В конце апреля суд назначил два года и десять дней колонии 36-летнему учителю английского языка из Канска Андрею Б. (имя изменено по просьбе его родителей), выстрелившему из ружья в баннер с рекламой военной службы по контракту. На суде Андрей заявил, что “не хотел гибели солдат в ходе боевых действий”.
Между тем из него, по словам родных, выбивали признание еще и в поджоге районного военкомата.
“Я отказался [признаться], чем их очень огорчил, потом, по пути в камеру, я споткнулся и, упав, рассек себе лоб и разбил ногу, конечно же, никакого насилия ко мне не применяли, – пытается иронизировать в письме родным из СИЗО учитель. – От некоторых людей слышал, что они не оставят меня в покое, так как им важно закрыть дело вне зависимости от того, виноват ли [поджог районного военкомата произошел в ночь на 24 сентября]. Скорее всего, я снова буду поскальзываться и падать, разбивая себе лицо”.
Андрей провел в тюремной больнице 26 дней. Затем его вернули в СИЗО-5 Канска, а 21 апреля суд огласил приговор.
– Сын шлет нам из СИЗО свои рисунки, в том числе – своих котов там рисует, мечтает: “Я так хочу вернуться к своим котам, ничего больше не хочу”, – говорит мать Андрея Светлана.
“Быстро соглашайся, что это ты поджег военкомат “
Прокурор запрашивал для Андрея два года и восемь месяцев колонии. Учителя обвинили по двум уголовным статьям – о хулиганстве и угрозе убийством. По версии следствия, 16 октября он выстрелил из принадлежащего ему охотничьего ружья в баннер в центре Канска, а по дороге домой якобы пригрозил убийством соседу.
– Там даже не было конфликта, – уверяет мать Андрея. – Сосед стоял, курил, сын возвращался с ружьем, подошел, говорит: “Ты что видел?” Был, видно, возбужденный. Сосед: “Да все видел”. Он нож достал: “Ты точно что-то видел?” Он: “Да, видел”. Андрей оттолкнул его, и все, больше ничего не было. А следователь Новиков, который вел расследование, написал, что они боролись, катались по земле. Хотя на суде сосед в качестве потерпевшего был. И сказал: “Я его не бил, руками не трогал, вообще к нему не подходил. Он меня тоже не трогал, мне нож показал, я отбежал, и все”, – говорит Светлана.
В первые же дни после задержания Андрея попытались обвинить еще и в поджоге военкомата в Канске. Его мать и адвокаты уверяют, что еще в октябре 2022-го на теле Андрея были ссадины, синяки, следы от ударов током, следы от наручников, а также были ободраны колени. Андрей также рассказал матери, что следователи угрожали ему изнасилованием, если он не признается в поджоге.
Военкомат в Канске подожгли 24 сентября. Неизвестный бросил в окно первого этажа бутылку с горючей жидкостью.
После начала российского широкомасштабного вторжения в Украину в феврале прошлого года в России были совершены попытки поджогов нескольких десятков военкоматов и других государственных учреждений. Почти ни одна такая попытка не привела к большим пожарам, не было также погибших и пострадавших. Всего с начала вторжения в Украину военкоматы поджигали больше 70 раз.
В Генштабе РФ заявили, что случаи поджогов военкоматов будут расцениваться как теракты и наказываться сроком до 15 лет лишения свободы. Это влечёт за собой гораздо более суровые наказания.
31 января впервые в России суд вынес приговор по статье о теракте за поджог военкомата. Обвиняемый из Ханты-Мансийского округа Владислав Борисенко был приговорен к 12 годам колонии.
– Его в первый же день после задержания в октябре стали пытать: “Признавайся, что это ты военкомат поджег”. 20 часов били в Канске. Они же и ко мне пришли ночью 28 февраля: “Это ваш сын, говорите, чтобы он признавался [в поджоге]!” – говорит Светлана. – Его держали без всякого адвоката, без всякого звонка родным, у него места живого не было. Я приехала в больницу на встречу с главным врачом: “Вы знаете, я пришла узнать про состояние сына, его очень сильно избили в СИЗО, привезли к вам”. Он на меня смотрит: “Да вы что, быть такого не может, меня бы тогда в два часа ночи привезли сюда”. Позвонил врачу. Потому говорит: “Шрам на лбу и разбитое колено”.
Представляете, прошло две недели уже, а у него до сих пор был шрам на лбу и разбитое колено. “А что было, когда он к вам поступил?” Молчит. Потом сын рассказал, что когда его привели в изоляторе в лазарет, фельдшер его перевязала и тут же заставила мыть полы, убирать за собой кровь в коридоре, потому что все кругом было залито. Но на следующий день отправили в больницу, все же побоялись, что голова разбита и могут быть последствия. Иначе никто бы и не узнал [об избиении].
