В 1932-1933 годах Украина пережила массовое раскулачивание селян, а вслед за ним – Голодомор. У жителей сел большевики отбирали зерно, картошку, крупы, скот и орудия производства, заставляя вступать в колхозы. По оценкам историков, от голода тогда умерли около четырех миллионов украинцев. Голода не было в западной части Украины, куда в то время советская власть еще не дошла.
В последнюю субботу ноября в Украине – День памяти жертв голодоморов. В ноябре 2006 года Верховная Рада признала Голодомор геноцидом украинского народа со стороны властей СССР. По состоянию на июнь 2023 года Голодомор официально признали геноцидом 32 страны мира, практически половина из них – после полномасштабного вторжения России в Украину. Резолюцию о признании Голодомора поддержал и Европарламент. Евродепутаты также призвали Россию как правопреемницу СССР извиниться за действия советского режима против Украины. Однако Москва продолжает настаивать, что причиной этого голода был неурожай.
Немногие из очевидцев тех событий дожили до наших дней: тем, кому, в годы Голодомора было пять-шесть лет, сейчас – более 95. Журналисты украинской службы Радио Свобода в разные годы успели поговорить с некоторыми из этих людей. Вот что они рассказали.
“Они били, они не давали говорить, эти коммунисты”
В 1932 году Марике Шкорбе было девять лет. Она жила в селе Хуторы Кривошеинские Хмельницкого района Винницкой области. Семью раскулачили, поскольку отец отказался вступать в колхоз. Ее отец умер от голода в 1933 году. Марика Шкорба рассказывает, что детям удалось выжить только благодаря бурьяну – дикорастущим травам, которые они собирали вдоль дорог и ели.
“Мои родители были богатыми. Было много поля и скота. Но забрали все: лошадей, коров, быков, овец, зерно. Мама взяла две миски зерна, чтобы смолоть в жерновах, а у нее по дороге это отобрали и не дали этого сделать”, – вспоминает Марика Шкорба.
“Придут во двор, заберут все, что есть: и в хлевах, и в доме. Мама спрячет под ребенка в люльку муку или крупы в торбочке, а они выбросят ребенка, а это заберут. Они били, они не давали говорить, эти коммунисты. Отобрали бы и дом, а нас бы выслали, но номер был на сестре (дом был записан на сестру – НВ), а она замуж вышла, так мы и остались”, – продолжает женщина.
В семье было пять дочерей. Старшей в 32-м году было 23 года, младшей – пять. Марика Шкорба вспоминает день, когда старшая сестра выходила замуж: “Когда нас раскулачивали, моя сестра выходила замуж. Пришли эти коммунисты раскулачивать, забирали все, что есть. Вывели коней, скот, овец, было полный хлев, вывели все. Ломают дом, где был скот, поднялся плач, крик, гости испугались и убежали”.
“А сестра выходила замуж, потому что у этого жениха была хата, а нас выгоняли из хаты”, – добавляет она.
Данило Шкорба, отец Марики, умер от голода в 1993 году. “Он вышел на огород еще своими ногами, упал и умер на огороде. Мама сделала гроб из досок, которые были на желобах для скота, и его еще похоронили в гробу. А потом люди умирали, падали, так одну большую яму выроют, и в эту яму свозят подводой людей со всего села. Привезут, опрокинут подводу в яму – одно еще живое, другое – умирает… И так их в эту яму бросают, подвод пять привезут, землей присыплют, так эта земля прям шевелится”.
Марика Шкорба рассказывает, что в их селе были и случаи каннибализма: “Так было в 33 году, что своих детей ели родители, хотели спастись. Умрет ребенок, они съедят. Идешь по селу, пустые хаты, мерли так люди”.
“Там у бабы было два сына. Они оба умерли. Первого забрали на кладбище. А второй умер, то она положила его в амбар, резала по кусочку и ела. Но она не поправилась, умерла тоже”, – продолжает Марика Шкорба.
“Я собирала бурьян на дороге. Мама его парила, и я ела. Мама говорит: “Дитя, не иди никуда, потому что убьют и съедят”. А я лезу, куда вижу, потому что есть хочу, внутри жжет, болит… Думаю, убьют, так убьют, не буду мучиться”, – говорит женщина.
Марика вспоминает, как родная тетка ее чуть не убила за яблоко: “У тетки была яблоня, я зашла насобирала этих яблочек, таких кислых, маленьких. А там к ней крикнули, что дети яблоки рвут, другие убежали, потому что они сильнее были, а меня она догнала, то так била, сколько хотела. Я кричала, женщина одна услышала, пришла и говорит: “Что же ты бьешь, это же твоей сестры ребенок!” Мама пришла, взяла меня на плечи, принесла домой, так я так опухла, как колодка, сидела недели две, пока выздоровела”.
