Российский народ непобедим, сплочен как никогда, заявляет Владимир Путин. В разное время он то требовал от министров отчитываться, что сделано для народа, то рассказывал о народной памяти — да много чего. Не отстают и другие чиновники. Дмитрий Медведев обвинял оппозицию в войне против народа. Руководители регионов от имени своего народа поздравляют Путина с днем рождения.
С народом, для него, от его имени все время что-то делают. Почему чиновники так любят говорить от имени народа и есть ли у них на это право?
Деполитизация «народа»
«Народ» опирается на значимость живущего человека — возможную или действительную, иначе это смутное понятие не могло бы получить такой вес. Но как только о «народе» не говорят! Философ Николай Розов выделял пять способов употребления этого слова в современном политическом русском языке (список может быть и другим):
- народ-этнос («национальность» в советском понимании), например русские;
- народ-масса (нижние социальные слои);
- народ-«простонародье» (малообразованные слои);
- народ-население (совокупность имеющих гражданство, проживающих на соответствующей территории);
- народ-нация (солидарная, самосознательная и дееспособная общность граждан).
Некоторые даже критикуют само понятие «народ» как чисто идеологический термин, выстраивая простую логическую цепочку: если народ существует, то он един → никакого «единства» нет → следовательно, народа не существует. Философ Роман Шамолин противопоставляет «народу» как всему населению — «народ» как совокупность людей, обладающих «субъектностью» (самосознанием плюс способностью нести ответственность). Но как бы ни определяли народ, продолжением становится вопрос: «Как превратить народ-население в народ-нацию?» — и дело сводится к проблеме политического метода.
В такой связи понятие «народ» неизбежно несет в себе нечто мобилизационное. От его имени обсуждают, требуют, поощряют, вводят, запрещают, порицают. От представительства народа в музыке или искусстве — до боевого самопожертвования «во имя народа».
А что, если обратиться от политического использования «народа» к его экзистенциальному значению? Что значит принадлежать к народу? Как проявляется эта принадлежность, если не в гражданском политическом действии? В повседневном этическом действии.
Обычное существование человека предшествует политике, хотя политика стремится мобилизовать его и подчинить себе (слово «мобилизация» здесь используется и в философском, и в самом обыденном, повесточно-военкоматском значении). Если понятие «народ» имеет смысл вне политической и идеологической риторики, он обнаружится в этом жизненном измерении.
Разнообразие народа
При этом народ не един, не целостен, он всегда растекается, расползается, как население по неровностям обитаемой им местности. Он бежит от формы, уклоняется от строгих определений.
Сложность политического использования «народа» как раз и состоит в необходимости саму мысль о нем как-то дополнить — чтобы обосновать его единство. Тогда можно будет отождествить народ и политическую нацию.
Даже если такое единство можно обнаружить — что могло бы стать его основой? Мы с рождения видим разнообразие жизней людей вокруг нас, оно естественно; напротив, в единстве нет логической или природной необходимости. Потребность в нем возникает, когда «народ» превращается в предмет мышления. Что является для некоторого народа, для каждого и каждой в нем, чем-то настолько общим, на что можно опираться, говоря о единстве?
Этническая принадлежность исключает это важнейшее измерение — множественность. Народ не определяется по крови (генетике) — иначе достаточно было бы говорить о «племенах», даже о «родах».
Самосознание? Но изложение чьего-либо чувства принадлежности к народу сообщает лишь нечто о внутренней жизни и самоидентификации автора высказывания, но почти ничего — о самом этом чувстве. Это набор констатаций — «я из этих», «я отсюда»… Подобно высказываниям о любви, они для остальных сводятся лишь к сообщению, что такой-то или такая-то (само)осознают себя так-то. Небогатый улов для желающих отыскать единство! Вот так и множество влюбленных не образуют единства, не формируют какой-либо ряд.
То же самое можно сказать о множестве «представителей народа». Любые утверждения, что кто-либо сознает себя частью народа, действует в его интересах и т. д. — это лишь свидетельства существования народа. Их нельзя превратить в нормы, они не имеют принудительной силы ни для кого. Хотя некоторые политики и их помощники-публицисты стремятся это сделать.
Народная политика
Для политического обозначения народа есть понятие «нация». Оно придает ему определенную, постоянную форму, определяя, чем народ является, чем он не является, следовательно, какие именно у него есть интересы, условия и требования — они превращаются в политические программы. Но как без «нации» ввести «народ» в политику? У «народа» ведь нет постоянного представительства. Именно поэтому «народы» — не политические субъекты.
Политическая агитация от лица народа, как и объявление какой-либо войны «народной» есть злоупотребление. И каждый либо каждая, политически выступающие от имени народа — самозванцы. Никто не может представить какое-либо поручительство от народа. Но в то же время все такие самозванцы полноправны (если у них есть основания принадлежать к данному народу). Им можно доверять, можно не доверять — важно лишь не превращать доверие в их политическую легитимацию.
