18 октября власти Калининградской области Российской Федерации торжественно открыли памятник Михаилу Николаевичу Муравьеву. Имя этого деятеля второй половины 19 века, безусловно, ничего не говорит абсолютному большинству современных россиян. Муравьев никак не связан также с историей Кенигсберга и Восточной Пруссии.
Несмотря на это, губернатор региона Антон Алиханов, один из инициаторов идеи установки этого памятника в столице российского эксклава, в одном из своих публичных заявлений подчеркнул, что фигура Муравьева является одной из “ключевых”, когда речь идет об “обеспечении интересов России в регионе” в контексте истории.
Муравьев действительно был “ключевой” фигурой во второй половине 19 века как с точки зрения “обеспечения интересов России”, так и с точки зрения реализации российской национальной идеи, успешно формировавшейся в то время, благодаря усилиям таких людей, как Михаил Николаевич.
Что касается “интересов России” – как современных, так и тогдашних – в нашем регионе Европы, то здесь обстоит дело, по крайней мере, с точки зрения Польши или Литвы (то есть непосредственно территории действия Муравьева с точки зрения их “обеспечения”), достаточно очевидным. Но в чем заключается проблема с российской “национальной идеей” в этом контексте? Возможно, стоит начать с того, что она… на самом деле не чисто национальная?
Многие народы – в том числе славянские – в 19 веке выработали собственные национальные идеи, целью которых было объединить нацию в единый политический организм, способный построить национальное государство и затем развивать его соответствующим образом. Так же многие империи того времени имели разные – иногда совершенно разные – концепции для оправдания своих экспансионных амбиций, основанные на различных идеях, которые были инклюзивными или эксклюзивными по отношению к народам, входившим в состав этих империй.
Прилагательная национальность
Что выделяет Россию на этом фоне? Прежде всего то, что с самого начала государственности в том виде, в каком мы ее знаем сегодня, то есть со времен Петра I, идея российского государства была неразрывно связана с идеей де-факто российской нации, созданной согласно вертикальному принципу (т.е. сверху вниз, а не наоборот) и параллельно с ней. В этом случае идея государства с самого начала перечеркивала идею нации, подчиняя ее своим потребностям, и именно поэтому “русская национальная идея” (как, кстати, и русская литература, развивавшаяся на ее основе) никогда не дала точного и окончательного ответа даже на простой фундаментальный вопрос – что такое русская нация? Пожалуй, неслучайно русские – единственный славянский народ, определяющий себя не существительным, как все другие нации (кто ты? поляк, чех, хорват, словенец, болгарин, украинец, белорус), а прилагательным (какой/чей ты? русский), что является уникальным лингвистическим феноменом, поскольку свидетельствует о построении национальной идентичности не через осознание себя частью нации, а через идею принадлежности к государству.
О том, как формировалась современная русская идентичность в контексте идеи Российской империи – от отсталого московского царства до создания современной империи, ссылаясь на (несуществующую или достаточно дальнюю и сомнительную) связь с могущественными средневековыми государствами Византии и Киевской Руси, написано и сказано уже многое .
Несколько меньше дискуссий на тему вопроса формирования литературного языка этого государства (на основе староцерковнославянского языка, в который творцами инкорпорировались различные многочисленные заимствования и неологизмы). Во всяком случае, здесь достаточно сказать, что во имя идеи величия империи и ради нее созданная таким образом идентичность (в том числе и языковая) представляла собой достаточно своеобразную смесь, вероятно, поначалу не очень прозрачную даже для самих тогдашних обитателей этой государства.
Как только вновь империя стала на ноги, она сразу же стала расширяться за счет других народов. Естественное явление для империй, казалось бы, не правда ли?
Однако в случае с Россией в этом отношении тоже были свои особенности.
Поляки как “этнографическая русская группа” из окрестностей Кракова
Чтобы описать это явление более подробно, воспользуемся иллюстративным примером.
Первая иллюстрация (литография) происходит из атласа “Этнографическое описание народов” (в оригинале в русском языке использовалось словосочетание “народностей России”), изданного в 1862 году, на котором изображены “поляки из окрестностей Кракова”. Таким образом, в этом атласе поляки из окрестностей Кракова представлены в качестве примера одного из “этнографических народов России”.
