Мои деды воевали, это не фигура речи. Отец отца, дед Иван, пропал без вести под Смоленском в 1941-м. Сведения о нём стали доступны в архивах несколько лет назад: он оказался в плену и погиб в концлагере в Германии. Отец матери, дед Виктор, инженер, отправился добровольцем в Сталинград, переправился через Волгу, был контужен. Брал Кенигсберг. Закончил войну в корпусе Жукова, домой вернулся только в 1946-м. Его брат был военным хирургом, работал вместе с Николаем Бурденко. Двое других братьев тоже прошли войну. Муж его сестры Клавдии, Борис, был военным ветеринаром, разработал систему спасения раненых лошадей, вернулся майором.
Эти боевые офицеры собирались семейным кругом и играли в преферанс. Никогда не вспоминали о войне, говорили только о работе. Ужасным для меня, девочки, был один подслушанный ночной разговор. Младший из воевавших, дядька Василий, ушел на фронт по последнему призыву в семнадцать лет, зимой 1945-го, артиллеристом. Он участвовал в штурме Берлина. Подвыпив, начал рассказывать, как они с парнями поймали немецкую снайпершу – и не стали её убивать. Они отрезали ей грудь. Потому что она не женщина. За столом воцарилось тяжелое молчание, никто не комментировал, дядю Васю отправили поспать, проспаться.
9 мая мои деды, то есть упомянутые выше старшие мужчины большой семьи, не ходили на парады. Многим может показаться странным, но парад Победы это чистой воды реконструкция, возникшая в 1990-е; парады Победы проводились в 1965-м, 1985-м и 1990 годах, юбилейных для окончания войны. Первомайский и ноябрьский парады становились в моей семье поводом для социальной критики: старики сидели у телевизора в своих орденах и медалях (которыми иногда давали нам, внукам, поиграть, а там были крупные звезды), выпивали по первой за боевых товарищей, и начинали иронизировать над Брежневым и всей его показухой.
Не скрою, они любили Сталина. За победу, за аскетизм, за отличные военные и гражданские карьеры, которые они сделали при нём, за свои усилия, которые не прошли даром; это вызывало в них чувство гордости. История семьи моего отца, из раскулаченных харьковских крестьян, никогда не обсуждалась в семье матери, в кругу этих крутых мужиков, исторических победителей. При них он не упоминал, что ребенком оказался в фашистском концлагере на юге Воронежской области, и выжила семья только потому, что его мать, бабка Авдотья, говорила по-немецки, поскольку в 1930-е её отправили в немецкий сельхозкооператив после второй волны раскулачивания в Харьковской области. Так что она могла договариваться с оккупантами. Воспоминания отца об этом времени лучше всего можно описать так: “С горы мы катались на замёрзших трупах венгерских солдат, как на санках”.
Пару лет назад я была на похоронах младшего брата матери, под Екатеринбургом. Он был инженером, работал на закрытом предприятии, занимался в том числе ракетами. Не могу исключить, что его разработки сейчас убивают украинцев. Тамошняя ветка семьи очень уважает “Бессмертный полк” и устраивает в небольшом, но богатом посёлке шествия с портретами предков, в том числе нашего деда Виктора (это который воевал в Сталинграде). Я сообщила им о фактических ошибках в его боевой биографии, но это оказалось неважно (меня заставили несколько раз пересмотреть короткое видео с портретом деда на палке). Важнее народное единство, архаический культ предков, языческое шествие мёртвых. Это серьёзные личные чувства, ими сложно пренебрегать. Однако именно из-за архаики, которая не подразумевает рациональности, народный проект “Бессмертный полк” легко присвоила пропаганда. Война не различается массовым сознанием как трагедия массовых смертей и страданий, она повод для гордости мёртвыми победителями, загробным пантеоном героев-страдальцев. За это неразличение и замалчивание трагедии (см. выше примеры из моей семейной истории) десятилетиями отвечал советский нарратив и продолжает отвечать российский политический мейнстрим. “Можем повторить” вместо “Никогда больше”, отдельный от остальных стран антигитлеровской коалиции праздник 9 мая.
Почему всё-таки повторили войну в самой страшной форме, я имею в виду военное вторжение в Украину, рационализируемое как “борьба с Западом и его порядком”? На это отвечают политологи и другие специалисты, но нельзя не заметить, что поколение российских руководителей, развязавших эту войну, и Владимир Путин прежде всего, находится в некоторой одержимости историей. Точнее, продуктами токсического распада истории, удобными мифами, которые сформировались в головах неочерносотенных священников и патриотических философов, личных консультантов российского президента. Непредубеждённый взгляд во тьму недавней истории для постсоветского человека оказался абсолютно невозможным, постсоветский человек видит на этой водной глади только своё отражение: агрессивного, обозлённого, вечно травмированного Нарцисса.
Интересно, как из похожего опыта вырастают разные политические выводы (хотя моя двоюродная сестра в Екатеринбурге вряд ли считает их политическими). Для меня важна ирония наших стариков по поводу брежневской конструкции парадов, независимые взгляды и чёрный юмор, легенды о том, как успешная семья инженера Виктора Андреева, отца матери, срочно снималась с места (по доносам) и переезжала, тайно, бросая дом и нажитое барахло. Мне важно знать, что мой харьковский прадед Петр Пьяныця сумел сбежать с этапа на Соловки и как его дочь его прятала в погребе. Как говорил мой отец, “на юге Воронежской области плохо работали спецслужбы”.
Работа с травматическим прошлым, к которой призывал в том числе “Мемориал”, оказалась незавершённой, семейная память поглощена государственным аппаратом. В этом один из больших источников нынешней трагедии. Одна из главных обманок, о которой предупреждала немецкий историк Алейда Ассман: прошлое не должно становиться культом для живых, оно должно быть достойно похоронено. Для начала нужно символически похоронить своих мёртвых, оставить их в покое, как в стихотворении Жени Беркович, ныне заключённой:
Не мог бы ты, дорогой мой, любимый внук,
Никогда, ничего не писать обо мне в фейсбук?
Ни в каком контексте, ни с буквой зэт, ни без буквы зэт,
Просто возьми и не делай этого, просит дед.
Никаких побед моим именем,
Вообще никаких побед.
Так же, он продолжает, я был бы рад,
Если бы ты не носил меня на парад,
Я прошу тебя очень – и делает так рукой –
Мне не нужен полк,
Ни бессмертный, ни смертный, Серёженька, никакой.
Отпусти меня на покой, Серёжа,
Я заслужил покой.
Можно мы больше не будем
Иллюстрировать вам войну?
Мы уже всё, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами?
Как-то уже с нуля?
Не нужна нам ни ваша гордость,
Ни ваш потаённый стыд.
Я прошу тебя, сделай так,
Чтоб я был наконец забыт.
Источник: Елена Фанайлова, «Радио Свобода»
