Вбросы бюлетеней, вскрытие сейф-пакетов, давление на кандидатов и наблюдателей, силовое воздействие – такие нарушения на избирательных участках фиксировали независимые наблюдатели в ходе Единого дня голосования в российских регионах, который проходил с 8 по 10 сентября. Наблюдатели отмечают, что количество нарушений на выборах плавно увеличивается, а некоторые политологи называют процесс голосования “очевидным и бесспорным фуфлом”.
О нарушениях избирательного процесса и важности посещения такого голосования – Настоящему Времени рассказали координатор движения “Голос”, которое занимается защитой прав избирателей в России, Давид Канкия и российский политолог Дмитрий Орешкин.
Давид Канкия: “Возвращаются к криминальной практике: давление на кандидатов, на наблюдателей, вышвыривание с избирательных участков”
– Как, судя по тем сообщениям, которые поступают к вам, можно охарактеризовать прошедшие в России выборы?
– Электоральная ночь была долгой, результаты по регионам еще приходят. Если говорить о нарушениях, то мы видим, что ситуация сползает к тому, что было 10–15 лет назад, до протестов 2011–2012 года, когда во многом власть пошла навстречу общественности, когда упростили правила наблюдения. Сейчас возвращаются к криминальной практике: давление на кандидатов, на наблюдателей, вышвыривание с избирательных участков, силовое воздействие. То есть в целом ситуация с прозрачностью выборов, конечно, ухудшается.
Вообще, мы получали информацию о нарушениях из многих регионов страны. Зафиксированы случаи вбросов, вскрытия сейф-пакетов. Переписывания протоколов пока вроде нет, но в целом, конечно, ситуация с нарушениями лучше точно не становится. На один из сервисов, через который мы собираем информацию о выборах, поступило 1075 сообщений о нарушениях. Это больше, чем на этих же выборах пять лет назад, когда было 937 сообщений.
– То есть прирост этих нарушений есть, но незначительный?
– Это если сравнивать с тем, что было пять лет назад. Например, на прошлых выборах в 2022 году, когда была региональная кампания, было больше 1800 сообщений. В целом, конечно, наблюдателей становится меньше из-за законодательных ограничений, из-за того, что правила наблюдений усложняются и полномочия ограничиваются. Поскольку многие активные наблюдатели покинули страну, информации, конечно, приходит меньше. Но сказать, что нарушений стало меньше, нельзя. Мы просто меньше знаем, но ситуация в целом достаточно сложная.
– А изменилась ли реакция на эти нарушения, если сравнивать с избирательным процессом прошлых лет?
– Когда Элла Памфилова возглавила Центральную избирательную комиссию в середине 2010-х годов, был такой конфетно-букетный период с наблюдательским сообществом. Действительно, часто реагировали на сообщения, ЦИК пытался придать видимость соблюдения хотя бы процедур для нашего голосования. Сейчас это все осталось в глубоком прошлом. Худшие практики, которые мы видели за все годы наблюдения, еще во многом усиливаются. И реакция на сообщения о нарушениях, как у тех знаменитых мартышек: не слышу, не вижу, не говорю. Вот такую позицию занимает ЦИК. Либо обвиняет всех в дискредитации и клеветничестве.
К сожалению, такая реакция у нашей системы избирательных комиссий, но при этом общество все прекрасно знает. Знает, какие у нас есть проблемы с выборами и как они организованы. В самой системе избирательных комиссий работает больше миллиона человек. Чего уж говорить о наблюдателях и избирателях.
– А можно ли говорить о том, что в каком-то российском регионе нарушений было больше, а в каком-то меньше?
– Да, у нас вообще очень интересный список регионов в этом году был: 21 губернаторская кампания, 16 региональных парламентов, административные центры. И если год назад это были в основном так называемые электоральные султанаты, то есть регионы, где результаты голосования мало зависят от того, как люди голосуют на избирательных участках, то сейчас таких регионов было не так уж много. Особняком стоит Кемеровская область, где запредельные результаты и явки, где губернатор Цивилев получает под 90 процентов – оттуда тоже приходили сообщения о прямых фальсификациях.
