 1932 году) не сделали правильных выводов ни США, ни Британия?
Американская журналистка Дороти Томпсон работала в Германии корреспонденткой с 1924 по 1934 год. Она была, среди прочего, первой женщиной-руководительницей корпункта и первой американской журналисткой, которой дал интервью Адольф Гитлер за два года до прихода нацистов к власти. Интервью это вышло в 1932 году в журнале Cosmopolitan, а еще через несколько месяцев статья превратилась в книгу «Я видела Гитлера».
Противоречивое впечатление от Гитлера, схваченное Томпсон и в высшей степени ответственно зафиксированное ею, оказалось не по зубам широкой публике. В потрете будущего военного преступника они увидели только «психологию», «жалкую, ничтожную личность», «воплощение серости». А в утверждении, что приход такого человека к власти в Германии нельзя себе даже вообразить, люди увидели «социологию», да еще и, как стало ясно в 1933 году, социологию ошибочную.
На самом деле, «социология» была в первом, а «психология» — во втором утверждении. Просто для Томпсон и для других людей, осознавших социальную суть «вождя немецкого народа», его возможный приход к власти был психологически неприемлем. Неприемлем именно потому, что журналистка при личной встрече сопоставила три важные для Томпсон реальности — во-первых, образ, облик, повадки, речь человека и собеседника; во-вторых, немецкое общество, в котором Томпсон варилась почти десять лет; в-третьих, журналистка знала, что у нее за спиной — та самая привычная для нее самой интеллектуальная и социальная среда, для которой Томпсон работала день и ночь.
Эту аудиторию журналиста или писателя, режиссера или актера, иначе говоря, тех, кто читает и слушает тексты и речи в ожидании объяснений от знающих или понимающих людей, часто сбрасывают со счетов. Но для журналистки, какой была Томпсон, жизненно важно было дать возможно более точный и достоверный отчет об увиденном, услышанном и пережитом. Выводы предстояло делать аудитории.
Одно из главных противоречий, которое Дороти Томпсон испытала на себе физически, был разрыв между бросающейся в глаза заурядностью, даже неожиданной пустотой и примитивностью Гитлера, и излучаемым этим совершенно карикатурным на вид человеком обаянием. До личной встречи в 1931 году Томпсон наблюдала восторженность, с какой все более широкие круги немецкого общества приветствовали своего фюрера.
“Как это может быть? — спрашивала она себя. — Ведь эта пелена не может не исчезнуть. Но что же ждет тогда немецкое общество после того, как обаяние Гитлера попросту растворится в воздухе? Вот в самом сжатом виде тот контекст, внутри которого журналистка высказывает мнение о форменной невозможности для Гитлера, во-первых, прийти к власти, а во-вторых, эту власть удержать”.
В 1933 году, когда приход Гитлера к власти стал реальностью, предупреждения Томпсон или других проницательных немцев и англичан, американцев и французов, больше не воспринимались, потому что не сбылся их главный прогноз.
“А как вам верить, если вы за два года до прихода Гитлера к власти утверждали, что это невозможно, да еще и аргументировали это тем, что Гитлер — «пустое место», примитивнейший манипулятор, не имеющий за душой ничего, кроме ненависти ко всем соседям Германии, кроме комплекса неполноценности и жажды отомстить миру за этот комплекс любой ценой, в том числе — ценой развязывания новой мировой войны?”
Роль Кассандры Дороти Томпсон не пришлось играть слишком долго. Все ее предчувствия начали сбываться, просто чуть позже — в 1936, 1938 и 1939, когда после нападения Гитлера на Польшу Томпсон из Лондона начала вещать на весь мир, включая Германию, становясь самой влиятельной американкой Второй мировой войны (первое и второе места Томпсон делила с Элеонорой Рузвельт).
Но все-таки вернемся к интервью 1931 года. В ожидании собеседника Томпсон чуть не свалилась в обморок от волнения, но взяла себя в руки. И это понятно: она ждала этого разговора семь лет. За эти годы она брала интервью у выдающихся людей — от Зигмунда Фрейда до Льва Троцкого. А тут — лидер движения, идущего к власти, но почему-то не желающий общения с американской журналисткой.
Бесформенный, почти безликий, человек, лицо которого представляет собой карикатуру, человек, чей скелет кажется состоящим не из костей, а из хрящей. Он непоследователен и словоохотлив, неуравновешен и не уверен в себе. Он является прототипом Маленького Человека. … Его движения неловки. В его лице нет и следа какого-либо внутреннего конфликта или самодисциплины.
И все же он не лишен определенного обаяния. Но это мягкий, почти женский шарм австрийца! Он и говорит на австрийском диалекте. Примечательны только глаза. Темно-серые глаза навыкате и с тем своеобразным блеском, что часто отличает гениев, алкоголиков и истериков.
