фото Украинские правоохранительные органы зарегистрировали более 90 тысяч военных преступлений, совершенных российскими военными на территории Украины © RFI
Более 92 тысяч военных преступлений задокументировал Офис Генпрокурора Украины с начала большой войны. Эти цифры не окончательны, потому что нет всех данных из зоны активных боевых действий, а также временно оккупированных территорий. Еще одно военное преступление, за которое Россия должна отвечать, подрыв Каховской ГЭС. Об этом 8 июня заявил президент Европейского Совета Шарль Мишель. Свидетельства о военных преступлениях фиксируют в Польше – в Центре Лемкина. Об уникальности его работы – в интервью RFI-Украина.
Центр документирования российских преступлений в Украине имени Рафала Лемкина появился в Варшаве сразу же после начала полномасштабного вторжения России, 26 февраля. Его базой стал Институт Пилецкого — правительственная организация, обладающая колоссальным опытом сбора, сохранения и обработки показаний жертв тоталитарных режимов ХХ века.
В Польше доказательства военных преступлений России собирает Генпрокуратура и Центр Лемкина. Он работает с волонтерами, записывающими свидетельства жертв российских военных. Каждый голос важен для того, чтобы сформировать доказательную базу и привлечь виновных к ответственности, а также не допустить такого повторения в будущем.
Уже собрано полторы тысячи свидетельств украинцев об ужасах, которые на украинской земле совершают российские военные. Об этом в интервью RFI рассказал руководитель Центра Лемкина Якуб Керсиковский:
— Прежде нужно было определиться, как именно собирать доказательства. И здесь мы воспользовались опытом, который мы, как Институт Пилецкого, имеем в работе с польскими архивами. С одной стороны, это архив солдат Армии Андерсона (вооруженное формирование времен Второй мировой войны, в ряды которого входили освобожденные из лагерей, тюрем НКВД, депортированные поляки, украинцы и белорусы. — Ред.). У нас есть их свидетельства времен советской оккупации 1941–1943 годов. Солдаты Армии Андерса были анкетированы на основе нескольких вопросов: Как жили? Как они были задержаны? Куда депортировались? В каких условиях их содержали? Какие преступления против них совершались? И они подробно отвечали. С другой стороны, у нас были показания поляков, которые они давали под присягой перед Главной комиссией по расследованию немецких преступлений. Речь шла о немецкой оккупации, о Варшавском восстании, о репрессиях в Варшаве и других польских городах. Также с Институтом Пилецкого работали многие международные юристы, которые исследовали вопросы геноцида. Они, собственно, сориентировали нас, на какие вопросы должны отвечать свидетели военных преступлений. Мы решили, что у нас будет анкета в форме опросника.
— Сколько удалось на сегодня собрать свидетельства жертв военных преступлений?
— Сейчас это около полутора тысяч таких свидетельств, из них — 800 заполненных анкет. Также где-то 500 видеосвидетельств. В частности, есть и те, которые записаны через зум или другие мессенджеры. Это мы делали тогда, когда не могли лицом к лицу встретиться с человеком. Например, с пострадавшими от рук россиян в Буче или Мариуполе. Они не хотят приезжать в Польшу, остаются в Украине. Также у нас есть ряд свидетельств в виде аудио: когда человек хотел рассказать об ужасе войны, но предпочитал не показывать свое лицо.
— Какая география свидетельств? Кого больше – женщин или мужчин? И принимает ли Центр Лемкина во внимание показания детей?
— Сейчас у нас есть свидетельства из 19 из 25 украинских регионов. Конечно, больше всего у нас показаний женщин, потому что их больше всего находится в Польше. Также есть анкеты пожилых людей. Детей мы не анкетируем. Потому что мы приняли, что свидетельство должно давать совершеннолетнее лицо. Сделали всего несколько исключений. Когда 16-летние и 17-летние подростки захотели давать показания, мы приняли их в присутствии психолога и законного опекуна. Большинство видео записываются в Украине. У нас там есть группа, которая, собственно, записывает интервью с жертвами военных преступлений. Они ездят на деоккупированные территории, где записывают всех, кого найдут, в частности мужчин.
— Какие именно фиксируете военные преступления? О чем больше рассказывают свидетели?
