Единым российское антифашистское движение сложно было назвать и до февраля 2022 года, но полномасштабная война в Украине буквально развела антифашистов по разные стороны фронта. Радио Свобода рассказывает историю антифа в России и разбирается, как это произошло.
“Слава России”, — произносит человек в военной форме, поднимая бутылку пива, пока на сцене под флагами так называемых “ДНР” и “ЛНР” выступает группа Klowns. Музыканты приехали в Донецк в январе 2023 года, чтобы, как они говорят, сделать “хорошее дело” для людей, которые девять лет “прожили в культурной изоляции”. Значительная часть посетителей концерта — военные.
Klowns была одной из первых и самых популярных антифашистских групп в России. Сейчас из старого состава остался только вокалист Сергей, который к антифе себя больше не относит. “Я хочу, чтобы Россия была целостной, чтобы тут не повторился Майдан”, — говорит он.
Через три месяца в ста километрах от Донецка, под Бахмутом, погибнет российский антифашист и анархист Дмитрий Петров, воевавший на стороне Украины. “Как анархист, революционер и русский человек я счёл необходимым принять участие в вооружённом отпоре, который украинский народ оказывает путинским оккупантам, — написал Петров в письме, которое он завещал опубликовать после своей гибели. — Я сделал это ради справедливости, защиты украинского общества и — освобождения своей страны, России, от гнёта. Ради всех людей, которых гнусная тоталитарная система, созданная в России и Беларуси, лишает достоинства и возможности свободно вздохнуть”.
В 2002 году 13-летняя Инесса Дымнич впервые пошла на концерт — на нем выступала группа “Тараканы!”. На тот момент Инессу не интересовала политика — ей просто нравился панк-рок. Перед одним из следующих концертов в Инессу и идущих рядом людей полетели бутылки, разбиваясь о стену над их головами. Тогда это становилось обыденностью: на концерты регулярно нападали нацисты.
Под угрозой нападения были выступления групп самых разных жанров — от панка и хардкора до регги и рэпа. Антифашистского движения как такового еще не существовало, и концерты часто не имели никакой политической направленности: ультраправым просто не нравились панки и представители других субкультур. Нападения происходили не только в самих клубах, но и по дороге к ним.
“Пока ты ехал на концерт на автобусе, приходилось все время следить, что происходит, нет ли людей, одетых как правые. На тебя могли напасть на выходе из автобуса, в любой подворотне. Ты выходил на улицу как на ринг. Ты никогда не знал, что тебе прилетит по пути в голову — бутылка, камень, кулак. Часть людей попала в антифашизм, потому что им просто надоело, что на них все время прыгают [нападают] на концертах”, — рассказывает Инесса.
Ходить от метро приходилось группами, а о самих концертах узнавали по сарафанному радио: публичные анонсы были слишком опасными. Это не спасало от регулярных нападений, и посетителям концертов приходилось защищаться, вступая в стычки с нацистами, — так постепенно начало формироваться субкультурное антифашистское движение. Со временем антифашисты стали организовывать охрану мероприятий.
“Мы собирали людей около метро нашей охранной группой. Те, у кого были травматы [травматические пистолеты], окружали эту толпу и вели ее до клуба. Если кто-то отходил в туалет или в магазин в одиночку, то мог быть убит, — рассказывает антифашистка Шура, которая занималась охраной концертов. — В то время, когда кто-то приходил на концерт без оружия, все на него смотрели с недоумением: ты что, бессмертный?”
Инесса со временем тоже стала участвовать в охране концертов. Заинтересовала ее и идейная составляющая антифашизма: то, что кто-то проводит различия между людьми на основе их национальности и внешнего вида, ей казалось неприемлемым, — а на мигрантов и бездомных в то время нападали едва ли не каждый день.
Концепция антифашистского сопротивления появилась еще в начале 20-го века в Италии и Германии, которые тогда стремительно двигались к фашизму и нацизму. В 1970-1980-х, когда в послевоенном мире снова начали набирать силу ультраправые, возродилось и антифашистское движение. Как и ультраправые, новые антифашисты были не только политическим движением, но и субкультурой, тесно связанной с музыкой и стилем — при этом основанной на определенных идеологических принципах. В таком виде антифашистское движение, или антифа, и пришло в Россию спустя около 30 лет.