В остальных регионах тоже, можно сказать, все инкумбенты, все действующие главы получили более 70 процентов, за исключением Коновалова в Хакасии. Кстати, это не единственный губернатор-коммунист, который переизбрался – еще в Орловской области губернатор Клычков, но там даже кандидат от “Единой России” не выдвигался.
А так, все те же регионы, которые у нас славятся фальсификациями, – из них приходило больше всего сообщений.
– Скажите, пожалуйста, по поводу Москвы. Вот эти терминалы электронного голосования, ТЭГи. Поступали сообщения о том, что избирателей заставляли голосовать через них. Это способ фальсификации или нет?
– С дистанционным электронным голосованием вообще все очень плохо. Его надо рассматривать с нескольких точек зрения. Если говорить с точки зрения того, как это технически организовано, то все профессионалы, все люди, которые занимались изучением, говорят, что система сама по себе очень сырая и плохо подготовленная. Было огромное количество сообщений о проблемах, о том, что люди не могли проголосовать, что эти ТЭГи сбоили и происходила различная путаница. В итоге в некоторых случаях просто не сходилось контрольное соотношение по избирательным участкам. С технической точки зрения есть огромные проблемы.
Есть проблемы и с политико-административной точки зрения. Мы видим, что административное принуждение бюджетников и подневольного электората голосовать проходило в основном через дистанционное электронное голосование в тех регионах, в которых оно было. Тут, конечно, особняком Москва и Московская область, где это проходило просто сплошными ковровыми бомбардировками. И мы видим, как власти всеми силами пытаются заставить, агитируют людей голосовать именно через ТЭГ. Потому что система ТЭГ абсолютно непрозрачная, неподконтрольная общественности. Нам, по сути дела, показывают черный ящик, экран, на который кто-то где-то выводит цифры. И проверить, что эти цифры соответствуют реальности, практически невозможно.
– А по поводу того, что в Якутии первые результаты выборов появились за 23 минуты до того, как закрылись избирательные участки, – это о чем свидетельствует? Это реальная ошибка, как говорят в ЦИК? Или это все-таки результат фальсификаций?
– Публикация результатов не является фальсификацией. Природу этого явления надо разбирать. На каком этапе это произошло? ЦИК передал эти данные или СМИ вытащили что-то из головы? У нас было немало таких историй, когда телевидение давало странные результаты. Например, знаменитые 146 процентов – это на самом деле не результат выборов, это просто в Ростове на местном телевидении так посчитали итоги голосования, что у них в сумме получилось 146 процентов, которые стали мемом.
Я бы этот момент особо не акцентировал, а больше смотрел бы на сообщения о нарушениях и анализ результатов голосования.
Дмитрий Орешкин: “Советские и путинские выборы рычагом определения кадрового состава и политики власти не являются”
– Дмитрий, в минувшую пятницу вы утверждали, что оппозиционно настроенным избирателям необходимо было идти на выборы. Почему?
– Потому что это один из немногих способов демонстрировать свое отношение к власти. Я бы не называл это “выборами”. Понятно, что это электоральный ритуал или электоральный обряд. Они важны для власти как раз с точки зрения символической поддержки. А она особенно не задумывается насчет того, как получаются результаты. Только что Давид говорил про так называемые электоральные султанаты – там результаты просто рисуют. Вот там, возможно, ходить на участки и нет смысла.
А в более продвинутых, особенно в столичных, регионах таких грубых фальсификаций стараются не делать, не ссориться с общественным мнением. Используют методы электронного голосования, где в принципе можно подбросить, но даже там стараются не слишком дразнить собак. Приходя на выборы, ты не то чтобы участвуешь в процедуре, которая не имеет политического смысла в прямом смысле слова – она не назначает нам новую власть. Советские и путинские выборы рычагом определения кадрового состава и политики власти не являются. Они являются ритуалом. Но через этот ритуал можно послать свое мнение, свой сигнал. Я воспринимают этот обряд как способ демонстрации. Когда люди выходят на улицу в поддержку свобод или в поддержку каких-то конкретных политических заключенных или еще по каким-то поводам, они же не рассчитывают, что сейчас власть испугается и сделает то, чего от нее требуют. Этим людям нужно зафиксировать свою позицию.