Интересно, не правда ли?
Первый вопрос, закономерно возникающий: почему поляки являются этнографическим примером “русских народов”?
Второй вопрос – почему именно поляки “из окрестностей Кракова”, а не, скажем, из окрестностей Варшавы, Люблина или даже тогдашнего Вильно?
Россия окончательно захватила большинство земель бывшей Речи Посполитой еще в 1795 году, но, собственно, Краков никогда не принадлежал России, поскольку после распределений имел статус свободного города, а позже (после 1848 года) был присоединен к Австрии (где из земель, отобранных Габсбургами у Речи Посполитой) после первого и второго разделов, уже раньше была образована провинция Галиции и Лодомерии).
Таким образом, в этой невинной картинке сразу просматриваются две амбиции российской “национальной идеи”: каким-то чудом инкорпорировать польскую нацию, и не только в пределах захваченных территорий, но и априори, то есть фактически везде, где жили поляки, к российской имперской нации. Как это было реалистичной задачей? Учитывая традицию польской государственности, которая была значительно больше сформирована в сознании элит, чем в случае самой России того времени, и уровень политического образования элит Речи Посполитой, вряд ли это была реалистичная или оправданная амбиция. Интересным и довольно красноречивым историческим фактом является то, что после первого раздела Речи Посполитой, когда в состав Российской империи вошли земли, преимущественно принадлежавшие Великому княжеству Литовскому, и только часть земель польской короны, количество грамотных людей в империи неожиданно возросло на целых 60%. Единственная проблема заключалась в том, что все эти люди читали и писали не на русском, а преимущественно на польском языке, и потому… их было больше, чем тех, кто умел читать и писать собственно на русском.
Но, как известно, цель оправдывает средства.
Особенно когда речь идет о таких средствах, которые были использованы во время восстания 1863/64 годов (в польской историографии называемого Январским) на польских и литовских землях – то есть всего через год после публикации вышеупомянутого “этнографического” атласа. Восстание, которое в Литве было подавлено с особой жестокостью упомянутым выше Михаилом Николаевичем Муравьевым по прозвищу “Вешатель”.
“Восстановить” российскую идентичность любой ценой
Давайте немного ближе познакомимся с этой действительно незаурядной исторической фигурой.
Михаил Николаевич Муравьев был назначен на должность генерал-губернатора Северо-Западного края 1 мая 1863 года, и его первоочередной задачей было подавить восстание “любой ценой”. Что он успешно и сделал, приложив много личных усилий для выполнения этой задачи.
Действия генерал-губернатора были действительно решительными и часто описываются в сохранившихся показаниях как радикальные. Среди прочего, он приказал сжигать целые деревни, заподозренные в якобы “поддержке восстания”, заставил местное дворянство присягнуть на верность царю Александру II, ввел специальный налог в размере 10% стоимости имущества местной шляхты и безжалостно его взимал. Он запугивал церковную иерархию и требовал от нее публичного осуждения “бунта”. В то же время русская армия численностью более 100 000 человек преследовала и громила отряды повстанцев по всей стране.
Согласно собственному отчету Муравьева, помимо непосредственных жертв боевых действий, около 9,5 тыс. гражданских лиц на литовских землях подверглись жестоким репрессиям со стороны аппарата российской администрации.
По личному приказу Муравьева в литовских губерниях было повешено 127 человек и еще 50 в соседней Августовской губернии (преимущественно пленных повстанцев, хотя и не только), 972 человека были приговорены к каторге и 345 человек принудительно мобилизовано в 8 специальных арестантских рот, 1427 отправлены в Сибирь и 1529 принудительно переселены вглубь России, а еще 4096 человек отправлены на так называемую “ссылку” в отдаленные районы России под постоянным наблюдением. Депортации и переселения также сопровождались полной конфискацией имущества осужденных.