В старшей школе Инесса писала на полях тетрадей лозунги вроде “Свобода, равенство и братство”, “Против сексизма и гомофобии”, “За права животных”. Эти идеи многие участники антифашистского движения считают существенной его частью: в основном они причисляют себя к левым — в частности, к анархистам, поддерживая идеи самоуправления и горизонтального общества без государства и капитализма. Помимо музыки и общих идей, для Инессы, которая была тогда младше большинства своих товарищей, было важно, что к ней относились как к равной — это было редкостью.
Но чем дальше, тем страшнее было, говорит Инесса: на протяжении 2000-х уровень уличного насилия, в том числе по отношению к антифашистам, непрерывно рос.
“Сначала, когда на кого-то прыгали, мы говорили себе: а, ну просто от*****ли, ну ничего. Потом: а, ну просто ножом пырнули, ну ничего. Потом: а, ну просто голову проломили, ну ничего. Это шло по нарастающей, и наступил момент, когда стали говорить: а, ну постреляли, ну ничего, живой”, – вспоминает антифашистка.
Но даже огнестрельное оружие не было пределом. В конце декабря 2006 года Инесса получила сообщение от друга, бывшего администратора портала Антифа.ру Тиграна Бабаджаняна. Тигран писал, что в его подъезде заложили бомбу. Возвращаясь домой, он обнаружил на лестничной площадке деревянную табличку с надписью “В 213 квартире живут х*** [кавказцы]”. Тигран хотел выкинуть ее, но заметил, что к табличке идут подозрительные провода. Пока Инесса ехала из университета домой, они продолжали переписываться — антифашист рассказывал, что вызвал милицию, и бомбу должны обезвредить. Однако во время осмотра бомба взорвалась, ранив пятерых милиционеров. Сам Бабаджанян не пострадал.
Несколько месяцев спустя неонацисты устроили два взрыва у метро “Владимирская” в Санкт-Петербурге — рядом с местом, где анархисты каждое воскресенье кормили бездомных в рамках акции “Еда вместо бомб”. Первый раз бомба взорвалась в цветочном ларьке, была ранена продавщица, а двоих бездомных отбросило взрывной волной. Антифашисты в тот раз опоздали на акцию и не пострадали. Второй взрыв прогремел в “Макдональдсе” рядом с тем же местом спустя две недели. Ранило шестерых посетителей кафе. Организаторам взрывов назначили от шести до 15 лет лишения свободы.
В том же 2007 году бомбу обнаружили на антифашистском музыкальном фестивале в Петербурге.
“Там на сцене была сумка, я стояла рядом с этим местом, — рассказывает Инесса. — В какой-то момент ее вынесли. Это был большой фест, на который приехали люди из разных городов, в том числе куча активных московских антифашистов. Если бы бомба взорвалась (в сумке была найдена тротиловая шашка со взрывателем – РС), р*******о бы всех. Весь антифашизм закончился бы значительно раньше”.
Ответное насилие
“В вестибюле одной станции метро давно собираются фашики. Это у них место сбора, чтобы потом ехать в Лумумбу (Российский университет дружбы народов — РС) и чернокожих п*****ь. Мы туда давно уже хотели приехать, — пишет в своей книге об истории антифашистских движений “Дать 3.14зды” Ильяс Фалькаев. — Послали туда скаута, он посмотрел, говорит, их человек пятнадцать. А нас человек семнадцать было. Мы туда приехали, а их осталось всего человек шесть. Но раз приехали, то все равно прыгнули. Сделали достаточно грамотно, пошли по переходу, подошли вплотную и напали. Из шести трое сразу убежали, остальным досталось за всех”.
Если сначала участники антифашистского движения только защищались от неонацистов, то со временем антифашисты и сами стали устраивать нападения — на ультраправые концерты, “Русские марши”, акции Движения против нелегальной иммиграции и другие собрания нацистов и националистов. Такие методы вызывали осуждение и среди самих антифашистов, но, как вспоминают собеседники РС, необходимость насилия была в нулевых общим местом в движении.