“Я хоть была и маленькой, но пробивной, – вспоминает Марика Шкорба. – Там мужчины где-то украли телку, зарезали, а шкуру спрятали на чердаке у соседки, чтобы никто не украл. Я это видела, а потом ночью встала, пошла, забрала эту шкуру и приволокла домой. Мама ее опалила, по кусочку резала, и варила нам”.
(Интервью было записано в 2012 году)
“Перед смертью он спел “Дивлюсь я на небо”
Павлу Рожко было 11 лет, когда начался Голодомор. Его семья жила в старом казацком селе Пески Новопсковского района Луганской области. Отца вынудили вступить в колхоз, но, несмотря на это, отобрали весь хлеб. Отец и старший брат Павла умерли от голода.
“Родился я, когда родители работали в поле, – рассказывает Павел. – Отец сам у матери принимал роды. У нашей мамы были проблемы со здоровьем, так отец ее очень жалел и ведра воды не позволял поднять”.
“Нас в семье было семеро детей, – продолжает он. – Старше меня были братья Ваня, Антон и сестра Шура, а младшими были Мария, Петр и Гриша. У отца было семь десятин земли, в ярме у нас ходили корова и бык, лошадей не было. Были еще ягнята”.
Село Пески тогда жило по казацким традициям: панов не было, а жизнью села руководил совет старейшин из лучших хозяев. По существующим правилам каждой новой семье нужно было давать кусок земли, чтобы она сама могла себя кормить.
“Через село текла река Айдар, там было много рыбы, и мы ее ловили. Отец вытачивал из дерева лодки, посуду, шил обувь, а я вырезал деревянные ложки, и все это мы возили на ярмарку в Новопсков. До колхозов люди в нашем селе жили хорошо, голодных и нуждающихся не было. Кто хорошо работал, тот и больше имел”, – говорит Павло Рожко.
Коллективизация в Песках началась в 1927 году, вспоминает он. В село начали приезжать незнакомые люди и создавать “комбеды” – комитеты бедноты: “Туда шли те, кто на земле работать ленился, но власти хотел”.
“Скот весь у людей позабирали в колхоз, сена не заготовили, и весь скот подох. К перекладинам подвязывали коров и лошадей, потому что они на ногах от голода не стояли. А уж если упадет скот, то все”, – вспоминает Павел Рожко время коллективизации.
В 1930 году в селе уже не было единоличников, все должны были бесплатно работать на полях: “Отец от колхоза долго отбивался, но и его загнали. В 32-м у нас было 14 мешков зерна, а потом сказали оставить зерно только для посева, а остальное сдать. Отец семь мешков отвез, а семь оставил на посев и еду. Но не прошло и трех месяцев, как к нам приехали и забрали все, что осталось. Старший брат не давал, потому что отца не было дома, так его избили и раздетым на морозе держали. Он ногу отморозил, взялась язва. Весной в мае он умер. Цветы цветут, мы вынесли его на улицу… а он умирает…” – плачет Павел Рожко.
Дети все опухли от голода, ели траву, кору и мидий из реки, рассказывает мужчина. От голода умер и его отец: “Он таким хорошим был, пел украинские песни. И в тот день перед смертью он спел “Дивлюсь я на небо”. И матери сказал, умирая: “Заботься о детях, потому что старший Павел не осилит”. Слова отца меня задели так, что я и сам едва ноги таскал, но ходил везде и за 60 километров ходил, просил кушать и домой носил – младшим”.
(Интервью записано в 2013 году)
“Пришили” маме “враг народа”
В 1932 году Вире Канарейски было пять лет. Ее семья жила в селе Григоровка Донецкой области. Ее мать арестовали, признав “врагом народа” за сокрытие зерна. Она умерла в тюрьме. О том, что мать прячет от конфискации кукурузу, узнали, заметив зерна в фекалиях детей.
“Мы были раскулачены, но мама где-то немножко чего-то спрятала, за селом. Какое-то зерно, кукурузу, что-то такое. И в торбочке приносила в карманах, чтобы этого никто не видел и не знал”, – вспоминает Вира.
“А эту кукурузу, знаете, сварили или приварили, ну и поели. Но мы же дети, мы хорошо ее не пожевали, извините, ну и пошли себе, куда надо (в туалет – НВ). Приходят эти и говорят: “У вас есть хлеб, у вас есть что-то спрятано”. А у нас нет ничего. Говорят: “Как нет? Пошли”. Во дворе был какой-то овин, а тогда не было таких роскошей, как сегодня есть (речь идет о туалете в доме – НВ), так дети пошли и там сели, [чтобы сходить в туалет]. И он говорит: “А кто это сделал? Куры или соседи? Это же ваши дети”, – рассказывает Вира Канарейски.
“Нас забрали, не могу сказать, как долго они нас держали, но кушать нам не давали, только воду пить. И когда еще чистился желудок, то эта кукурузка выходила. Ну и “пришили” маме “враг народа”, – продолжат Вира Канарейски.
