С экранов телевизоров, баннеров, через рекламу в соцсетях россиян уже второй год призывают выбрать «настоящую мужскую профессию» и уйти на войну. Им обещают высокие зарплаты, социальные гарантии для семей и статус героя. Сами военнослужащие и их родственники рассказали «Важным историям», как поверили государству и как оно их обмануло.
«Я его не на войну отправляла, а в армию»
Андрей ушел в армию по призыву в 18 лет в декабре 2021-го. Через полгода он позвонил матери Елене уже с передовой. Последний раз Елена слышала голос сына почти год назад.
Он год в техникуме проучился, бросил. Исполнилось 18 лет — решил пойти срочником. Мы его проводили в армию в декабре 2021 года. А через полгода он меня перед фактом уже поставил, что он там. Позвонил, сказал: «Мам, я там-то». Видимо, контракт подписал, не знаю, как бы он туда [на войну в Украину] попал по-другому. У меня здоровье слабое, он жалел, до последнего скрывал.
Трудно сказать, почему решил подписать контракт. Точно не из-за материального положения. Может, их там как-то обрабатывают, говорят про патриотизм этот. В 18 лет можно все что угодно внушить. Мне сказал, чтобы не задавала лишних вопросов, на которые он все равно не ответит. Если бы была возможность, я бы, конечно, его отговорила. Но он уже был там, сказал, что тема закрыта, слезы и сопли неуместны. Я мама, что я могу сделать. Выше головы не прыгну.
Иногда звонил. Всего на пять минут: скажет, что живой, и все. «Мам, ну нельзя разговаривать долго», — и отключался. Говорил, что через полгода приедет в отпуск. Наверное, им так сказали, он и надеялся, что попадет домой.
Последний раз он вышел на связь 23 сентября 2022 года. Я начала его сама искать: писала в международный Красный Крест, в Министерство обороны — везде. Все стандартно отвечали: «Пропал без вести, населенный пункт, число».
Парню 18 лет. Я его не на войну отправляла, я же его служить в армию отправляла. Живу от скорой до скорой: у меня гипертония, давление, микроинсульт был после того, как он пропал. Вы поймите: ты ни работать, ни спать, ни есть не можешь. Ты 24/7 думаешь, где твой ребенок и живой ли он вообще! Он ушел и даже не знает, что у него отец от рака умер еще в мае. Мы не стали говорить, скрывали от него. Я осталась одна.
Ни одна мать не хочет войны, ни украинская, ни русская. Никто не хочет терять своих детей. Никто.
«Сказали забирать тело самим»
Анатолию 36 лет. Он не смог пройти в регулярную армию по состоянию здоровья, и записался в добровольческий отряд «Барс». На войне Анатолий пробыл всего несколько месяцев. Его мать Татьяна рассказывает, с чем ей пришлось столкнуться после гибели сына.
Сын работал в Москве, устанавливал окна, балконы, лоджии. У него золотые руки, всегда помогал всем. В 2014-м и 2015-м сбежал из дома добровольцем в «ДНР». Мне ничего не сказал, знал, что я его не пущу. Он мне все время говорил: «Если все будут сидеть за маминой юбкой, прятаться, то кто будет воевать?»
В этот раз [после начала полномасштабного вторжения] мы его полгода отговаривали, разные предлоги находили. Потом его друга призвали по мобилизации, который даже в армии не служил. Сын, когда узнал об этом, сказал, что обязательно пойдет: «У меня есть боевой опыт, чего же я буду сидеть».
Его младший брат Семен — кадровый военный. Анатолий хотел к нему в часть попасть, даже взял отношения к этой части — это такой документ специальный. Но в военкомате ему сказали, чтобы даже не пытался, не пройдет медкомиссию. Он хромой, операция была, в ноге имплант. Он пошел в добровольческий отряд «Барс». Туда его взяли, несмотря на то, что в военкомате комиссию он бы не прошел абсолютно.
О гибели сына нам никто не сообщал. Мы узнали, когда кто-то в соцсетях написал, что мой сын погиб. Обзвонили все, что можно было, все горячие линии. В наш военкомат я звонила каждые полчаса. И все говорили: «По вашему сыну нет никакой информации». Хотя это было уже в конце января, а он погиб 19 января.
Я нашла телефон и позвонила в Центр приема погибших в Ростове-на-Дону. Нам сказали, что, возможно, такой есть, но надо приехать его опознать. Средний сын Семен у меня тоже на СВО, но в тот момент находился в воинской части в Воронеже. Командир отпустил его в этот Центр приема погибших, и там Семен опознал своего брата.
Нам открытым текстом сказали, что надо забирать тело самим, потому что он может там и месяц, и два, и три лежать, а может и полгода. Якобы в нашу деревню, если он один будет, никто нам его не повезет. Вы представьте, какое у меня было состояние. Я не знала, что мне делать, где машину искать. Это все-таки недешевое удовольствие — в Ростов-на-Дону съездить из Смоленска и обратно привезти. Мы стали звонить главе администрации нашего поселения. Он сам, за свои деньги, нанял машину, которая поехала забирать тело.
