9 декабря в Госкино Украины заявили, что показ на территории страны российского сериала «Слово пацана» нарушает закон. Ранее в Минкультуры Украины также потребовали прекратить распространение и продвижение сериала, однако украинцы в социальных сетях все равно активно обсуждают нашумевший российский сериал. «Вот Так» поговорил с культурологом, автором работ по истории и теории кино Яном Левченко о том, как сериал «Слово пацана» обрел невероятную популярность и почему украинские власти решили с ним бороться.
— Есть ощущение, что сериал «Слово пацана» ударил по больному: люди смотрят его запоем и кажется, что он никого не оставляет равнодушным. Что это за болевая точка, в которую попал сериал?
— Мне представляется, что сериал угодил в ту ситуацию восприятия, когда идет война, когда криминальные причины того, почему эта война идет, оказываются очень чувствительными, они получают дополнительный импульс к такой интерпретации. Причем как с той, так и с другой стороны.
То, что в России, где нельзя называть войну войной, его требуют проверить — это связано со всплеском лицемерия со стороны власти, которая полагает, что она может контролировать — и это действительно так — только некоторую беззубую, безобидную продукцию, которая транслирует исключительно ценности любви и добра. В то время как в реальности происходят совершенно другие вещи. И в этом смысле сериал косвенно бьет в эту болевую точку в России, поэтому он вызывает такую цепную реакцию.
По поводу того, насколько этот сериал воздействует напрямую на подростков, что они начинают его якобы косплеить и это вызывает агрессию дополнительную в обществе… Я думаю, что сериал в этом не виноват: даже массовое искусство как таковое напрямую не может коррелировать с теми процессами, которые в обществе происходят.
А что касается Украины, в которой, естественно, любая продукция страны-агрессора не просто сомнительна, она, в общем, выполняет деструктивную функцию. Просто по законам военного времени с точки зрения подвергающейся агрессии страны. То есть здесь совершенно неважно, какое содержание у этого сериала — важно то, что он произведен в России. Тем более что он рассказывает о насилии, рассказывает о болевых точках, которые в Украине тоже, конечно, были и остаются. Это постсоветское пространство, которое избавляется от этой советской травмы, но это не происходит так, как будто рубильник выключили.
Это происходит на протяжении десятилетий. И война, которая сейчас идет — это тоже форма избавления от постсоветской травмы, просто очень радикальная. Поэтому, когда в Украину попадают подобные произведения, они естественным образом вызывают нервозность в обществе и вызывают соответствующую реакцию властей.
— Может ли то, что украинские власти призывают своих граждан не смотреть этот сериал, сработать как эффект Стрейзанд, когда украинцы наоборот начнут массово интересоваться, что это за продукт?
— Да, мне кажется, когда говорят, что куда-то ходить нельзя, туда определенное количество людей пойдет и в каком-то смысле будет право. Прямой запрет всегда, грубо говоря, нажимает на свободную педаль — и это означает, что другая педаль взлетает вверх, как бы качели такие: в одну сторону нажали, значит, противоположная сторона взлетела.
Если бы предполагался более тонкий подход, то, может быть, это бы работало более эффективно. Но сейчас нет ни времени, ни желания, как я понимаю, со стороны Украины вдаваться в эти детали, поэтому происходят прямые запреты, которые, конечно, могут сработать противоположным образом.
— То, что сериал снят в России в военное время, что профинансировал его Институт развития интернета, который был создан для продвижения пропаганды, означает, что этот сериал — автоматически пропагандистский продукт?
— Мне представляется, что такая прямая трактовка здесь упрощает дело. Но во время войны от прямых трактовок никуда не деться. То, что вы сказали, это объективная ситуация, которую нельзя не принимать во внимание.
Когда мы начинаем вдаваться в детали, когда мы начинаем смотреть, а что же он пропагандирует — по всей видимости, он пропагандирует «пацанский кодекс», который лежит в основе поведения современных россиян. В первую очередь тех, которые напали на Украину, которые были инициаторами этого нападения в 2014 году и его интенсификации в 2022 году. Этот сериал пропагандирует сексизм, пропагандирует вертикальные отношения в обществе, он пропагандирует все то, на чем стоит современное российское общество.
В этом смысле он пропагандистский. Но поскольку он это делает очень прямолинейно и часто совсем не так, как этого хотели бы заказчики, то он оказывается такой своеобразной миной замедленного действия. И поэтому он вызывает такую нервозность в самой России среди чиновников, которые готовы поддерживать пропагандистский продукты, только они не хотят, чтобы эти пропагандистские продукты их разоблачали.
— При этом в самом сериале есть своего рода «пасхалочка»: в одной из сцен на доске в классе появляется надпись «24 февраля. Изложение: Герой нашего времени». На ваш взгляд, может ли этот посыл что-то означать?
— Я не думаю, что это какая-то фига в кармане. В таком случае все, что до этого делал Жора Крыжовников, было в какой-то степени фигой в кармане. Наверняка он тоже что-то такое мог здесь допустить в рамках той разрешенной парадигмы, которая обусловила появление этого сериала.
Мне кажется, что основная дьявольская уловка такого рода продуктов заключается в том, что они одновременно говорят противоположные вещи. Кому-то может показаться, что он [режиссер] подмигивает как-то аудитории и взывает к правде. Что началось 24 февраля. 24 февраля началась какая-то катастрофа, на которую нужно обратить внимание. И то, что там речь идет о героях нашего времени, — это очень амбивалентное словосочетание.
Конечно, это должно натолкнуть понимающих людей на размышления. Но вместе с тем это действительно герои, вместе с тем 24 февраля началась специальная военная операция — с точки зрения российской пропаганды это совершенно непротиворечивые высказывания.
В этом, мне кажется, основная апория, неразрешимая ситуация, в которой сейчас находятся пропагандистские продукты: они, с одной стороны, как бы транслируют прямые значения. А с другой стороны, они вроде как подразумевает что-то противоположное. И мы не можем сказать в точности, что именно там имеет место. И самое ужасное, что в зависимости от того, кто будет побеждать, за кем будет правда, ретроспективно будет интерпретировано так, что он находился на стороне добра.
— Сериал смотрят не только в России, но и в Казахстане, в Беларуси, в Украине. На ваш взгляд, задумывался ли он изначально как такой продукт мягкой силы, продукт российской культурной экспансии?
— Все, что делает Россия за большие деньги, безусловно является инструментом мягкой силы в той или иной степени. Не являются инструментами мягкой силы авторские произведения, снятые на маленький бюджет, сделанные на коленке и показанные на независимых фестивалях. А все, что делает Россия в таких порядках, как сделан сериал «Слово пацана», в нынешней ситуации, в нынешнем культурном контексте, безусловно, является элементом мягкой силы.
Другой вопрос, что те, кто интерпретируют это произведение, смотря его обсуждают, они с радостью или в ярости — это не имеет значения — воспринимают этот удар мягкой силы, они фиксируют его действенность фактом обсуждения этого произведения. То есть получается, что резонанс достигнут: об этом можно говорить, схватившись за голову, можно говорить, используя отрицательные, негативные маркеры, можно запрещать, как это делают в Украине, но все это означает, что это действенный продукт, который в определенном смысле своих целей достигает.
Источник: Александра Шапалина, «ВотТак».
