Война в Украине, сопровождающаяся чуткой апокалиптической истерикой путинских пропагандистов, заставляет вспомнить о предшественниках нынешнего неосоветского режима в Москве.
Малоизвестно, что после победы над нацистской Германией Сталин готовил “последнее и решительное сражение” — разумеется, вовсе не с целью самопожертвования. Мировое владычество было целью его жизни на протяжении десятилетий — начиная с 1917 года, в 1920-е и 1930-е.
Не остановиться в Берлине
Однако война с Германией, как известно, пошла не по планам советского руководства, но уже к тому моменту, когда конец столкновения с Рейхом еще только виднелся вдали, кремлевский вождь на Тегеранской конференции попытался склонить союзников к удивительному мероприятию — истребление пленённого в будущем командного корпуса Вермахта. Деля шкуру еще неубитого медведя, за ужином он предлагал казнить от 50 до 100 тысяч офицеров и сержантов. Рузвельт попытался обратить все в шутку, а ужаснувшийся Черчилль отклонил предложение “германской Катыни”. Вряд ли можно как-то иначе объяснить подобную инициативу вождя, кроме как его желанием предотвратить быстрое воссоздание немецкой армии союзниками. Ведь он не понаслышке знал, насколько тяжелым препятствием она станет при задуманном рывке в Лиссабон.
19 ноября 1944 года, когда британо-американские войска уже освободили Францию, Сталин инструктировал лидера местных коммунистов Мориса Тореза относительно красных партизан:
“…Нужно превратить вооруженные отряды в другую организацию, в политическую организацию, а оружие надо спрятать. …Коммунистическая партия не так сильна, чтобы ударить правительство по голове. Она должна накапливать силы и искать союзников. …Если же состояние изменится к лучшему, то сплоченные” вокруг партии силы понадобятся ей для наступления”.
К вопросу создания де Голлем вооруженных сил Сталин посоветовал относиться гибко:
“…Французским коммунистам нечего бояться создания великой армии. Им нужно иметь в армии своих людей”.
В конце января 1945 года, в дни, когда Красная армия проводила Висло-Одерскую операцию, глава Коминтерна Георгий Димитров сделал запись в своем дневнике о приеме на сталинской даче. Присутствовало несколько руководящих югославских и болгарских коммунистов, а также ряд советских приближенных вождя. Во время одного из тостов Сталин допустил откровенность:
“Кризис капитализма оказался в разделении капиталистов на две фракции – одну фашистскую, другую демократическую (курсив в оригинале. – А.Г.) Альянс между нами и демократической фракцией капиталистов состоялся потому, что последняя была заинтересована в предотвращении господства Гитлера, поскольку это жестокое противостояние довело бы рабочий класс до крайностей и до свержения самого капитализма. Сейчас мы объединены с одной фракцией против другой, но в будущем мы будем также против первой фракции капиталистов”.
О том, что подобные настроения витали также и в армии, вспоминал фронтовик Давид Самойлов:
“Вариант дальнейшего похода на Европу – война с нынешними союзниками – не казался невероятным ни мне, ни многим из моих однополчан. Военное счастье, чувство победы и непобедимости, еще не иссякший наступательный порыв — все это поддерживало ощущение возможности и осуществимости завоевания Европы. С таким настроением в армии можно было не останавливаться в Берлине”.
Стравить США и Китай
Но осмотрительному Сталину кичливость была не присуща. Он понимал, что сначала нужно зализать раны и подготовить советскую страну и армию к походу против новых противников. О его приближении Сталин эзоповым языком заявил на собрании избирателей Сталинского избирательного округа Москвы 9 февраля 1946 года. Напечатанная в газете “Правда”, его речь содержала немало воинственной риторики, но самой откровенной была как раз вступительная часть:
“Война возникла как неизбежный результат развития мировых экономических и политических сил на базе современного монополистического капитализма. …Капиталистическая система мирового хозяйства таит в себе элементы общего кризиса и военных столкновений…
Пожалуй, можно было бы предотвратить военные катастрофы, если бы была возможность периодически перераспределять сырье и рынки сбыта между странами в соответствии с их экономическим весом в способ принятия согласованных и мирных решений. Но это невозможно осуществить в нынешних капиталистических условиях развития мирового хозяйства”.