Ни военкомат, ни начальник этого «Барса» — никто не принимал участия вообще. Они единственное — прислали оркестр на похороны, и всё. Я столько раз писала в военкомат, чтобы компенсировали главе поселения расходы. А они отвечают, что нас никто не заставлял тело забирать. В общем, отфутболивают по полной программе. На похороны расходы тоже не компенсировали, хотя у меня есть на руках справка о гибели. Хорошо, ребята, его друзья, помогали копать могилу, я за это не платила.
Командир сына сказал, что он к награде представлен — орден Мужества. Я по этому поводу звонила в часть, только раз за полгода смогла дозвониться. Сказали, что про это нет никакой информации. Мне даже не дают справку, что я мать погибшего участника СВО. Из-за того, что он был добровольцем, отказываются платить положенные военнослужащим выплаты — в общей сложности 7 млн с копейками.
Есть же федеральный закон, что все военнослужащие добровольческих формирований должны быть застрахованы. Из прокуратуры мне написали, что закон действительно есть, но вот мой Анатолий оказался не застрахован. Как это? Почему? Кто виноват в этом?
Мы когда с невесткой первый раз пришли в военкомат по поводу выплат, с нами так по-хамски разговаривали, вы не представляете. Я тогда только сына похоронила, просто выходила и плакала, у меня давление зашкаливало. Я сказала, что на диктофон начну их записывать и буду снимать, на это они обещали меня вывести, потому что это режимный объект. Понимаете, это все одна болтовня по телевизору, что родным погибших помогают.
Семен, мой средний сын, с грехом пополам смог на четыре дня взять отпуск, чтобы защитить диплом, и опять на СВО. Ему уже и положено вернуться, у него жена беременна четвертым. Но он сказал, что он будет мстить за своего брата и не собирается уходить.
Мои сыновья неспроста такие. У меня еще третий сын, младший, он сейчас в 11 класс пойдет. Если бы его не было, я бы сама пошла воевать. Даже несмотря на то, с чем столкнулась после гибели сына. Просто это не государство, это наши чиновники, чинуши, которые сидят и не видят, что творится, не понимают боли матерей.
Вместо госпиталя отправили «за ленточку»
У 35-летнего Валерия из Липецка сахарный диабет. Болезнь начала прогрессировать после того, как его отправили на войну. Он рассказал, почему взял повестку и что думает о службе сейчас.
Я ждал, что по своей военно-учетной специальности подпаду под мобилизацию. В первые дни повестка не пришла, я уже расслабился, думал, что все, пролетел. Я на Новолипецком металлургическом комбинате работаю. На шестой день мобилизации пришел на работу, и меня отправили в кабинет, получать повестку. И все: вперед и с песней защищать родину.
Бегать у нас на заводе не получится, а я и не собирался. Скрываться, прятаться, жить в каких-то домах, деревнях глухих — это не принцип моей жизни. Я просто надеялся на какую-то человечность от Министерства обороны, но ее не произошло.
У меня сахарный диабет, я инсулинозависимый, сидел на таблетках. Думал, будет какая-то комиссия в нашем липецком военкомате. Но ни один военкомат, я так понимаю, не проводил никаких медицинских комиссий. Когда нас отправляли, в один день уехали четыре автобуса. Было больше ста человек. Какую можно провести комиссию? Да никакую.
В военной части в Пакино Владимирской области я начал проходить ВВК (военно-врачебную комиссию. — Прим. ред.). Они не знали, что с нами [больными диабетом] делать. В приказе Путина сказано мобилизовать всех, кроме категории «Д». Про нашу категорию «В» — годен с ограничениями — ничего не сказано. По закону, в военное время ты годен и можешь служить только в тыловых войсках.
Мне на 11 октября [2022 года] была выписана госпитализация в военный госпиталь. А 11 октября мы поехали «за ленту» (на передовую. — Прим. ред.). «За ленточку» когда отправляют, категория «В» автоматически становится категорией «Б» — годен с незначительными ограничениями. Когда попадаешь «за ленту», бесполезно что-то делать.
Таблеток у меня было только на короткий срок, лечения, диеты не было. Диабет начал прогрессировать. У меня мама в тяжелом состоянии лежала в больнице и мне предоставили краткосрочный отпуск на 10 суток. Я оттуда [из зоны боевых действий] вышел, и у меня сахар скакнул. Меня положили в гражданскую больницу сначала, а потом в госпиталь. Нас там таких человек 15 лежало с сахарным диабетом. Потом часть сбагрили в Каменку под Питером. До мобилизации я на таблетках был, а теперь уже на инсулине.