“Это было единственным, что работало, — считает Инесса. — Нам в итоге удавалось проводить свои мероприятия без нападений. Конечно, я, как любой адекватный человек, задаюсь вопросом, действительно ли насилие было оправдано, потому что стучать по голове людям – не самая хорошая вещь. Но мне почему-то кажется, что в тот момент по-другому было невозможно”.
Необходимость насилия оправдывал в своей книге “Красная книга антифа” адвокат Станислав Маркелов, позже сам ставший жертвой российских неонацистов. “Нам будут говорить о гуманизме, но гуманизм — это защита людей, а не попытка скрыть болезнь, чтобы затем не хватило сил бороться против эпидемии. Лучше сейчас выслушать обвинения в не гуманизме, чем спорить о верной тактике перед дверью газовых камер”, – писал Маркелов.
Теперь и сами ультраправые боялись устраивать открытые мероприятия или собираться в публичных местах. Частоту нападений на мигрантов это тоже помогало снизить, уверены сторонники насильственных методов: нацисты больше не чувствовали свою безнаказанность, и в целом ультраправое движение становилось менее привлекательным для новых участников.
В какой-то момент в антифа стали попадать люди, которых привлекала сама по себе возможность подраться, причем как бы во имя высоких идеалов.
“Антифашизм же, по сути, — такой искренний, человечный, добрый. Ну, если без ударов бутылкой в подворотне по голове, — говорит музыкант антифашистской группы “Бригадир” Михаил. — И, к сожалению, приходили люди с позицией: “Фашисты плохие, хотели нас захватить, у деда сюртук висит с медалью. В принципе, х*** [кавказцы] некоторые тоже о****и, и все, кто о****и, п***ы получат от нас и наших пацанов”. Это часто были обычные такие пацаны, в том числе сексисты и гомофобы”.
Для большинства насилие все же не было главным в движении, уверены собеседники Радио Свобода. Антифашисты устраивали пикеты и демонстрации, рисовали граффити, кормили бездомных в рамках акции Food not bombs (“Еда вместо бомб”), открывали собственные спортзалы, проводили спортивные турниры и кинопоказы. Чаще всего в движение приходили через музыку и концерты. Многим, считает Михаил, просто нужна была компания, возможность стать частью субкультурного сообщества: “Это были люди, травмированные тяжелым детством и насилием девяностых, которые верят в лучший мир, идут бутылками бить кому-то голову и думают, что этот лучший мир так наступит”.
Убийства
2008 год, Москва. На Чистых прудах собрались около двух сотен человек: они протестовали против возросшего давления на активистов и журналистов. С трибуны выступает адвокат Станислав Маркелов: “Я устал читать криминальные хроники и ловить списки убитых. Это уже не работа. Это уже вопрос выживания”.
Спустя год после этой речи Маркелова убьют — из-за участия в судебных процессах против нацистов. Вместе с ним застрелят журналистку “Новой газеты” Анастасию Бабурову, тоже антифашистку.
Убийство Маркелова и Бабуровой стало одним из последних громких убийств антифашистов в России, но до этого они происходили систематически. Согласно показаниям неонациста Ильи Горячева, которые он позже даст на суде по делу БОРН (боевая организация русских националистов), во многих случаях — по заказу властей или как минимум с их молчаливого согласия (о связях администрации президента с националистами было известно и до этого).
Первое убийство участника антифашистского движения произошло в 2005 году — тогда нацисты нанесли шесть ножевых ранений 20-летнему Тимуру Качараве. Спустя полгода прямо на концерте зарезали 19-летнего Александра Рюхина.
“Мы собирались пойти с ним вместе, но я сильно опоздала, — рассказывает Инесса. — Когда я пришла, я увидела еще не закрытое тело. Я подумала, что это другой человек. Я очень хорошо помню момент: мы стоим у сцены, концерт не начинается, люди плачут. Я тогда подумала: бедные люди, они знали этого чувака. Тут друг мне говорит: “Так ты же его сама знала, это Саша”. И до меня наконец доходит. Я помню, как от боли закусила рукав толстовки, потому что это было просто невыносимо. Мне тогда было 17 лет”.