Муравьев настаивал на том, что бывшее Великое княжество Литовское по своей сути было не что иное, как “русское государство”. Он утверждал, что только “роковая” уния между Великим княжеством Литовским и Королевством Польским привела к отделению этих земель от “исконного русского источника” – игнорируя, конечно, тот факт, что в тот исторический период России в том виде и значении, которое ей придавали в современную Муравьеву эпоху, не существовало, как не существовало и самого названия “Россия”.
Согласно имперскому видению, его действия после подавления восстания были ничем иным, как попыткой просто “восстановить” нарушенный порядок, “вернув” эти земли к их подлинной “русской идентичности и православию”, как он сам выражался.
Для этого подходили любые средства. Муравьев запретил местной шляхте – и католикам (т.е. абсолютному большинству местного населения) в целом – покупать земли в литовских губерниях. Он массово приглашал в Литву русских колонистов, а конфискованные поместья местной шляхты раздавал только россиянам (царские чиновники получали их на особо выгодных условиях).
Образование было полностью русифицировано, а все негосударственные школы были закрыты. Двадцать семь из 46 католических монастырей были ликвидированы, а некоторые монахи были сосланы в глубь России, прежде чем их насильно вынудили перейти на православие.
Репрессии против католицизма в целом были особенно распространены и масштабны.
Богослужения не разрешали проводить, костелы закрывали, превращали в православные церкви и уничтожали даже придорожные часовни; именно в это время благодаря репрессиям царской власти возник знаменитый Холм крестов на севере Литвы близ города Шяуляй, где кресты систематически уничтожались русскими, однако местные жители регулярно их восстанавливали.
Величественный костел Святого Казимира – жемчужину архитектуры барокко в Вильнюсе – превратили в православный собор и перестроили, изменив его архитектурный стиль, чтобы он больше напоминал архитектуру московских православных храмов, так же поступили и со многими другими католическими святынями в Литве.
В 1864 году было запрещено печатать любую типографскую продукцию на литовском языке на латинском алфавите и приказано использовать для этого только кириллицу – таким образом было начато массовое движение контрабанды печатной продукции из-за прусской границы (так называемой Малой Литвы), что со временем де-факто привело к противоположному эффекту, то есть к большему интересу к печатному слову на литовском языке.
Примечательно, что на вопрос, считает ли он, что поляки (или литовцы) могут быть полезны для России, Муравьев ответил: “Да, повешенными”.
За свои заслуги в должности генерал-губернатора Муравьев получил много похвал из Санкт-Петербурга и графский титул, а в 1898 году в Вильнюсе на одной из центральных площадей города ему был открыт памятник.
В прокламации местной социалистической партии, опубликованной в тайной типографии, говорилось в частности:
“В воскресенье в Вильнюсе состоится чрезвычайный марш. Толпы наших кровопийц – попов и московских холуев – будут праздновать самый важный для них праздник – открытие памятника Муравьеву-Вешателю. Это их праздник, потому что они справедливо, по их мнению, чествуют палача Литвы. Он изнасиловал, убил и ограбил целую страну и порабощал Литву, а они пользуются его деяниями и пожинают щедрый урожай его кровавого посева. Многие дома [в России] пасли свиней, а здесь, благодаря Муравьеву, они хозяева жизней и имущества порабощенного населения”.
Памятник Муравьеву был вывезен из Вильнюса русскими во время Первой мировой войны, когда они были эвакуированы перед наступлением немцев, приближавшихся к городу.
Теперь этот памятник удивительным образом возродился на другой порабощенной земле, судьбу которой полностью изменили верные потомки Муравьева после 1945 года – в современной российской Калининградской области, в городе Калининград (бывший Кенигсберг).
“Когда в 1898 году в Вильнюсе открывали памятник Михаилу Николаевичу, кто-то заметил, что художник изобразил его полным покоя. Он смотрел в будущее, в глаза потомкам и словно подводил итоги своей государственной деятельности. Пятнадцатилетним юношей он начал службу в батарее Раевского и закончил ее здесь, в соседнем северо-западном крае, где посвятил свою энергию и труд укреплению основ российскости и сохранению единства России в целом», – отметил присутствовавший на открытии памятника сенатор Российской Федерации Александр Шендерюк-Жидков.