После этого женщину арестовали: “Ее не вывезли из села, ее держали в селе, в закрытой комнате. Так она только просила, что хочет увидеть самых маленьких детей – меня и брата”.
“Когда мы пришли, то я только помню, что мама лежала и просила, чтобы я подошла ближе к ней. Я подошла, она меня погладила по голове и за руку потерла. Больше я ничего не помню. После этого я больше мамы не видела, она умерла.
(Интервью записано в 2013 году)
“Без гроба, их просто бросали в яму”
Ольге Кириченко в 1932 году было семь лет. Она родилась и жила в Сумской области, сейчас в приграничном, а тогда в соседнем с Россией селе Кондратовка. Она рассказывает, как местные, у которых были хорошие вещи, в соседней российской деревне Елизаветовка обменивали их на еду.
В семье Ольги Кириченко было семеро детей. Она рассказывает, что им повезло не ощутить весь ужас Голодомора, поскольку отец сразу же согласился работать в колхозе. Вспоминает, как семья делилась с односельчанами своим пайком, но спасти многих не удалось.
“Один мужчина ел картошку, он ее не чистил, просто так бросал в рот. А я стою среди хаты и смотрю на него. А через три дня я услышала, что он умер”, – вспоминает Ольга.
“Без гроба, без ничего, их так просто бросали в яму”, – продолжает она.
По словам Ольги Кириченко, тогда их село спасло соседство с Россией. По ее словам, в российском селе Елизаветовка Курской области, что в двух километрах от их Кондратовки, “не было даже намека на голод”.
“Люди, у которых были, например, хорошие шерстяные платки или еще какая хорошая вещь, носили это в то село и меняли на ведро зерна. [А у нас] в колхоз забрали корову, все забрали… Сеялку забрали, веялку забрали, плуги, бороны, все начисто забрали”, – рассказывает женщина.
Ольга Кириченко вспоминает, как позже их в школе учили, что никакого Голодомора не было: “Запрещали рассказывать и даже вспоминать. Мол, не было никакого Голодомора. Так Сталин сделал, чтобы Украина погибла. Не нравилось ему, наверное, это”.
“Сейчас вот только живешь, – говорит женщина, – видишь что-то, видишь, какие разные есть конфеты. А то такая жизнь была. Такой вот Голодомор. Голодомор страшным был”.
(Интервью записано в 2015 году)
“Это были не люди, это были скелеты”
В то время западная часть Украины не входила в состав Советского Союза. Там голода не было. Марии Вивчарик в 1933 году было восемь лет. И она помнит людей, которые, убегая от голода, переплывали реку Збруч, по которой тогда проходил раздел Украины.
“Я это очень хорошо помню, потому что ночами с Большой Украины, из-за Збруча, как у нас говорили, приходили люди, которым удалось убежать от Голодомора. Но это были не люди, это были скелеты”, – вспоминает Мария.
“Они ночами реку Збруч переплывали. Нужно было знать брод, где переплыть. А если не знал брода, то река Збруч очень коварная. У нее из-под земли бьют родники, так что водовороты закрутят, и не найдут утопленника. Многие и не переплывали. Но кому-то удавалось”, – продолжает она.
Мария Вивчарик вспоминает, как ночами к ним в дом приходили бежавшие от голода: “Постучит кто-то в окно, бабушка моя выйдет и будит меня: “Вставай, детка”. Растопит быстро плиту и говорит: “Грей воду”. Придет женщина или мужчина весь мокрый, то мы его покупаем и переоденем. А вот кушать сразу не давали, разве что чай и сухарики, потому что если бы хорошо наелся, то мог бы и умереть, люди были очень голодные”.
“Советские пограничники за ними очень следили. Если увидят, что кто-то переплывает реку, то у них было право стрелять, но только до половины реки, – вспоминает женщина. – А польские пограничники, мы их называли “кописты”, от Korpus Ochrony Pogranicza (Корпус пограничной охраны – НВ), их присылали с Западной Польши, но надо сказать, что они помогали. Они спасали наших людей. Они когда видели, что кто-то тонет, то и веревку бросали, и какую-то палку, вытаскивали людей. Никого не разворачивали. Они знали, что там такой страшный голод”.
“Мы собирали зерно, чтобы отправить на Большую Украину, чтобы у людей было, что есть, – говорит Марии Вивчарик. – [В школе] определяли, какой класс на какую улицу пойдет. И мы, дети, ходили и собирали. Кто давал пшеницу, кто кукурузу, что у кого было. Мы много центнеров насобирали. Но большевики ни в какую, не пропустили. Сказали: “Никакого голода у нас нет”.
(Интервью записано в 2013 году)
Источник: Татьяна Ярмощук, Ирина Штогрин, Ольга Коренева и Дарья Бунякина, «Настоящее время»