Потом сына перевели в Красноярск и там тоже сразу избили. Закрыли в какую-то комнату, дубасили-дубасили, а на следующий день пришли, сели и говорят: “Пиши признания по военкомату”. Ему же тогда и изнасилованием угрожали – мол, не напишешь, тебя тут изнасилуем. Это было числа 27–28 октября. Весь ноябрь он провел в больнице, а потом его еще раз избили 5 января. 3 марта его опять стали пытать, выбивая признания в поджоге.
Сказали: “Ты нам уже надоел, давай быстро соглашайся, что это ты поджег военкомат”. Завели в другую комнату, зашли два каких-то совсем других человека в масках, стали тупо бить. Его на следующий день отправили в больницу, потому что там все в крови было, у него и локти сильно разбиты были.
Я ему писала: “Будут даже убивать, не признавайся в том, что не делал!”
Меня ужасает, что это к тому же было после того, как вынесли приговор. То есть они до сих пор пытаются выбить у него признание, что это он военкомат поджигал. Вынесенные два года тюрьмы за выстрел в воздух их не успокоили! 8 месяцев они держат его в СИЗО. И будут продолжать бить и угрожать изнасилованием – вот чего я боюсь.
– То есть им было мало двух статей, по которым его признали виновным?
– Да если бы не военкомат, не поджог, сына никто бы и не держал в СИЗО на время следствия, до суда. Мало ли кто в воздух стреляет, у нас же и на свадьбах стреляют. А его в первый же день после задержания в октябре стали пытать: “Признавайся, что это ты военкомат поджег”.
Светлана говорит, что и себя она не чувствует сейчас в безопасности.
– Они даже мне угрожали. Когда сына первый раз избили, сразу после задержания, сказали ему так: “Сейчас привезем сюда твою мать и точно так же будем пытать ее”. В феврале, когда они ко мне приехали, сидели вот за этим столом ночью, угрожали: “Говорите сыну, чтобы признавался во всем, иначе вам будет плохо”.
И ведь еще пустили по городу такой слух, что он в сети “общается с Украиной”, что ему якобы деньги с Украины перечисляют. Поэтому боимся всего – и “отмороженных патриотов”, которые всему этому верят, и следователей, которые его постоянно дубасят.
– По поводу избиений и угроз вы сами как мать пострадавшего писали заявление?
– Мы писали, только толку? Когда сына избили последний раз, и он оказался в больнице, мы с мужем его опять “потеряли”, приехали с мужем на встречу в СИЗО, тогда я сотруднику изолятора в сердцах сказала, что сама сотрудник, врач, работаю в детской колонии: “У нас дети-преступники, но мы как-то бережем их, лечим. А моего сына здесь избивают уже четвертый раз до такой степени, что он попадает в больницу”. Он мне: “Вы что выдумываете? У нас быть такого не может, у нас никто никого не избивает, вы что?! У нас везде камеры”.
Я говорю: “У вас в этой комнате, где бьют, камер нет”. – “Ну, сам виноват, нельзя попадать туда”.
Все равно написали с адвокатом в Следственный комитет еще одно заявление на последнее избиение. Ответа так и нет. Тоже, думаю, ответят: “Никто не избивал, по камерам ничего не видно”.
“У сына повышенная эмпатия”
– Зачем сын все-таки стрелял в этот баннер?
– Сорвался, мне кажется. Муж мой, его отец, в свое время служил в Афганистане, рассказывал немного о том, что это такое – война, как люди погибают, как потом тяжело вернуться к мирной жизни. И сын не хотел, чтобы столько гибло людей. Второй год люди везут гробы, разве это нормально? У нас в Канске особо работы нет, поэтому поначалу много добровольцев было, потом повезли гробы, вслух-то сильно не афишируют, но все равно видят, когда хоронят. Уже, конечно, нет желающих.
У сына повышенная эмпатия, он с этими кошками постоянно возился, нас подключал помогать. Бездомные коты, собаки, какая-нибудь птичка раненая – он всех их подбирает, лечит. В Канске есть группа, приют, он там волонтерил. У него было 4 кошки, четвертая – на передержке, но не мог найти хозяев, куда девать-то.
Он и деньги постоянно перечислял в фонд “Подари шанс”, корм покупал, на передержку кошек и котов брал. У него нет машины, так мы с отцом на своей ему помогали. Три кота его были. Одного самого любимого мы стараемся с отцом все-таки сами сохранить для него, а двоих пришлось отдать волонтерше – она их в семьи уже пристроила.