Ответом на это выступление стала знаменитая Фултонская речь Черчилля о “железном занавесе”.
В 1948 году Сталин доходчиво объяснил коммунистическим лидерам Болгарии и Югославии перспективы развития международной ситуации и необходимость поддержки гражданской войны в Греции:
“Вы не должны бояться какого-то “категорического императива” по вопросу мор[ального] долга. У нас таких катег[орических] импер[ативов] нет. Весь вопрос состоит в баллан[се] сил. Если ты в состоянии – бой. Если нет – не принимай боя. Мы принимаем бой не тогда, когда хочет противник, а тогда, когда это в наших интересах».
Развернув выпуск химического и биологического оружия, создав свою ядерную бомбу, Сталин не исключал того, что инициированная им война в Корее может перерасти в глобальную бойню. Об этом он откровенно писал Мао Цзэдуну в начале октября 1950 года:
“США все-таки из-за престижа могут втянуться в великую войну, …следовательно, втянут в войну Китай, а тогда же втянется в войну и СССР… Стоит ли этого бояться? По-моему, не стоит, поскольку мы вместе будем сильнее, чем США и Англия. Если война неизбежна, то пусть она будет сейчас”.
После нападения Северной Кореи на Южную Корею командование американских ВВС предлагало нанести контрудар не по Пхеньяну, а по военным заводам Урала и Сибири. Но осторожные политики отвергли эту инициативу, поскольку, как и сейчас, не желали эскалации. Ведь, кроме этого, между СССР и КНР в начале 1950 года был принят пакт о взаимопомощи и… в конце 1950 года с вступлением “добровольцев” Мао конфликт в Восточной Азии стал китайско-американской войной. Этого Сталин и добивался, умело стравив самую большую нацию мира с самой богатой. Подобный прием он уже опробовал в 1939 и 1941 годах, когда пактами о ненападении с Германией и Японией спровоцировал планетарную мясорубку. В 1950 году он снова оставил себе роль радующегося третьего. Тем более что согласно донесениям, которые ложились ему на стол в декабре, реактивные самолеты МиГ-15 оказались эффективны не только против “суперкрепостей” (B-29 Superfortress), но и истребителей их сопровождения. Американский ядерный ответ становился теперь не таким страшным.
Численность контингента США в Корее вскоре превысила количество американских солдат, размещенных в Европе. СССР наращивал поставки вооружений и вьетнамским повстанцам – как руками Мао, так и непосредственно – чтобы оттянуть из вожделенной Европы еще и часть французских войск.
Советский Союз получил еще одну пятилетку для разработки термоядерной бомбы и подготовки удара, в котором важную роль должны были сыграть вооруженные силы сателлитов.
Поздним вечером 9 января 1951 года в Кремле началось совещание военно-политического руководства СССР и пяти центральноевропейских стран “народной демократии”. Согласно записи министра обороны Румынии Эмиля Боднараса, Сталин наметил сроки Третьей мировой:
“Тот факт, что Соединенные Штаты будут привязаны к Азии в ближайшие два-три года, является очень благоприятным обстоятельством для нас, для мирового революционного движения. Эти два-три года мы должны умело использовать”.
Далее вождь дал “младшим братьям” ряд указаний, смысл которых можно свести к превращению своих государств в казармы наряду с военными заводами:
“Вы в странах народной демократии должны в течение двух-трех лет создать современные и мощные армии, которые должны быть боеспособными к концу трехлетнего периода”.