Вторым убитым, которого Инесса увидела лично, стал Алексей Крылов. Он оказался в группе идущих на панк-концерт антифашистов, на которую напали ультраправые. Крылов не был конкретной мишенью нацистов — его убили случайно.
А в 2009 году застрелили Ивана Хуторского, одного из самых активных и известных участников движения — за регулярное участие в драках с неонацистами он получил прозвище Костолом. Его имя и адрес регулярно выкладывали на неонацистских сайтах, Хуторского несколько раз серьезно ранили, и четвертое нападение закончилось убийством.
На это антифашисты отреагировали разгромом офиса прокремлевского движения “Россия молодая”: главу организации Максима Мищенко они считали главным союзником нацистов в Госдуме. Участники называли акцию символической и подчеркивали, что при нападении никто не пострадал.
Инесса, Шура и другие антифашисты считают, что смерть Хуторского стала большим ударом для многих людей в движении: они воспринимали его как старшего брата, с которого брали пример. Хуторской был юристом в фонде “Дети улиц”, работавшем с неблагополучными детьми — и Инесса говорит, что похожим образом выглядели его отношения с антифашистами, которые часто были из неполных семей.
“Для людей со стороны удивительно, что даже спустя больше 10 лет мы не просто помним, не просто ходим на могилу Хуторского, но этот человек как будто продолжает играть какую-то роль в нашей жизни, — рассказывает она. — На самом деле, на момент смерти Вани кто-то из условной “основы” уже сидел по подставным делам, кто-то был вынужден скрываться по тем же причинам. Это звучит громко, но, пожалуй, тогда эта эпоха закончилась”.
Конец эпохи
2010 год. На Трубной площади в Москве — несколько сотен человек: здесь объявлен сбор на выступление антифашистских музыкальных групп. “Надеюсь, здесь нет лошков, которые думают, что пришли на концерт?” — говорит в мегафон человек в маске — и толпа отправляется громить администрацию подмосковных Химок. Здание забрасывают дымовыми шашками и бутылками, выбивая стекла, стены расписывают граффити.
Акцию антифашисты провели в защиту Химкинского леса, который власти решили вырубить ради постройки трассы. Поводом стало нападение людей с нацистскими татуировками на экологов за несколько дней до этого. В ходе акции антифашисты вспоминали и Михаила Бекетова — журналиста, защитника Химкинского леса избили неизвестные за два года до этого. В результате нападения Бекетов получил инвалидность, а через несколько лет скончался.
После погрома было возбуждено уголовное дело по статье “хулиганство”, по которому задерживали и допрашивали многих активистов и журналистов. Часть из них уехала из России: “Тогда была такая ситуация, что ты либо уезжаешь, либо садишься”, — говорит Шура.
Двоих антифашистов — Алексея Гаскарова и Максима Солопова — арестовали. Еще двоих, Петра Силаева и брата Максима Дениса Солопова, которые успели бежать из России, объявили в международный розыск. Гаскарова спустя год после возбуждения дела неожиданно оправдали, а Солопова приговорили к двум годам условно.
После открытого в следующем году “Болотного дела”, фигурантами которого стали и антифашисты, давление на левую среду значительно усилилось.
Примерно в то же время активно начали преследовать и ультраправых. За год до “Химкинского дела” произошли беспорядки на Манежной площади — тогда тысячи футбольных фанатов и националистов собрались на митинг, посвященный Егору Свиридову, который был убит во время драки с кавказцами. После акции возбудили более 20 уголовных дел о хулиганстве и применении насилия к представителям власти. С этого началось давление властей на в основном правую околофутбольную среду, хотя вскоре после собрания на Манежной избранные представители фанатов были даже приглашены на встречу с Путиным.
К тюремным срокам приговорили и участников множества боевых неонацистских группировок, некоторые из которых существовали годами: например “НСО-Север”, NS/WP, Национал-социалистической рабочей партии России и других.
Параллельно ультраправое движение начало отходить от уличного насилия и реформироваться, постепенно переходя в легальное поле. Неонацисты теперь стали участвовать в решении социальных проблем – например, защите поселка “Речник” от сноса домов и различных социальных акций.
