Лишь часть российских священников решилась выступить против вторжения в Украину. Некоторые из них после этого были исторгнуты из сана, другие покинули страну. Но в России всё ещё остаются священнослужители, которые придерживаются антивоенных взглядов и продолжают служение. Один из таких священников рассказал «Вёрстке», как борется с унынием, как встретил начало «спецоперации» и сколько людей в его приходе выступают против войны.
«Иисус нигде в Евангелии не оправдывал и не одобрял убийства»
Убийство на войне, даже на самой справедливой, всё равно считается убийством. Во время Великой Отечественной войны на тех, кто оттуда возвращался, всё равно накладывали епитимью: не причащаться от года до трёх лет. То есть даже такое правое дело, как защита родины, по церковным правилам не одобряется.
Вообще Священное Писание довольно объёмное, при желании там можно найти всё что угодно. Если правильно скомбинировать цитаты, можно подтвердить любую точку зрения. Но, по моему убеждению, всё-таки главное, что сказал Христос — «любите друг друга». Эта любовь предполагает не только невозможность убийства, но даже невозможность человека ударить, оскорбить. Я убеждён, что Иисус нигде в Евангелии не оправдывал и не одобрял убийства, даже справедливые.
Сразу после начала спецоперации в проповедях я прямо говорил, что это преступление. Но потом пришлось ограничить себя. В проповедях же есть отрывки из Евангелия, которые священник толкует. Так что мне через это приходится делать тонкие намёки. Говорю, например, что Евангелие предполагает любовь ко всем ближним. А к чему я это говорю? Кому нужно, тот додумает.
В приходе появились мобилизованные, которые приезжают в отпуска. Один раз я венчал такого мобилизованного. Все они просто плакали, не хотели больше [на фронт] возвращаться, не хотели это видеть. Они не знают, как вообще дальше жить со всем этим. У меня не было ни одного случая, чтоб человек вернулся оттуда и сказал: «Мы там такие молодцы, всё делаем хорошо». Люди просто убиты тем, что их там заставили делать.
Ещё мне кажется, что люди в приходе стали меньше переживать по поводу войны. У многих вообще нет желания про это говорить, хочется забыться, отвлечься. Это видно даже по количеству наклеек на автомобилях с буквой «Z». В прошлом году их было очень много, а нынче почти нет.
«О начале войны я узнал в самолёте»
Новость о начале войны я узнал рано утром, мы сидели в самолёте и ждали, когда взлетим, а взлёт всё переносили. Мы сидели уже часа полтора, и тут я увидел, что люди начали что-то читать в телефонах, и у них делаются квадратные глаза. Тогда и я включил телефон, начал читать новости и увидел, какой начался кошмар. Мы были в шоке. Потом мы наконец полетели, и путь занял намного больше, чем предполагалось. В аэропорту, куда мы прибыли, отменялись рейсы один за другим, все ходили потерянные. Это было сильное впечатление.
Через три дня я поехал на границу, посмотрел, что там происходит. И это тоже меня не обрадовало. Там, куда я приехал, была половина срочников, половина контрактников, причём срочникам там быть по документам, конечно, не полагалось. Не было ни оружия, ни бронежилетов, ничего. Никто не знал, что происходит. Летали всякие ракеты, вертолёты. И появилась первая информация об убитых. Конечно, было очень тяжело.
Я никогда особо не любил власть. Но когда война началась, я был обижен на то, что раз они такие умные, хорошие, замечательные, прекрасные, уважаемые, то почему не смогли найти другой выход?
«Иногда люди даже с родственниками боятся разговаривать»
Не могу точно сказать, много ли в моём приходе тех, кто поддерживает и не поддерживает спецоперацию, мне не хотелось бы так людей делить. Но думаю, тех, кто сильно против происходящего, не более 10 – 15%.
Основная масса прихожан либо выступают с поддержкой спецоперации, либо просто ничего против не имеют. Они видят, что люди вокруг них так думают, и обсуждать им это и не надо — с ними телевизор разговаривает.
Но те, у кого другая точка зрения, нуждаются, конечно, в диалоге — им не с кем поговорить про их переживания. Иногда люди боять эти темы даже с родственниками поднимать, потому что ситуация изменилась с начала спецоперации: тогда ещё можно было как-то выступать, а сейчас уже совсем нельзя.
Так что ко мне приходят люди, которым нужна поддержка, которые выступают против [войны]. Они узнают от других верующих, что я их могу в этом вопросе поддержать, и обращаются для беседы.
Таким прихожанам я говорю, что мы-то люди с вами православные и должны ориентироваться на Христа, а не смотреть, как остальные люди себя ведут. Нам никто с Христом быть не мешает, мы спокойно можем продолжать делать дела любви. Мы даже можем молиться о тех, кто сильно одержим военной идеей, молиться о людях вокруг нас. Мы можем молиться, чтобы наш Господь их вразумил.
Недавно был случай: люди издалека приехали к нам, потому что в своём храме быть больше не могли: там открылся цех по производству маскировочных сетей — прямо там, где служба проходит. И они меня спрашивают, как вы можете служить, поминать патриарха, когда такое творится? Я говорю: «Ну, мы молимся и о духовных, и о мирских властях не для того, чтобы Бог дал им всё, чего они хотят, а чтобы вразумить их, чтобы они поняли нас». И они решили ко мне приезжать.