С перерывами заседание длилось до позднего вечера 12 января, когда сталинские предложения были уточнены и одобрены. Польский участник этой встречи Эдвард Охаб вспоминал в беседе с журналисткой Терезой Троянской:
“С тяжелым сердцем мы восприняли эти “предложения” и вытекающие из них перспективы”.
И грянул гром
После 13-летнего перерыва в октябре 1952 года был созван XIX съезд КПСС. Сталин посвятил свою речь международному положению и даже завуалированно указал направление предстоящего первого удара:
“Когда товарищ Торез или товарищ Тольятти заявляют, что их народы не будут воевать против народов Советского Союза, то это поддержка, прежде всего поддержка рабочих и крестьян Франции и Италии”.
Назвав СССР “ударной бригадой мирового революционного движения”, вождь подчеркнул, что КПСС и зарубежные компартии оказывают друг другу взаимную поддержку в деле “освобождения”:
“Особого внимания заслуживают те коммунистические, демократические или рабоче-крестьянские партии, которые еще (sic! – А. Г.) не пришли к власти и продолжают работать под пятОй буржуазных драконовских законов. … Однако им не так тяжело работать, как было тяжело нам, российским коммунистам, в период царизма… Однако российские коммунисты выстояли, не испугались трудностей и добились победы. То же будет с этими партиями”.
Далее вождь заявил, что буржуазия отошла от либерализма и “продает права и независимость нации за доллары”:
“Эти обстоятельства должны облегчить работу коммунистических и демократических партий, не пришедших еще (sic! – А. Г.) к власти”.
Дочь Сталина Светлана Алилуева вспоминала:
“В тот период вождь …был озлоблен на целый мир… Зимой 1952-1953 годов мрак сгустился до предела…. Ко всему безумию добавлялось еще бряцание оружием. По мелочному поводу посол США Джордж Кенан был выслан из Москвы. Один полковник, артиллерист, товарищ моих братьев (вероятно, речь идет о приемном сыне Сталина Артеме Сергееве. — А.Г.), доверительно сказал мне в те дни: «Эх, сейчас бы самое время начать, чтобы отвоевать, — пока жив твой отец. Сейчас мы непобедимы!” Об этом было ужасно подумать серьезно, но, очевидно, такие настроения были и в правительстве. Люди боялись высказываться, все стихло как перед грозой».
Но гром грянул в голове Сталина – 1 марта его разбил инсульт. Кровоизлияние в мозг. Запуганная охрана и соратники медлили с вызовом врача. Чего они опасались больше: что генералиссимус поправится и совершит конец света, или того, что, когда он оклыгает, он объяснит обращение к эскулапу попыткой отстранить его от власти?
Со временем стал вырисовываться вариант уже гарантированной гибели всех ответственных лиц: вождь сам мог прийти в себя и рассердиться из-за неоказания помощи. Потому медиков вызвали, но спасти деспота они были не в состоянии. Почти пять суток он провел в ужасных муках, включая кровавую рвоту. Однако, по свидетельству дочери, кремлевский вождь пытался работать даже на смертном одре:
“Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. (…) Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. , он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд… И тут, – это было непонятно и страшно… – тут он поднял вдруг вверх левую руку (двигавшуюся) и то ли указал ею куда-то вверх, то ли пригрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ…”.
И десятилетия спустя образ бывшего главнокомандующего ужасал его ближайшего соратника Вячеслава Молотова во сне. Психологи отмечали, что в объятиях Морфея человек чаще всего видит как раз то, о чем наяву настойчиво хочет забыть. Вероятно, именно поэтому Молотов описал сцену в Армагеддоне в ответ на вопрос журналиста Феликса Чуева, посещает ли его Сталин по ночам:
“… Иногда приснится. И какие-то совершенно необычные условия. В каком-то разрушенном городе… Никак не могу выйти… Потом встречаюсь с ним”.
Источник: Александр Гогун, «Деловая столица».