— Больше всего военных преступлений, и это не удивительно, связано с уничтожением гражданской инфраструктуры. И таких свидетельств очень много было зарегистрировано в начале войны. Русские умышленно уничтожали дома, использовали их как живой щит. Мы называем это тактикой «выжженной земли» (Отступая, войска уничтожают все жизненно важные для противника продовольственные запасы, промышленную и жилищную инфраструктуру, чтобы другие ими не воспользовались. — Ред.). Когда россияне отступали, они крушили все вокруг – забивали скот, громили машины, убивали людей, когда они пытались покинуть оккупированные населенные пункты. На втором месте – свидетельство о депортации. Мы пытаемся найти тех людей, которые могут рассказать, например, о заключении, пытках, пленении, о том, как исчезают люди. Есть также часть свидетельств о псевдореферендумах, которые состоялись на оккупированных территориях. Меньше доказательств сексуального насилия, хотя они есть. Немного свидетельств об уничтожении культурных памятников.
– Почему мало доказательств сексуального насилия со стороны российских военных? К началу мая, по данным Офиса Генпрокурора, зафиксировано 187 случаев совершения российскими военнослужащими сексуальных преступлений, 13 из них – в отношении детей.
— Большинство свидетелей пока не готовы рассказывать об этом. Могу провести аналогию с Варшавским восстанием (продолжалось 63 дня — с 1 августа по 2 октября 1944 года. Тогда Армия Крайова и некоммунистическое подпольное движение сопротивления выступили против нацистов. По разным данным, во время восстания погибло от 150 до 200 тысяч гражданских. — Ред. ). Согласно документам, одним из самых распространенных преступлений было именно изнасилование. И вот, если поискать в архивах свидетельства жертв сексуального насилия во время Варшавского восстания, то их можно сосчитать по пальцам одной руки. Хотя мы знаем, что это было очень распространенное преступление. Оно связано с унижением, позором. И женщины не хотят об этом говорить, потому что им стыдно, они унижены. Были показания, когда рассказывали, как соседку забрали российские военные. И мы понимаем, зачем. Но родители той женщины в своих свидетельствах отрицали факт насилия, пытаясь таким образом «отбелить» ситуацию.
— Что дальше происходит с собранными свидетельствами военных преступлений?
— Перед тем, как ответить на этот вопрос, хотел бы рассказать, для чего, собственно, был создан Центр Лемкина. У нас есть опыт того, что произошло со свидетельствами людей, переживших оккупацию в Польше — немецкую и советскую. Десятки тысяч свидетельств давали под присягой, и они десятилетиями оставались тайной. И мы понимаем, что если прокуратура соберет много доказательств российской агрессии, то это будут тяжелые судебные процессы, потому что Россия будет возражать, уклонятся и т.д. И на долгие годы эта вся информация будет скрыта, пока будут продолжаться суды. Есть также опыт свидетельств о советской оккупации. Они не были тайными, потому что давались не под присягой. Но они не были опубликованы, потому что российские власти долгое время не давали это сделать. И чтобы с этой российской войной не произошло то, что произошло с памятью об оккупации Польши Советским союзом, мы решили, что будем собирать показания, как это делают прокуроры. Но с одним нюансом наши доказательства предоставляются не под присягой. Следовательно, могут быть опубликованы: 1) чтобы подпитывать память о войне; 2) чтобы информировать людей, которые о войне не знают ничего или держатся от этой темы подальше; 3) чтобы создать архив, на основе которого с годами будут написаны научные труды, книги, чтобы потомки могли приехать к нам и поискать след своих родственников. И все время мы реализуем все эти три пункта.
— Что сейчас происходит с собранными показаниями?
— Что-то публикуем в печати, делаем фильмы, организовываем выставки и спектакли. Все собранные анкеты скрупулезно собираем, сканируем, транскрибируем и переводим с украинского на польский и английский — и диджитализируем все. Все свидетельства мы анонимизируем, потому что там есть личные свидетельские данные. Мы стараемся заботиться о безопасности людей. Все собранные свидетельства будут основой третьего архивного сборника Института Пилецкого «Хроники террора» – о российской агрессии. Уже сейчас там есть несколько сотен анкет, несколько десятков фильмов. В то же время, мы дальше записываем новых свидетелей — как анкетируем, так и снимаем на видео. Все это делается одновременно, потому что очень жаль времени, не хочется что-то упустить из виду. Свидетелей нужно писать сейчас, потому что война продолжается сейчас. И сейчас люди хотят еще говорить, потом могут передумать.
