Не эмпатия
Традиционно считается, что солидарность мотивирована положительными коллективными чувствами – групповой сплоченностью, социальной ответственностью, оптимизмом, чувством морального долга. Интуитивно предполагается, что превозносимая всеми эмпатия, способность к сочувствию, прямо определяет уровень солидарности в обществе. Знакомая логика: нет эмпатии у россиян, бесчувственная популяция, вот они и не выходят на митинги против войны, чтобы защитить своих братьев-украинцев.
Исследования солидарности у взрослых россиян показало, что эмпатия не влияет на уровень социальной активности, никак! Это первый, самый сильный парадокс солидарности в России. Назовем его “Солидарность россиян – не эмпатия”.
Эмпатия – это индивидуальная, а не групповая способность или установка. Она формируется с детства в семье годами и, честно говоря, не всегда подкрепляется моральными нормами. Родители могут сюсюкаться с животными, учить малыша ухаживать за хомячками, черепашками, змейками, а в период формирования морального сознания (7–10 лет) забыть рассказать о людях, которым всегда нужна особая помощь, о сиротах, инвалидах, бездомных, беженцах, больных и стариках.
Исследования показывают, что ни в Москве, ни в Воронеже старшие дошкольники даже не догадываются, зачем нужна инвалидная коляска и кто такой сирота. У них нет первичных понятий о горестной жизни людей, которые, как уверены родители, никогда не попадутся им на пути. Вообще-то сирот полно в русских сказках, есть о чем поговорить, если только по вечерам не тарабанить механически тексты для ребенка, засыпающего в обнимку с любимым мишкой.
В российском воспитании принято ограждать детей от по-настоящему серьезных потрясений. Детей учат вытеснять важные, но неприятные переживания. Это второй культурно-исторический парадокс солидарности в России. Назовем его так: “Солидарность не нужна, потому что в России нет несчастных!” Нет нуждающихся в поддержке, Россия страна сильных и выносливых людей. Вынесут и это. Терпение у нас заменяет взаимодействие. Торможение и изоляция вместо возбуждения и взаимодействия, как сказали бы психофизиологи. Особый национальный тип реагирования. Медведи уходят в берлогу и засыпают в предчувствии беды, а не собираются в стаи, как птицы.
Много людей, которые заберут с холода котенка домой, но пройдут мимо посиневшего бомжа, да и выселили всех бомжей куда-то, не видно. Но невозможно бояться, избегать особых людей и научиться солидарному поведению. Солидаризироваться с сильными? Иногда это просто паразитирование, приспособление, забубенный страх прикоснуться к беде и поиск защиты. А иногда и подлость, когда после повышения в должности или статусе человек начинает гнобить своих бывших товарищей.
В последние годы в мировой науке принято делить эмпатию на аффективную, эмоциональную (сочувствие) и когнитивную, осознанную (умение представить себя на месте другого, знание, какую специальную помощь нужно оказать). Много ситуативно экспрессивно сочувствующих людей, мало – твердо уверенных, как нужно себя вести в сложной ситуации, знающих адресатов помощи. По сути аффективная и когнитивная эмпатия – разные уровни эмпатии. Пока не сформирован когнитивный, сознательный уровень, у солидарности нет просоциальных психологических оснований. Интуитивное сбивание в толпы от страха – это не солидарность, а побег внутрь ближайшей группы: чик-чик, я в домике! Спрятаться в толпе.
Что такое солидарность?
“Солидарность” в последние двадцать лет стала редким словом. В советские времена хотя бы на субботники ходили или на демонстрации солидарности всех трудящихся, слово “солидарность” было в ходу, несмотря на то что использовалось произвольно и риторически. Не стоит путать солидарность, например, с коллективизмом. В отличие от бесконечной тягучей коммунальной жизни, солидарность сплачивает людей вокруг ограниченной во времени программы действий. Если программы совместных синхронных действий нет, то коллектив – это только способ контроля над частной жизнью, как в криминальном сюжете об украденной девушке.
А вот сказка про Репку – образец солидарности. Лучше бы, конечно, у нее был счастливый конец, когда все участники процесса сидят за столом и трескают кашу из репы, а потом уже кто куда – Мышка в норку, Кошка за Мышкой, Собака во двор, Внучка к подружкам, а Бабка с Дедкой на печь. Солидарность в России всегда остается незавершенной, как сказка про тянущих Репку, вечно тянущих баржу бурлаков.
Программа солидарного поведения должна быть конкретной (цель, средства, участники, методы, время, место ) и социально-положительной (чью жизнь она улучшит, кому помогаем?). Разговоры о важном, когда от слов нет способа перейти к делу, так и остаются простым сотрясением воздуха. Солидарность – это не общая способность, а конкретное взаимодействие, акция с предсказуемым результатом. Помимо целенаправленности, солидарность должна быть тренирована.
О солидарности только недавно вспомнили официальные медиа на фоне нарастающей пандемии, когда президенты всех стран вынуждены были мобилизовать общество в условиях смертельной опасности. Уровень доверия к официальным медиа у россиян не превышал 30–50 процентов даже среди телеманов.