“Они тогда начали работать на образ националиста с человеческим лицом: не звериный оскал неонацизма, а что-то более съедобное для среднестатистического россиянина, — отмечает Вера Гальперина из информационно-аналитического центра “Сова”, который занимается, наряду с другими темами, проблемами ксенофобии. — Даже когда речь шла о ксенофобных выступлениях, почти всегда в фокусе были не антимигрантские настроения, а антиполицейские”.
В 2011 году арестовали участников Боевой организации русских националистов (БОРН), которые убили многих мигрантов и антифашистов — в частности, Маркелова, Бабурову, Хуторского и других. Несколько обвиняемых по делу получили пожизненные сроки.
Последней жертвой группировки стал московский судья Эдуард Чувашов, который вел дело против нацистской банды “Белые волки” и другие дела, связанные с убийствами мигрантов.
“БОРН стал финальной точкой в этой истории, — говорит Гальперина. — Убийство судьи показало, что они вконец берега попутали. Если власти в нулевые могли закрывать глаза на убийства или нападения на ребят, работающих на рынке, то судья Мосгорсуда – это уже слишком”.
Десятые
В начале 2010-х антифашистское движение существенно изменилось: силовое противостояние ультраправым во многом потеряло актуальность, а акции прямого действия из-за усилившегося полицейского контроля стали практически невозможны. Антифашисты в основном перешли к другой деятельности: например, политическим демонстрациям, экологическому активизму, зоозащите, защите трудовых прав, поддержке ЛГБТ-организаций и так далее.
Инесса с 2011 года занимается правозащитной деятельностью: “Моя душенька спокойна, потому что я больше не хожу по головам нацистов, но я делаю вещи, которые соответствуют всё тем же идеям. Сейчас я, в том числе, занимаюсь наукой, пишу работу по системной дискриминации. Мои ценности не изменились, они просто эволюционировали и углубились”.
Но многие антифашисты, которых изначально мотивировали уличные столкновения с нацистами, эту трансформацию пережили с трудом. По наблюдениям Инессы, некоторые из них, даже хорошо устроившись социально, начали пить и ввязываться в драки, столкнувшись с кризисом самоидентификации:
“Когда у нас была модель уличной войны, это было фигово, но все было предельно ясно. А когда это пропало, многие перестали понимать, как и в чем им реализовываться. Мне кажется, это как для наших родителей развал “совка”. У них был план: мне будет 22, я закончу институт и поеду по распределению в Жопопердь, в Жопоперди я встречу свою жену или мужа, потом мы родим детей и так далее. А потом этот план пропал, и они такие: в смысле? План, конечно, был фиговый, я в Жопопердь не хотел, но что мне теперь делать?”
И все-таки проблема ультраправого насилия в 2010-е исчезла не полностью. Нацисты продолжали нападать на мигрантов и антифашистов — на концертах или просто на улице — пусть реже и практически без убийств (например, участник группы “Бригадир” Михаил говорит, что в 2018 году в Петербурге на него напала компания ультраправых). Поэтому часть антифашистов продолжала заниматься охраной — теперь уже не только концертов, но и, например, феминистских и ЛГБТ-мероприятий. Но главной угрозой для антифашистов стали не их традиционные оппоненты, нацисты, а государство.
“В этом разница между нулевыми и десятыми, — говорит антифашистка Шура. — В нулевые ты знал, откуда идет угроза, ты выбирал уровень этой угрозы и уровень своего участия в ней. А в десятых ты делал то же, что раньше, но теперь тебя могли прижать власти”.
Репрессии
Кульминацией давления на антифашистов со стороны властей стало дело “Сети”, заведенное в 2017 году: 11 антифашистов в Пензе и Петербурге были арестованы по обвинению в причастности к террористическому сообществу, которое якобы хотело “дестабилизировать обстановку в стране”. Материалы дела строились в основном на показаниях фигурантов — которые, как и некоторые свидетели, подверглись пыткам. Многие из тех, кто упоминался в деле, сразу же покинули Россию, а с ними и другие антифашисты, которые опасались за свою безопасность. Арестованных позднее приговорили к срокам от 3,5 до 18 лет лишения свободы. Правозащитный центр “Мемориал” признал их политзаключенными.