Конечно, он переживал и когда война началась, и когда мобилизацию объявили. Мы же сами с Украины, наши с мужем родители. Мы несколько раз ездили туда, когда сыновья были маленькие. Мы не видели там нациков, ездили к нормальным родственникам, которые нормально к нам относились, к России.
– Они сейчас с вами поддерживают отношения?
– Нет, я не поддерживаю. Я боюсь, потому что я целый год под колпаком у эфэсбэшников.
– Из-за ситуации с сыном или еще раньше?
– Конечно, из-за этого. Телефоны все прослушивались, все гаджеты изымали, смотрели, не общаюсь ли я с Украиной?!
И по сути, этим выстрелом злосчастным он вреда никому не причинил. Но эти три недели безрезультатно искали поджигателя, и тут подвернулся мой сын, они сразу почему-то решили, что это он. Их не интересовал баннер, выстрел, они его просто били и требовали признаться, что поджег военкомат. А когда позже поняли, что точно не он, им слишком уж сильно хотелось, чтобы его осудили и посадили, они ведь уже отчитались, что нашли поджигателя. Виновен или нет, им без разницы. Я же у эфэсбешника спросила: “Вы сами-то верите, что это сделал он?” Он говорит: “Лично я не верю”. – “А зачем вы тогда издеваетесь над человеком, зачем вы его бьете, пытаете, хотите засадить?” – “Мы ведем расследование”.
– Как отреагировали коллеги, ученики Андрея, когда узнали, что произошло?
– По-разному. Есть те, кто отрицательно. Когда адвокат пришел в школу, на его прежнее место работы, попросил начальницу написать характеристику, она отказалась, хотя у них очень хорошие отношения были, он в школе очень долго работал, до того, как решил уйти в лицей.
В лицее 5 мая, когда у него был день рождения, поинтересовались, как можно ему написать, и поздравили с днем рождения. Сказали, что очень сильно жалеют, что он не вернется, что не сможет больше работать в школе, там его сильно поддерживают. Из-за судимости с детьми он больше работать не сможет. Возможно, сможет преподавать онлайн-уроки, там, наверное, не требуют.
Ученики ко мне даже дважды приходили, прямо на прием записались (я врачом работаю в детской поликлинике, а в колонии для малолетних преступников подрабатываю), сказали: “Вы знаете вот этого молодого человека?” – “Конечно, это мой сын”. – “Так это мой любимый учитель!” Он английский и немецкий преподает.
Он ведь у нас учился на двух факультетах одновременно: на учителя иностранных языков и по вечерам – на менеджера, экономический факультет. Учась в Иркутске, он после третьего курса съездил в Америку, но там не остался, вернулся, закончил институт. Когда ему было 32 года, он уже был женат, ездил в Новую Зеландию на полгода на учебу. Мы говорили: “Оставайся там, живи”.
Вот младший РЖД закончил, на кафедре работал, недавно уехал в Москву и живет там, работает, а старший говорил: “Мне тяжело жить в Канске, но в то же время бросить вас с отцом еще тяжелее”. Теперь наша цель – дождаться его возвращения…
Наверняка у нас в городе есть и такие люди, которые думают, что он “и бессовестный, и подонок”. Но они не мне это говорят.
– Вам изъятое вернули уже?
– Я свои телефон, гаджеты забрала. У сына вернули только технику. Забрали его коллекцию ножей, коллекцию монет и ружья. Ружье, из которого стрелял, прокуроры требуют не уничтожать, а оставить: “Передать в Росгвардию!” Сильно, наверное, хорошее ружье.
Много кто с ним теми же ножами по интернету обменивался – он высылает свое, тот ему другой взамен высылает. Это же не значит, что раз у человека ножи и три ружья – он автоматически преступник. У него все зарегистрировано, он закон никогда не нарушал. Был законопослушным до зубовного скрежета, а раз – и превратился в преступника.
– В каком он состоянии сейчас?
– Немного подавлен приговором и тем, что придется ехать в колонию. До сих пор боится, что его в любой момент могут прийти, забрать и начать опять избивать. Недавно, когда опять в камеру пришли и куда-то повели, говорит, до такой степени страшно было, думал, что опять сейчас будут бить.
Он очень боится ехать в колонию, говорит: “Мне кажется, я уеду и потеряюсь в этой системе, как пылинка”, – говорит мать Андрея.
Его адвокат подал апелляцию на приговор. Спустя два месяца ему и семье Андрея не сообщили даже примерную дату судебного заседания.
Источник: «Сибирь.Реалии».
