32 года назад, 19 августа 1991 года, через несколько часов после начала путча члены ГКЧП провели пресс-конференцию. Ее транслировали по центральному телевидению. Тогда молодая журналистка «Независимой газеты» Татьяна Малкина задала им вопрос: «Понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот?». В годовщину августовского путча мы поговорили с ней о том, возможно ли повторение аналогичных событий в нынешней России и справедливо ли проводить параллели между путчем 1991 года и мятежом Евгения Пригожина.
RFI: Пресс-конференция была в первый день путча, и чем он закончится было непонятно. Не было ли у вас страха, что последствия заданного вопроса могут быть самыми серьезными?
Татьяна Малкина: Мне часто задают этот вопрос. Удивительно, но не было никакого страха, была только ярость — ничего, кроме нее. Мысли о возможных последствиях даже в голову не приходили. Не знаю. Мы все-таки были, с одной стороны, возросшие в Советском Союзе, с другой стороны, уже попрощавшиеся с ним. Мама моя очень расстраивалась и боялась, что она больше никогда не увидит меня — скрутят, посадят и прочее. А у меня не было ни тени страха, а только ярость и азарт.
Многие вспомнили ГКЧП в связи с пригожинским мятежом. На ваш взгляд можно ли эти два события сравнивать?
Мне кажется, нет ничего общего между ними, поэтому сравнить я бы не стала. Все-таки ГКЧП — это была попытка того, что теперь принято называть deep state (изнутри власти). Что касается пригожинской истории, я склонна полагать, что это такая «передряга», как это мило назвал Лавров, или разборки, хотя называлось все это «марш справедливости». Но очевидно, что серьезного намерения не было.
Я предлагаю смотреть просто на факты — погорячился мужик, но уже через четыре дня был принят в Кремле правителем, подробно с ним все перетерли или о чем-то договорились, о чем — мы не знаем, нам не сообщается, потому что так теперь будет устроено.
О чем-то явно договорились, у Пригожина все в порядке, деньги возвращены, наградной пистолет тоже, а Симоньян объяснила, что не надо так горячиться и законом размахивать, потому что законы же — это формальности, а всякий раз надо по существу вопроса решать. Ну вот передряга была и прошла.
Если смотреть на тот путч 1991 года, был ли у ГКЧП шанс?
Мне кажется, мы еще не очень хорошо понимаем и, наверное, не очень скоро узнаем, как на самом деле обстояли дела. Об этом написаны тонны каких-то книг, и как всегда половина авторов утверждает, что шанс был, а другая половина утверждает, что его не было. Я думаю, что скорее был, чем не было, если говорить об устройстве системы, армии, аппарата.
Просто это были люди некомпетентные, как мне представляется. Можно бесконечно рассуждать теоретически о том, поддерживала ли их армия, что они сделали так, что — не так. Но поскольку в результате ничего не получилось, сегодня можно судить только по результатам. Теоретически в их расоряжении была вся советская карательно-административная система.
Конечно, нельзя сравнивать Горбачева с Путиным, а СССР с нынешней Россией, но сегодня возможен такой путч как в 1991 году?
Горбачева, безусловно, нельзя сравнивать с Путиным, и времена те — с временами этими. Ельцин, как вы помните, требовал вернуть Горбачева живым и невредимым из Фороса. Нынешняя система максимально закрыта, и поэтому мы не знаем, возможно это или нет. Я не думаю, что дворцовый переворот или путч вероятны, но посмотрим.
Тогда в Москве к Белому дому пришло очень много людей. Но была фигура, на которую можно было ориентироваться — Борис Ельцин. Случись сегодня путч, есть ли шанс, что люди поддержат теперь уже не власть, а оппозиционных лидеров?
Вопрос — что это будет за переворот? Вряд ли он будет таким наивно-мультяшным в прямом эфире, каким был, собственно говоря, путч, никто не будет созывать пресс конференции.
Я думаю, что даже если он случится, не факт, что мы узнаем о нем. Строго говоря, время таких действий, с одной стороны, прошло, с другой стороны, возможно, какие-то процессы внутри системы происходят, и есть какие то люди абсолютно недовольные тем, что делает Путин. Но опять же, мне представляется, что власть и в административном, и в силовом плане сегодня несравнимо более мощная и непоколебимая.
Вы сейчас находитесь в России. Как-то поменялись настроения людей за полтора года войны?
В Москве, как мне кажется, настроения не то чтобы подавленные, но чувствуется тяжелая усталость от происходящего. Уровень апатии равнодушия россиян к тому, что происходит, довольно высокий, и пока, к сожалению нет ничего такого, чтобы ситуацию резко изменило.
К 1991 году Советский Союз подошел с дефицитом самых необходимых товаров, в том числе и продуктов питания. Тогда это стало триггером того, что люди выступили против ГКЧП. Сейчас в магазинах есть еда, а значит люди заняты тем, чтобы на нее заработать, а не чтобы ее найти.
В 1991 году была немножко другая ситуация, потому что на фоне тотального дефицита свободы внезапно появившееся предложение, конечно, одержало верх над духовной колбасой. Но мы с вами очевидно, придаем значительно большую ценность свободе, чем довольно существенная часть населения, что, наверное, нормально.
Сейчас очевидно, что востребованность свободы оказалась не такой высокой, как мы предполагали. Свобода не очень волнует россиян, а что еще может волновать? Россия утопает в колбасе. Хотя я прекрасно знаю, какая разница в материальном положении, например, в жирующих городах-миллионниках и в российской провинции. Но у людей есть понимание, что от них ничего не зависит, что, кстати, на самом деле так.
Уже выстроилась политическая система, при которой от рядового россиянина который, предположим, чем-то недоволен, действительно ничего на не зависит.
Тот, кто чем-то недоволен, оказывается в тюрьме. Стремление к каким-то важным цивилизационным ценностям, включая свободу, просто подавлено.
Источник: Елена Поляковская, RFI.