В октябре 2018 года 17-летний Михаил Жлобицкий подорвал себя в здании архангельского ФСБ, написав перед этим в одном из телеграм-чатов, что спецслужбы “фабрикуют дела и пытают людей”. После этого началась новая череда обысков и уголовных дел против анархистов.
В 2018 году арестовали математика Азата Мифтахова, обвинив в поджоге офиса “Единой России”. В том же году в Москве был задержан 14-летний подросток Кирилл Кузьмин, который якобы готовил взрыв на “Русском марше”. Потом было дело против анархиста Вячеслава Лукичева, преследование челябинских активистов из-за баннера в поддержку фигурантов дела “Сети”, арест крымского анархиста Евгения Каракашева за сообщение в чате и другие уголовные дела, многие из которых сопровождались пытками.
В 2022 году добавился новый повод для преследования — война. Репрессии коснулись участников левого движения с антивоенной позицией — но среди антифашистов нашлись люди и с противоположными взглядами.
Война
“Я считаю, что я не могу занимать нейтральную или антивоенную позицию. Россия должна победить, — говорит Сергей, вокалист группы Klowns, которая выступала с концертом в Донецке в январе 2023 года. — Это противостояние не просто России и Украины, а двух систем – западной, от которой выступает Украина и, собственно, российский мир. Я себя вижу его частью”.
Агрессором Сергей считает Украину и говорит, что России “нужно было начать “спецоперацию” раньше” — тогда бы она не была такой затяжной. Антифашистом Сергей себя больше не называет. Свои взгляды он определяет как коммунистические, но адекватной замены нынешней власти сейчас не видит: “Критическое мышление у меня никуда не делось. И я не говорю, что Путин не должен сменяться, конечно. У нас есть Конституция, есть институт выборов. Понятно, что они у многих не вызывают доверия. Но все-таки нужно действовать в правовом поле”.
Сергей — далеко не единственный из бывших или нынешних участников антифашистского движения, которые поддерживают российскую агрессию в Украине. Есть среди них и те, кто поехал воевать на стороне России — некоторые еще в 2014 году. Например, известный в антифашистской среде Антон Фатулаев по прозвищу Долбила погиб в Донбассе в августе 2014 года — туда он отправился после освобождения из колонии, где сидел за драку с ультраправыми.
Но таких людей в антифашистском движении — меньшинство, говорят собеседники Радио Свобода. Многие антифашисты и анархисты занимаются антивоенным активизмом, а кто-то поехал воевать на стороне Украины.
Анархист Д. (собеседник РС попросил называть себя именно так), несколько лет назад переехавший из России в Украину, говорит, что утром 24 февраля проснулся от взрывов — а уже в обед поехал оформляться в территориальную оборону: “Я не знаю, как в такой ситуации можно было решить иначе. Когда я жил в России, я считал, что правительству нужно противостоять вооруженным путем. Поэтому, когда началась “полномасштабка”, я выбрал, по сути, то же самое”.
В начале войны группа антифашистов и анархистов (в большой степени состоявшая из россиян) создала Антиавторитарный взвод в составе территориальной обороны. Через какое-то время взвод расформировали — как говорят его участники, из-за армейской бюрократии — и часть людей перевелась в другие подразделения. Д. рассказывает, что вместе с ним воюют люди разных взглядов — в том числе, он знаком и с националистами, которых считает достойными людьми, и говорит, что в Украине это понятие воспринимается иначе:
“Украинский национализм имеет в своей основе антиимпериалистические и освободительные тенденции. Я критикую правых по многим вопросам, но не могу отрицать, что “Азов”, например, стоял в Мариуполе очень качественно, совершив героический поступок. Я не поддерживаю идеологию националистов, но там нет дискурса, что “нужно резать мигрантов”. Встретить человека, который откровенно исповедует ультраправые взгляды — это надо пошукать трошки, это прямо маргиналы”.