Решение об увековечении памяти графа Муравьева было принято в мае на заседании областного совета по культуре (sic!). Для Калининграда была изготовлена уменьшенная копия памятника, который стоял в Вильнюсе до 1915 года.
“Безусловно, его самый весомый вклад в нашу родину – это подавление польского восстания 1863 года. Мы обязаны Михаилу Николаевичу безмерной благодарностью за то, что распад государства, начавшийся с польского восстания 1863 года, который был подготовлен и, к сожалению, подогрет как внешними, да и внутренними враждебными нам силами, был не только подавлен, но что Михаил Николаевич еще и фундаментально консолидировал все общество того региона западной России, где он стал губернатором», – объяснил идею памятника Александр Шендерюк-Жидков.
“Возвращение на извечную родину”
Однако вернемся к национальной идее России. Взглянем на вторую картинку.
Это атлас, изданный чуть позже, в 1875 году, в Санкт-Петербурге, представляющий “этнографическую карту славянских народов (народностей – обратите внимание, слово народ используется в этом атласе, как и в атласе, изданном в 1863 году, только для обозначения) русской нации (великороссы) – все другие славянские народы называются именно народностями).Примечательно также, что украинцы и белорусы даже не выделяются как отдельные этнографические группы.Конечно, согласно русской “национальной идее”, которая в то время собственно разрабатывалась, русская нация, как известно, триедина и состоит якобы из трех частей – великороссов (россиян), малороссов (украинцев) и белорусов.Так почему же, по этой “логике”, “малоросы” и белорусы даже не указаны как члены этнографических групп этой “триединой” нации”? Выходит, что они одновременно формируют русскую нацию (т.е. являются “русскими”), и в то же время их также “не существует”?
Глядя на эту карту по логике русской “национальной идеи”, можно также заключить, что Австро-Венгрия (Восточная Галичина и Закарпатская часть Венгрии) была заселена большим “русским” меньшинством.
Таким образом, славянское население, проживавшее на землях, никогда не входивших в состав ни одного государственного организма России ни в какой форме (согласно ее “национальной идее”) на протяжении всей ее истории, люди, не говорившие на русском языке (напомню, что это язык, который был создан в современном виде в начале 18 века) и не имели общего исторического опыта с русскими, почему-то называются “русскими”.
Почему? Потому что именно такова была русская “национальная идея”.
Когда русские захватили крепость Перемышль в Галиции в марте 1914 года, русский царь Николай II прибыл в город, где осмотрел крепость (осада и взятие которой, по разным оценкам, привели к гибели от 100 000 до более 140 000 русских солдат) и провозгласил, что эта “исконно русская земля и русский город наконец-то возвращаются в лоно родины”. Царь зачитал этот манифест в городе, где почти никто из его жителей не говорил по-русски, и уж точно не считал этот язык родным.
Придумать реальность и поверить в нее самому – вот чем на самом деле была и, к сожалению, до сих пор остается российская “национальная идея”.
И собственно в этом состоит проблема с российской “национальной идеей”, которая, по сути, продолжается и по сей день.
Несмотря на распад царской России, русская “национальная идея” выжила и мутировала в советскую идею, которая в свою очередь мутировала в том, что мы все сейчас видим в виде болезненных видений Путина при огромной поддержке их в обществе т.н. федерации и за ее пределами – среди всех, кто себя относит к “русским” или “советским” людям, часто не делая никакой разницы между этими двумя дефинициями.
Во многом это связано с тем, что современные русские на самом деле не знают, кто они есть, и видят себя не как современную нацию, а только через призму своего очень архаического в социальном и политическом плане государства. Чтобы хоть как-то облегчить это болезненное чувство идентификационной пустоты, им просто необходимо расширить пределы своей до конца не определенной идентичности на других, иначе они просто потеряют смысл своего существования.
Такова российская “национальная идея”.
Можно ли ее понять? Возможно, с точки зрения жителей Новой Зеландии или хотя бы Португалии – да, в известной степени. Хотя в случае с Португалией я не был бы так уверен, поскольку в современном русском этнографическом атласе всегда можно найти какую-то “русскую этнографическую группу из района Порто”.
Источник: Никодем Щигловский, Zbruc