Электоральный ритуал дает тебе безопасную возможность, оплаченную и гарантированную государством, выразить свое отношение. Как рекомендовал тот же Навальный: или проголосовать за “Яблоко”, если вы живете в Екатеринбурге, или проголосовать за наименее противного кандидата, или просто испортить бюллетень. Если вы себя из этого изымаете, вы решаете сугубо личную проблему – оправдание собственного неучастия: “Я не участвовал. Это не мое”. Ну не твое – значит, твое место займут другие, многие тебе с удовольствием поклонятся за то, что ты эту процедуру проигнорировал и, соответственно, помог победить тем, кто эту модель поддерживает.
– А что это за ритуал такой? Путин уже в который раз голосует рядом с компьютером, 8 процентов людей, которые отдали свой голос в Москве, голосуют через систему ДЭГ. Зачем это делается в российской столице?
– Во-первых, с функциональной точки зрения, проверить ДЭГ технически невозможно. Вы видите цифры на экране, но вы не знаете, что за ними стоит. В программный код вас, естественно, не пустят. А если пустят, то что там написано, поймут два человека из тысячи.
– То есть это способ фальсификации?
– Один из, потенциальный. Я не готов утверждать, что это использовалось прямо для фальсификаций, тем более для масштабных. Но в принципе, учитывая недоверие общества к государственным институциям, электронное голосование в России вызывает гораздо меньше доверия, чем электронное голосование, например, в Эстонии. А в Соединенных Штатах вообще электронное голосование пока не рекомендовано, потому что считается, что с его помощью невозможно проверить соответствие основному правилу американских выборов: один человек – один голос. Американское государство, видимо, технически более отсталое, чем российское. Они не уверены, что могут гарантировать честный подсчет голосов при электронном голосовании. А у нас в России – уверены.
Если фальсификационный момент оставить в стороне, вообще говоря, электронное голосование – вещь удобная. Ты не выходишь из дома, ты тратишь пять минут. И если бы у нас было доверие к власти, то, наверное, это было бы абсолютно лояльно, легально, законно и правильно.
– По поводу выборов на оккупированных территориях. Пресс-служба партии “Единая Россия” заявила о колоссальной явке: какие-то сумасшедшие цифры людей, которые якобы пришли на избирательные участки под бомбежками и взрывами. Как вы считаете, этому можно верить? Что это за явка такая?
– Нет, вот это как раз совершенно очевидное и бесспорное фуфло. Другого термина не подберешь. Как считается явка? Это процент от зарегистрированного числа избирателей – число тех, кто пришел на участки. Покажите мне число зарегистрированных избирателей. Дело в том, что, во-первых, половина населения этих регионов сейчас – это беженцы.
Во-вторых, вопреки российскому законодательству, где речь идет о гражданах Российской Федерации, голосовать можно было по украинскому паспорту и по российскому паспорту, что вообще безумие с точки зрения юридической процедуры.
В-третьих, что это за голосование, если столицы не участвуют в нем? Я имею в виду Херсон в Херсонской области и Запорожье в Запорожской. В Херсонской области проживал миллион человек до войны, из них 300 тысяч – в Херсоне. Сейчас половина Херсонской области – правый берег Днепра – в этих выборах не участвовала, Херсон не участвовал. Столицей сделали Геническ. Это 20 тысяч населения – в 15 раз меньше, чем в Херсоне. И каким-то образом они формируют список избирателей, который невозможно ни проверить, ни сопоставить в условиях мигрирующего населения, которое бежит от военного насилия. И потом представляют какие-то цифры. Можно было это просто высосать из пальца. И я не сомневаюсь, что так и произошло.
Источник: Владимир Михайлов, «Настоящее время»