— Будет ли общий доступ к собранным вами показаниям?
— Пока не будет. Это связано с безопасностью тех людей, которые предоставили доказательства российской агрессии. На первом этапе доступ к нашим данным будут иметь журналисты, ученые, писатели, близкие тем, кто давал показания. Но что касается общего доступа, все зависит от того, сколько будет длиться война и когда она закончится. До ее окончания мы ограничиваем доступ.
— 2 марта Международный уголовный суд приступил к расследованию возможных преступлений, совершенных в Украине. Для сбора доказательств российских военных преступлений в Украине была создана совместная следственная группа, в состав которой вошли несколько европейских судебных органов. Каким образом происходит сотрудничество Центра Лемкина с прокурорами?
— С Офисом генпрокурора Украины напрямую сотрудничает Генпрокуратура Польши. Мы, как общественное учреждение, не сотрудничаем с украинской прокуратурой, только с польской. Мы передали нашим следователям самую большую базу свидетелей преступлений российской агрессии. И именно в этом заключается наше сотрудничество на этом этапе. Далее прокурор должен допросить свидетелей военных преступлений РФ под присягой. Потому что этого требует международный трибунал. Прокурору мы даем контакты тех людей, которые дали на это согласие. Как-то говорилось, чтобы мы передали наши материалы, но пока нет никакой конкретики. Поэтому мы продолжаем формировать наш архив, чтобы через некоторое время можно было воспользоваться собранными свидетельствами, а не ждать годами, когда кого-то осудят.
В Мариуполе на ее глазах гибли люди
Екатерина Сухомлинова – работница Центра Лемкина. Она чуть ли не каждый день сталкивается с ужасами российских преступлений: в историях тех, кто решился рассказать миру всю страшную правду о действиях армии РФ. Екатерина, как никто другой, понимает, что испытывают эти люди. Ведь сама из Мариуполя. На ее глазах русские бомбы убивали людей. Безжалостно. Не разбирая. Чтобы уничтожить всех до одного.
— В первые 20 дней войны я была в Мариуполе. Город фактически с первых дней был парализован. Я приняла решение оставаться в городе и работать как добровольный спасатель (Екатерина входит в Мальтийскую службу помощи. — Ред.). Насколько это возможно, насколько хватит моих физических сил, сил моей семьи. Мне очень помогал муж. Мы доставали людей, оказывали неотложную помощь и транспортировали с левобережной части города в центральную, в областную больницу отвозили людей. Ходила по квартирам и по подвалам и оказывала помощь.
Первым был обстрелян микрорайон Восточный. Кто был мобильным, смог эвакуироваться. А пожилые одинокие люди были, конечно, беззащитны. В квартирах без окон, раздетые – у них была полная дезориентация в пространстве и времени. Десятки мы увезли, но я понимаю, что тысячи остались. Как-то они там выживали, но потом кончалась еда. И через две-три недели было очень много случаев смертей пожилых людей — от голода и переохлаждения. Так свернулся на кровати старенький человек и так умер.
Как бы мы ни готовились к войне, к тому, что началось 24 февраля, нельзя быть готовым. Я с левого берега Мариуполя. И было видно, что враг с первых дней решил просто уничтожать левобережную часть города. С первых дней были ковровые бомбардировки. Словами не передать, что было в городе, когда 24 часа подряд на нас сыпались бомбы.
Когда мы сейчас видим удар по какому-то украинскому городу, хотя бы есть возможность оказывать помощь людям. ГСЧС разбирают завалы, достают пострадавших. В Мариуполе, конечно, не было такой возможности. На левом берегу все коммуникации были разбиты. Я не знаю, на второй или на третий день уже не было слышно сирен. Только самолеты, бомбардировки. Ты вышел из дома вроде бы на несколько часов в подвал, но люди сидели там неделями, месяцами. Это такое очень жестокое выживание.