Мы подписали коллективное обращение, чтобы нас в запас уволили. Во все инстанции рассылали, один экземпляр жена парнишки знакомого лично по инстанциям разносила. Но в ответ одни отписки: «Будет проведена проверка», «С категорией “В” служить можно». За все время нам инсулин не дало ни одно медицинское учреждение, даже когда нас в полк выздоравливающих перевели под Питером. Мне жена привозит, благо есть возможность пока.
Я оттуда добровольно-принудительно согласился поехать на охрану границы. Если бы не согласился, оказался бы опять «за лентой». Ну а еще решил поехать, потому что в этих полках выздоравливающих спиваются все сильно. Сами представляете, для здорового мужика — не такой я еще старый — лежать целый день на кровати. Это, честно, угнетает очень сильно.
Я родину шел защищать в надежде, что все произойдет быстро и недолго. А в итоге получилось, что это еще неизвестно, когда закончится. И поменяют ли на нас вообще когда-нибудь?
«Хотел выглядеть крутым»
Анатолий вырос в многодетной семье, у него четверо братьев и сестер. Осенью он получил повестку, ушел по мобилизации и погиб, не пробыв на фронте и двух месяцев. Ему было 22 года. Его старшая сестра Агнесса рассказывает, почему брат взял повестку, несмотря на уговоры семьи, в каких условиях воевал и что она сама думает о войне.
Брату позвонили из сельсовета, сказали, что для него лежит повестка: «Приезжай, забирай и иди в военкомат». Мы всей семьей плакали, очень не хотели, чтобы он уходил. Я ему говорила: «Не бери повестку». Но он пошел, почему-то сам захотел. Хотел выглядеть крутым, наверное.
Он переживал, но нам не говорил. Ходил улыбался, типа веселый такой, а внутри все равно ему тяжело было. Он еще тогда ногу поранил, ходил в больницу, делал справки. И военкомат ему каждый день звонил, спрашивал, как у него дела. Забрали в итоге его 27 октября одного, хотя остальные уехали уже в сентябре.
Его забрали в Татарстан, там он проходил два месяца службы. Жили в палатках. Тогда уже холода начались, топили буржуйки. Говорил, что обучение у них было хорошее. Но перед Новым годом забрали их в Украину. И прям сразу отправили в горячую точку.
Говорил, что холодно было. Рассказывал, что еды не было, оружия. Он своей жене, когда звонил, говорил, что в горячей точке сидят в окопе. Она спрашивала, есть ли у них оружие. «Какое нахрен оружие? Нам только одно ружье дали и чего-то еще одно. И все. Сидим втихаря в окопе, боимся выходить», — говорил.
С 4 февраля он перестал выходить на связь. В марте, когда прошел месяц с его звонка, мы начали звонить в Министерство обороны на горячую линию, телеграмму отправляли, спрашивали, где наш сын, брат. На горячей линии нам говорили, что в списках пропавших без вести его нет, значит, все хорошо. В апреле мама уже сама пошла в военкомат, хотела углубленно поискать. И тогда ей сказали, что сын погиб еще 25 февраля. Я не понимаю, почему они так тянули, ничего не говорили, если он просто все время лежал там. Сослуживец его нам потом рассказывал, что брату осколок от снаряда попал в голову 9 февраля, его забрали в госпиталь, и через две недели он умер.
Мама очень тяжело перенесла эту новость. А я тогда была беременна на последнем сроке. Мама приехала и рассказала. Ревели.
Военкомат обещал, что вот этот весь похоронный процесс: полотенце, кафе, кресты, венки — оплатит. Мы чеки собирали. Когда уже похоронили брата, мама начала бегать с этими чеками, но военкомат сказал, что не будет платить. Администрация тоже сказала, что это не к ним: «Мы за кафе уже заплатили, за транспорт заплатили. А за кресты, венки это уже не к нам». Получается, на похороны мы потратили около 20 тыс. рублей из наших карманов. Нам давали бумажку, в которой написано, какую сумму дают семьям погибших. Там написано, что 26 тыс. выделяют на ритуальные услуги, а на самом деле нифига не выделили и не хотят.
Некоторые откосили в нашей деревне, а наш один пошел. Некоторые люди из нашей деревни хвастаются, что их сыновья откосили. А на Троицу (православный праздник, в который люди часто ходят на кладбище. — Прим. ред.) говорили: «Кто бы нас защищал, если не Толик». Как-то обидно. А где их сыновья? Почему их сыновья не защищают? Почему наш должен был только защитить? Не надо было, чтобы он шел. Но вот поехал, не вернулся, ничего уже не изменить.
Не нужна эта война. Сейчас много новостей читаю, и что по телевизору показывают — это неправда. Там только все хорошее говорят, а сколько скрывают еще. Рассказывают, сколько людей поймали, сколько там (среди ВСУ. — Прим. ред.) умерло, считают. А наших нифига не считают они, сколько умерло за день.
Источник: Полина Ужвак, «Важные истории»