В этом смысле все равноправны: говорить от лица народа может кто угодно, но оставаясь при этом «кем угодно». Выступление «от лица народа» подразумевает то самое единство, которое принципиально недостижимо. Претензия стать благодаря этому кем-то еще, возвыситься, должна быть предотвращена демократической политической культурой. Ее принцип как раз в искусственном воспроизведении естественной множественности разделений народа.
Народ вне политики
Существуют проблемы, политически не решаемые. Философ Олег Генисаретский называл их «жизнесмертными». Что же мне, в конце концов, сделать с моей (единственной) жизнью, как подготовиться к смерти, чему научить детей, как быть с тем, что неудач в жизни накапливается больше, чем удач, и т. д. Это проблемы, которые возникают при осознании конечности и ограниченности собственной жизни. «Конечность» относится ко времени, которое обычно называют «земным», а «ограниченность» — к своим реальным возможностям.
Если думать о «моем» народе как пространстве моего существования и моих отношений с моими жизнью и смертью, он открывается мне как неполитизированный и неполитизируемый «остаток» гражданской (политической) жизни. Это неопределенное целое, окружающее нацию, питающее ее, но ее же и сторонящееся.
Жизнесмертная реальность — это реальность народной жизни, а не политического существования наций. Это противопоставление позволяет преодолеть подчинение нашей жизни, любви и смерти воле других, для кого они станут лишь инструментами. Поскольку у нас-то, единожды рожденных и единожды живущих, только они и есть!
На этом противопоставлении нужно настаивать, размышляя о «народе», — так же, как в других случаях, когда речь идет о делах национальной политики, настаивать на необходимости политизации. Нация есть пространство политической жизни; народ — пространство внеполитическое, «жизнесмертное».
В жизнесмертной реальности разделение на «субъектов», отрастивших самосознание, и разных прочих или на «простонародье» и какие-нибудь «элиты» не имеет смысла. Народ состоит из тех, с кем мы вместе рождаемся, живем, вступаем в брак, заводим детей, участвуем в политических конфликтах, выживаем, а потом умираем. Народ — это пространство совместного самоопределения по поводу жизни и смерти. «Мой народ» — это те, среди кого я рождаюсь, живу и умираю. При чем тут гражданство, очертания государственных границ, само государство или форма правления?
Это не политическое — даже антиполитическое — представление о народе подразумевает субъекта, стоящего перед лицом такой реальности, которая вне отношений власти. Следовательно, вне отношений «народ» vs «власть» vs «интеллигенция» и т. д. — вне этих конфликтных противопоставлений, к которым мы так привыкли.
Повернув голову, я вижу других людей, озабоченных здесь и сейчас в этом месте и этом времени тем же самым. Мы с ними и образуем народ.
Другой народ
Исторически всякий народ связан с каким-то участком поверхности Земли. Все ведь где-то живут. В этом проявляется материальность самой жизни. Существование человека пространственно, происходящее с нами — происходит где-то, где размещены наши дома, вещи, ценные предметы. Повседневные отношения с пространством накапливаются и «осаждаются» в географической среде. Поэтому для каждого народа определима его земля — она и называется Родиной.
Но из этого необязательно делать какие-либо политические выводы. Отношения с землей — с Родиной — интимный предмет; с уважением зафиксировав их существование, не будем вдаваться в то, как переживаются (ощущаются) эти отношения.
Переезжая с места на место, мы можем становиться частью другого народа, обживаясь на их родине. И наоборот, вживаясь в новое пространство, мы тем самым входим в жизнесмертную реальность других, делая ее своей.
Антинародная война
В жизнесмертной реальности все мы уже разыгрываем отношения с жизнью и смертью. Это означает, что война безусловно разрушительна для нее. Иногда нужно участвовать в войне, чтобы защитить возможности жизни для других и себя, когда она неизбежна, — в западной традиции философии права это называется «справедливая война». Безусловно, нельзя участвовать в агрессивной войне. Самоопределение в жизнесмертной реальности требует политического мира. Это и так сложное дело, чтобы еще усложнять его войной.
В современной России получает сейчас некоторое распространение своеобразная философия, в которой важную роль тоже играет идея народа, мысль о народе. Эта философия, которую объявляют «русской философией»: народ — это те, кто собрался вокруг общего намерения. Оно стирает личные предпочтения и локальные различия. Это не просто какое-то намерение, это намерение вести агрессивную, захватническую, несправедливую войну. «Народом» для них оказываются те, кто хочет и может нападать. Это философия постоянной войны. В ней «народ» предстает расширенным боевым лагерем. Ну а вся жизнесмертная реальность — дополнением к геополитическим проектам Начальства.
Такая философия должна быть полностью отвергнута прежде всего в силу ее презрительного отношения к жизнесмертной реальности. Это философия, исключающая самоопределение по отношению к собственным жизни и смерти. Как смеет говорить о народе философия, отрицающая важнейшее в народной жизни — саму жизнь? Она принципиально антинародна, поэтому и основанная на ней политика может быть только такой. Отвечая на вопрос «Что такое народ?», обнаруживаешь, что все окружающие люди с их сложностью и различиями и составляют народную жизнь, — а не какие-нибудь «традиционные ценности» или другие идеологические фикции.
Источник: Михаил Немцев, «Важные истории»