У меня навсегда перед глазами останутся картины, когда идешь по городу, а по сторонам дорог, во дворах лежит очень много мертвых людей. Тогда никто не мог их хоронить. Позже люди начали как-то вылезать из подвалов и, когда не было бомбардировки, хоронили погибших под домами и подъездами. Мы настолько были парализованы страхом, мы даже не могли закопать или прикопать человека. А вы понимаете, бегают голодные собаки, город в труппах. Это ужас.
Мы думали, что дождемся поддержки двух-трех бригад, которые ждали помощи. И очень многие остались. Не более трети уехали. По тому количеству трупов, что я видела на улицах, сколько было погибших пожилых людей в квартирах, я оценила, что в середине марта жертв среди гражданских было уже более двадцати тысяч. Еще около ста тысяч человек пропали без вести. Ясно, что нам будет трудно выяснить, кто погиб в российских тюрьмах, кто похоронен под домами. Не секрет, что Россия до сих пор продолжает уничтожать следы преступлений своих военных. Они кварталами выгребают разрушенные дома и вывозят обломки вместе с телами. То, что было в Мариуполе, такого не было ни в одном из городов. Ясно, что точное число погибших мы, наверняка, еще очень долго не сможем определить. Потому что вы знаете, что есть много людей, которых депортировали из Мариуполя. Где они, что они?
То, что я видела, меня побуждало ехать и рассказывать всему миру обо всем. Потому как депутат городского совета, как общественный деятель я уже имела наработанные контакты.
— Как началось ваше сотрудничество именно с Институтом Пилецкого и созданного на его базе Центром Лемкина?
— Я была одним из первых таких свидетелей, которые согласились открыто свидетельствовать. Сделанные часовые фильмы, переведенные на несколько языков, транслировали в разных странах Европы. Я увидела, что я могу быть полезна Центру документирования российских преступлений в Украине. Я немного понимаю, что пережили наши люди, я могу подобрать в своей душе нужные слова. Вы ведь понимаете, если человек не только свидетель, но и жертва, то получить свидетельство очень трудно. Из-за недостаточности психологической помощи фактически вся Украина травмирована психически. Люди замыкаются, люди переживают свои эмоции, люди боятся. К тому же многие люди выезжали через территорию Российской Федерации. Некоторых депортировали, потом люди выбирались из этих депортаций. А это значит, что у них еще большие травмы. И люди боятся рассказывать о том, что они видели, тем более если они еще стали жертвами российских военных. Мне кажется, у меня получается убеждать людей. Доношу им, насколько это важно – говорить. У нас в Центре Лемкина есть возможность свидетельствовать по-разному. Мы даем человеку выбор: он хочет открыто свидетельствовать или анонимно, он может просто заполнить анкету. Есть те, кто соглашается рассказать все на камеру. Кто-то соглашается рассказать, но при смене голоса. Сбор информации тогда, когда она еще жжет, когда еще свежи эмоции, — это очень важно.
— Как и где вы находите свидетелей военных преступлений?
— Начиналось все с больших центров в Варшаве, где находились украинцы. В некоторых в первые месяцы войны было до 5 тысяч человек. Ты подходишь к человеку, сидящему на раскладушках. Я всегда начинаю разговор с такого: «Добрый день! Меня зовут Екатерина, я из города Мариуполь». Все показания собираются только добровольно. Есть люди, которым сложно говорить, особенно побывавшим под пытками в подвалах. В Центре Лемкина есть возможность оказать психологическую поддержку таким свидетелям. В любой момент человек может дополнить свои показания или сказать, что он передумал.
– Какова роль каждого свидетеля для будущего?
– Это бесценно. Это то, что мы оставим нашим потомкам. Это то, что они будут видеть, читать. Ценность этого всего в том, чтобы это в будущем не повторилось. А для того чтобы это не повторилось, к сожалению, мы должны сейчас не просто пройти этот урок, а сдать экзамен. И вот как мы сможем воспользоваться этими важными нашими свидетельствами, которые бесценны, как мы сможем информационно поработать со всем миром, это будет такая гарантия безопасного мира в будущем.
Источник: Наталия Ряба, RFI.