Как и другие наблюдавшие его вблизи журналисты или психологи, Томпсон находит у Гитлера признаки, обеспечившие ему успех. Но при этом она сохраняет уверенность в невозможности развития этого успеха. Вернее, не так! Томпсон шла на интервью в полной уверенности, что Гитлер непременно станет диктатором Германии. Все семь лет грозно нарастающей популярности нацистского движения Томпсон работала журналисткой в Германии. Но в ходе разговора она решает, что совершила ошибку, и признается, что теряет это уверенное понимание. Не поддавшись на популистскую риторику, на позу, которую принял Гитлер во время разговора, Томпсон одновременно понимает, откуда берется магия воздействия этого человека, взвинчивающего себя самого в ходе разговора, но и все больше уверена в невозможности его прихода к власти. Он пробуждает в своих сторонниках нечто такое, в чем они, может быть, и сами боялись бы себе признаться как в слишком низменном, — месть обидчикам, презрение к инородцам и иностранцам, а тут на глазах у всего мира происходит форменное заголение.
Томпсон вдруг увидела, что ее собеседник — никакой не собеседник, что она для него — крошечная толпа из одного человека, которую ему предстоит заворожить, загипнотизировать. Журналистка должна поверить, что он даст миллионам безработных сначала тяжелую работу в суровых условиях, зато потом раскатает перед всеми волшебный ковер власти над всей Европой. Но она ему не верит. Точнее сказать, она верит ему, что он этого хочет, но она не верит в то, что это ничтожество может затеять нечто грандиозное, захватив власть в стране.
В сущности, «грандиозное» действительно имело место. Случилась грандиозная мясорубка, страны и народы принесли грандиозное число жертв, и вот Томпсон слушает грандиозно абсурдную мотивировку для войны на континенте, еще далеко не пришедшем в себя после разрушений и смертей Первой мировой.
Как только я вступила в комнату Адольфа Гитлера, я была уверена, что увижусь с будущим диктатором Германии. Но не прошло и пятидесяти секунд, как я поняла, что это не так. Мне понадобилось меньше минуты, чтобы оценить поразительную незначительность этого человека, вот уже семь лет державшего мир в напряженном ожидании.
Но и Гитлер почувствовал в вопросах Томпсон ловушку. «Великие времена требуют великих людей? Но так ли это? И не идет ли к власти в Германии маленький человек?»
Гитлер знает наверняка, что Томпсон думает о программе «движения», хотя с полной ясностью она напишет об этом в статье и в книге 1932 года, где будет сказано, что программа «представляет собой смесь из фашизма, из расистской философии, которая учит, что „арийцы“, особенно „нордического типа“, избраны, чтобы править миром, из антисемитизма и смутно понимаемого социализма».
«Я приду к власти легальным путем. Тогда я распущу парламент и отменю Веймарскую конституцию. Я создам авторитарное государство». Когда речь зашла о Франции и, следовательно, о Версальском договоре, Гитлер был сдержан в своих заявлениях вопреки тому, что он говорил публично.
Великолепная журналистка, Томпсон пытается описать себе самой «загадочный шарм, излучаемый этим бесформенным женственным австрийцем», чтобы и ее читатель почувствовал себя присутствовавшим на встрече в мюнхенском отеле.
Она проработала для интервью «Майн Кампф», беря именно оттуда ключевой пассаж: «Я должен оценивать речь государственного деятеля перед своим народом не по тому впечатлению, которое она производит на профессора университета, а по тому эффекту, который она оказывает на народ». Отсюда и слезы, которые выступали на глазах у толпы, когда Гитлер кричал ей: «Когда народ стремится к свободе, он чувствует, как из его рук вырастает оружие!»
Они плачут, думала Томпсон, потому что не знают о его планах на их уничтожение. Потому что основная масса его сторонников — люди, потерявшие все после Первой мировой войны. Есть другие — взрослые, солидные, понимающие устройство лжи и демагогии. Как может быть, говорит Томпсон, что одни и те же враги Гитлера — евреи — одновременно названы «изнеженными ни на что не пригодными демократами» и «могущественными кровожадными плутократами»? Извольте выбрать — или евреи «лишенные фантазии рационалисты», или они «склонные к мистицизму космополиты-заговорщики». Нельзя одновременно «пить чью-то кровь» и быть «не имеющим крови» интеллектуалом.
Но все эти аргументы не воздействуют на маленького человека, потому что тот и сам так мыслит. Вернее сказать, сам так мыслил бы, если бы мыслил, а не голосовал сердцем за того, кто утрет слезы и отомстит за все обиды — мнимые и настоящие. Так что вовсе не легковерие повело народные массы за коварным соблазнителем, но что это за закон, заставляющий целую популяцию идти убивать других и стремиться к смерти самим, журналистка, социолог и психолог объяснить не смогли.
Удивительное дело, но в переводе на другие языки книга Дороти Томпсон полностью вышла только в 2018 на французском и в 2023 на немецком — через столетие после того, как американская журналистка приехала на работу в Германию
Источник: Гасан Гусейнов, RFI