«Я начал чаще унывать»
Я начал часто унывать — чаще, чем раньше. Наверное, раньше была надежда, что это [война] ненадолго, что скоро всё исправится. В таком состоянии помогает поговорить с единомышленниками, выпить алкоголь или погулять по лесу. Там можно даже поговорить с самим собой.
Но всё равно мне бывает страшно. Например, когда в приходе люди сильно радуются, что их ребёнок написал письмо на фронт солдатам: «Убейте там всех и возвращайтесь домой». Был такой случай недавно, и он вышиб меня из колеи. Думаю, ну уже и за детей взялись! Их начинают воспитывать, чтобы они всех ненавидели, чтобы им хотелось всех уничтожить. После этого мне пришлось восстанавливаться некоторое время.
Это тяжело. Раньше я в таких случаях менял обстановку, уезжал куда-то. Сейчас это сложно. Даже по России — просто дорого стало. Кроме того, всегда есть опасение, что сложно будет вернуться. В прошлом году я хотел вообще переехать за границу и вёл переговоры на эту тему, но они не увенчались успехом.
Я раньше любил планировать. В феврале закупал билеты для путешествий на целый год. Сейчас это невозможно. Сейчас мы больше, чем на два-три дня ничего не планируем. Ну, максимум на месяц.
«Я молитву о победе не читаю»
Я понимаю, что за храмом, в котором я нахожусь, нет пристального наблюдения со стороны церковных властей. Если кто-то начнёт за ним следить, мне, наверное, придётся уехать. Но пока нас особенно не заставляют поддерживать линию партии, и мы можем продолжать существовать.
Внешних проблем, связанных с моей позицией, у меня не было. Внутренние, конечно, есть постоянно.
Я молитву о победе не читаю [за аналогичный поступок священника Иоанна Коваля лишили сана]. Я читаю ту молитву, которая вначале была разослана по епархиям. Там о победе вообще ничего не говорится, там говорится о мире, что мы из одной купели крещения и так далее. Если вдруг кто-нибудь дотошный обратит на это внимание, придётся разбираться с этим.
Сам текст литургии не претерпел никаких изменений, просто молитву [о победе русского оружия] вставили туда, где раньше была молитовка о победе над коронавирусом. Это такое место, куда вставляются молитвы, скажем так, на злобу дня, по актуальным вопросам.
Священников с антивоенными настроениями довольно мало. Мне почему-то кажется, что год назад их было больше. Я думал, раз священники хорошо знакомы с Евангелием, они должны на него ориентироваться. Но оказалось, что нет, и большинство священников ориентируются на другие вещи.
Хотя единомышленники у меня есть конечно, но совсем-совсем немного. Мы общаемся, встречаемся. Например, месяц назад у меня было такое состояние, что мне надо было с кем-то поговорить. Я пригласил одного священника к себе домой, мы об этом поговорили, стало легче. Но среди епископата я людей с таким настроем не знаю. Видимо, епископы стараются с властями во мнении не расходиться.
Для меня было шоком, что столько священников поддерживают войну, говорят прихожанам: «Идите и убейте всех наших врагов». Откуда у них такое отношение? Мне это совершенно непонятно, я к этому долго привыкал. Я думаю, люди надеялись, что все пройдёт бескровно, как раньше в Крыму. Но этого не произошло.
«Епархиальные собрания превратились в партийные»
Из нашей епархии только двое [священников] поехали на фронт, не было такого, чтобы предлагали всем. Но в каждой епархии есть отдел по взаимодействию с вооружёнными силами, вот они этим занимаются.
Я думаю, церковь и государство почти перестали расходиться во взглядах [с начала войны]. Сейчас наши епархиальные собрания превратились просто в партийные собрания. Я их называю духовным министерством русской военно-патриотической православной церкви. Вы не представляете, какие там эмоции, какие слова говорятся. Дескать, мы всё делаем хорошо, и наша партия нас ведёт к светлому будущему.
Меня иногда спрашивают о значении некоторых пророчеств о роли России в переделе мира. Некоторые святые отцы действительно говорили, что России в этом процессе уготована миссионерская роль. Но, что касается пророчеств, то пророчествовали не только святые отцы, но и, например, Владимир Жириновский. Часто обсуждается, что он предсказал войну России и Украины, причём довольно точно. То есть просто умные, образованные люди, которые разбираются в политике, вполне могут предсказывать подобные вещи. Зачастую мы сами можем, разобравшись в ситуации, предположить, что будет дальше. Я к таким вещам отношусь не очень серьёзно. Ну и, если возможно, давайте лучше искать оптимистичные пророчества и верить в них. Например, что все будут жить в мире и любить друг друга.
Политические взгляды у меня такие: не мешайте людям свою жизнь обустраивать, делать её красивее, приятнее, радостнее. У нас даже деревни неустроенные, в отличие от европейских, например. Люди не приводят в порядок место своего проживания, потому что они боятся, что завтра у них отберут всё. А хотелось бы, чтобы было по-другому, чтобы люди украшали свою жизнь, и эта красота переходила к их детям и внукам, и они бы тоже её увеличивали.
Источник: «Верстка»