Россияне вообще народ недоверчивый, как и их президент, а без доверия руку помощи никто не протянет и никто не примет.
Вопрос, можно ли атомизированное общество мобилизовать в одночасье и как? Самый очевидный ход, дежурный инструмент – через пропаганду. Но сколько ни говори “халва”, во рту слаще не станет, сколько ни пой “солидарность”, народ не сплотился, должна быть внемедийная мотивация. Как на грех, главная метафора солидарности “рукопожатие” оказалось под запретом в пандемию из-за требования физического дистанцирования и самоизоляции.
Мужская солидарность, крепкое рукопожатие, используется в качестве главного символа всех видов солидарности – политической, социальной, местной, женской, профессиональной и т. д.
Придумай свой символ!
Даже через два года пандемии, когда настало время вакцинации, уже не изображать ношение масок на подбородке, а по-настоящему подставляться под укол с неизвестной и малоизученной вакциной, россияне заметались. Главным авторитетом оказался не врач из телевизора, а знакомая санитарка тетя Клава, любой медик рядом, который в случае осложнения пришел бы на помощь. В провинции из-за плохой медицины был первоначально высокий уровень саботажа вакцинации, пока перепуганные люди не убедились, что пионеры-добровольцы выжили и не жалуются. Главный индуктор, подстрекатель объединений людей – это человек в одно рукопожатие от тебя, используя терминологию Милгрема, лично знакомый, остальное – “брехня”.
И это третий парадокс, или даже ресурс солидарности. Назовем его “Телевизор против Рукопожатия”. Рукопожатие сильнее телевизора в условиях низкого доверия к официальным институтам, медиа, специалистам, политикам. Неформальные связи здесь всегда были сильнее формальных, они “выстреливают” внезапно и мощно, а главное, непредсказуемо, когда энергия внутреннего сопротивления и тектонического напряжения достигнет критической отметки. И вот тогда механизм заражения (социального, а не эпидемиологического!) может сдетонировать как сжатая пружина, мощно набирая силу. Очумевшие медведи (и медведицы!) по одному начнут вытряхиваться из укрытий…
Страх вместо эмпатии
Мотивация “помогать другим” в обществе даже с нормализованной, привычной солидарностью проходит испытания, когда все члены общества оказываются потенциальными жертвами, пандемии или войны. Тут не “здоровый помогает больному”, это “потенциальная жертва помогает реальной жертве”. Оказалось, что страх за себя тоже может быть мотиватором солидарности. Люди сбиваются в условные группы (не зная друг друга в лицо) перед лицом опасности. Это не солидарность “за”, а солидарность “против”, отрицательная солидарность. Она не улучшает, а консервирует жизнь, “как бы хуже не стало”. Страх – сильная эмоциональная реакция на внешние события, Эго-переживание. Если эмпатия направлена на другого, то страх – на самого себя. Собственно, синхронное, внешне согласованное поведение людей по указке сверху нельзя назвать даже отрицательной солидарностью. Солидароподобное поведение в условиях опасности демонстрируют даже животные. Страх парализует и способность осознавать, и целеполагание, да и саму способность к действию.
И это четвертый парадокс солидарности по-русски: она мотивируется страхом за свою жизнь, не содержит индивидуальной инициативы, а следовательно, и ответственности.
Перепуганные насмерть люди ведомы. И те, кто ведет, хорошо изучили этот инструмент. Поэтому даже в пандемию вместо того, чтобы успокаивать людей, население пугали диверсиями, конспирологическими теориями, китайскими биолабораториями, которые потом вдруг стали украинскими, высокими цифрами смертности. Шугали, чтобы народ разбежался по домам, сидел тихо и не рыпался. К 2022 году модель совладания с населением в России с помощью страхов была обкатана на опыте пандемии. Дальнейшее нагнетание страхов – дело техники. Пятый парадокс солидарности по-русски: страхи специально культивируются, нагнетаются, чтобы обесточить истинную солидарность. Участники “голой вечеринки” до сих пор думают, что их преследуют за наготу. Нет, их преследуют и троллят за то, что эта влиятельная популярная попса продолжает нагло собираться вместе.
Еще со времен французского историка Революции Огюста Кошена известно, что опасные идеологии, солидарность (solidarité) возникает и муссируется в неформальных кружках, собраниях, новых академиях. Неформальное общение, объединения, социальные сети, собрания – способ быстрого распространения заразы, вредных мыслей.
Ковид это ягодки, ерунда.
От идей не умирают, хотя они распространяются через те же контакты и коммуникативные структуры. Идеи, высказанные внятно, синхронизируют и усиливают сообщества, могут растревожить даже дрыхнущего медведя. В предчувствии весны он начнет шататься и сгонять с теплых лежаков обитателей дремучих сумрачных лесов, искать себе подобных. Не теряй и ты времени, читатель!
Раскрась спящего медведя, оживи картинку!
Вот так на пальцах одной руки я бы объяснила природу русского шатания. Пять пальцев – пять фишек.
И тишина.
Источник: Кира Меркун, «Радио Свобода».