Анархисты часто подчеркивают, что воюют не за “коррумпированное и олигархическое” украинское государство, а за общество и народ — культуру и самобытность которого, отмечает Д., Россия целенаправленно пытается уничтожить. Войну они называют империалистической, имея в виду захватнические цели России. Но некоторые антифашисты, предпочитающие не занимать никакую сторону, под “империалистической войной” понимают другое, считая, что за украинским государством стоит западный империализм:
“Это война российского капитала с украинским, который выступает при поддержке других капиталов, — уверен вокалист антифашистской группы “Бригадир” Олег Смирнов. — Украина отстаивает право на то, чтобы выбирать, кому служить — российскому капиталу или европейскому. Да, конечно, Россия в этой ситуации агрессор. Но это не значит, что украинским рабочим нужно идти и воевать против нее. Они не должны участвовать в империалистических и капиталистических разборках. Выход один — всем массово дезертировать, пусть генералы сами друг с другом воюют”.
Другой участник “Бригадира”, Михаил, с ним не согласен и не понимает, как можно ждать социалистической революции, когда по домам бьют ракеты, а миллионы людей стали беженцами. С точки зрения гуманистических и пацифистских идеалов, призывать посылать в Украину “Леопарды” — плохо, считает антифашист, но без поставок оружия из западных стран сейчас не обойтись.
Многие участники антифашистского движения ушли из уличной борьбы, но реализовали себя в тех областях, которые были созвучны с их принципами. Для некоторых других главной мотивацией для участия в движении были внешние атрибуты, музыка, стиль и уличное насилие. “Вместо драк с нацистами они с тем же успехом могли гонять за свой район”, — говорит Инесса.
Лишившись связующего начала — прямого противостояния неонацистам, — российские антифашисты перестали быть единым движением, и война лишь подчеркнула этот раскол. “В движении всегда были аполитичные антифашисты, сталинисты, жесткие мачисты, прочие ублюдки. А сейчас случился кризис, и люди разделились на разные лагеря”, – говорит Д.
Шура, которая занимается помощью беженцам и поддерживает украинцев – “тех, кто защищает свой дом”, — тоже считает, что антифашисты, которые придерживаются сейчас провоенных взглядов, и раньше выделялись в движении: “Это люди, которые уже были с гнильцой. Я смотрю видео [с провоенных концертов антифашистских групп] и думаю: эта мразь — я от нее этого и ожидала. Так что ничего не поменялось”.
Михаил связывает раскол, в том числе, со средой, в которой все росли: он считает, что не стоит ждать адекватности от людей, которые всегда жили насилием — у многих из них, по его мнению, из-за такого бэкграунда есть проблемы с психикой.
***
Почти никто из собеседников РС больше не живет в России. Практически все они сходятся в том, что в ближайшем будущем Россию не ждет ничего хорошего.
“Война, конечно, кончится, но лучше сразу не станет. И самое страшное — чтобы стало лучше, сначала должно стать очень плохо. Чтобы все развалилось, а потом из этих кубиков можно было что-нибудь собрать”, – говорит Инесса, которая сейчас состоит в ячейке Феминистского антивоенного сопротивления, участвует в публичных мероприятиях и занимается волонтерством в организациях помощи пострадавшим из-за нападения России на Украину.
Будущее антифашистского движения — во всяком случае, в том виде, в котором оно создавалось 20 лет назад, — остается туманным. Насилие вполне может вернуться на российские улицы, считает Михаил, но это уже не обязательно будет то же противостояние: “Я не могу сказать, что проблема с нациками сошла на нет. Люди ультраправых взглядов с оружием никуда не делись, эта угроза есть. Просто сейчас конфронтация идет по-другому: “Россия — Украина”, а не “фа-антифа”. Тем более, добавляет он, что смысл понятия “фашизм” извращен российской пропагандой: “В российской риторике на стороне фа сейчас якобы находится Зеленский, а на стороне антифа — Путин”.
При этом люди с опытом организованного антифашистского движения, говорят собеседники РС, приносят много пользы прямо сейчас — от помощи задержанным участникам антивоенных акций и беженцам до волонтерства и сбора средств. “Я живу текущим моментом, — говорит Михаил. — Веры в то, что в ближайшее время станет лучше, уже нет. И пока все так плохо, стоит попытаться сделать это менее плохим хотя бы в моменте”.
Источник: Яна Сахипова, «Радио Свобода»
