Хотя во времена нацистской Германии ни интернета, ни смартфонов еще не существовало, немцы, как показывают многочисленные исследования, хорошо понимали, что происходит в стране. И все же очень многие из них предпочитали не искать достоверную информацию (например, слушая иностранное радио), а доверять государственной пропаганде. Пропаганда же вещала о том, что именно Германия — главная жертва в этой войне, а Гитлер не только самоотверженно защищает свой народ, но и освобождает народы тех стран, с которыми он воюет. Охотно поддерживая фюрера, многие молодые люди сами шли в военкоматы, девушки записывались на курсы медицинской помощи, а старики ждали победоносных новостей с фронта. И даже покушение на Гитлера 20 июля 1944 года немцы массово осудили, хотя к этому моменту, казалось бы, отрицать преступления Германии было уже невозможно. Уверенность в том, что без фюрера будет только хуже, заставляла народ поддерживать нацистскую власть вплоть до окончания Второй мировой войны.
Германия ищет повод
Адольф Гитлер, аннексировавший в 1938 году Судетскую область, обещал, что она станет его «последней территориальной претензией». Для новой агрессии Германии требовался весомый повод. Всю весну и лето 1939 года гитлеровское правительство активно жаловалось на притеснения немецкого меньшинства в Польше, параллельно работая над планом вторжения. 31 августа отряд эсэсовцев инсценировал «польское» нападение на немецкую радиостанцию в Глайвице, расположенную в пяти километрах от границы. 1 сентября Гитлер сказал в обращении: «Прошедшей ночью регулярные польские войска впервые обстреляли нашу территорию. В 5:45 утра наши солдаты открыли ответный огонь». Немецкие войска вошли в Польшу. Объявления войны не последовало. Немецкая сторона ограничилась тем, что назвала свои действия «самозащитой», «контратакой» и «ответным огнем». Мировой общественности случай в Глайвице показался пустяковым, но немцы, уже достаточно взвинченные пропагандой и бесконечной трансляцией в прессе зверств поляков, легко посчитали себя пострадавшими.
В Германию вернулись страхи проигранной Первой мировой войны. Улицы были пусты и выглядели зловеще. В стране с опасением ждали реакции союзников Польши. Немцы хотели решить польский вопрос, но мало кто готов был воевать из-за этого с Британией и Францией. Это подтверждают данные опросов из Верхней Франконии: «Ответ на вопрос, как следует разрешить проблему “Данцига и [польского] коридора” у большинства людей один и тот же: включение в состав рейха? Да. Военным путем? Нет». С тем, что польский кризис затрагивает интересы Германии, соглашались даже люди, изначально настроенные не слишком лояльно в отношении режима. Литератор Йохен Клеппер, женатый на еврейке, писал в те дни:
«Немецкий Восток слишком важен для нас, чтобы не понимать того, что решается там сейчас. <…> Мы не можем желать крушения Третьего рейха из-за обид, как многие. Это совершенно невозможно. В час внешней угрозы мы не можем уповать на бунт или переворот».
О «часе внешней угрозы» думали многие. Учитель Вильм Хозенфельд говорил сыну: «Все домашние идеологические и политические разногласия должны отступить на задний план, и каждый должен быть немцем, чтобы сражаться за народ». К вечеру в Берлине уже звучала тревога — польские самолеты вошли в воздушное пространство Германии. Сирены быстро выключили: столице в ту ночь ничто не угрожало.
3 сентября после обеда британское правительство объявило Германии войну. К вечеру к ней присоединилась Франция. Немецкий доктор Август Тёппервин, уже сходивший в военкомат, чтобы записаться добровольцем, и получивший отказ, подбирал слова для слушателей своей лекции по богословию. В конечном итоге он выбрал лозунг с латунных пряжек ремней немецких солдат: Gott mit uns — «С нами Бог». Для Германии настоящая война началась 3 сентября. Жизнь в рейхе изменилась — призванные военнослужащие располагались в действующих частях, девушки записывались на курсы медицинской помощи, старики ложились спать в тревоге. Никто не хотел войны. Немцы, однако, считали, что не выбирали ее, что она им была навязана извне.
Польша думала, что Гитлер будет отвоевывать у соседей пограничные земли между Западной и Восточной Пруссией. Немецкая армия выбрала другие направления — с севера и юга на Варшаву. Она бомбила города и колонны беженцев, проводила массовые казни военнопленных. «Жутко озлобленные на поляков» немцы считали зверства оправданными.
Еженедельное кинообозрение Wochenschau «скармливало» зрителю репортажи, где взятые в плен польские солдаты рассказывали о приказах истреблять немецкое меньшинство. Правительство говорило о геноциде в отношении немцев в Польше. В ноябре 1939 года Министерство иностранных дел Германии выпустило книгу с фотографиями злодеяний поляков — расчлененные женщины, груженные мертвецами телеги, изувеченные детские лица. В речи в Данциге 19 сентября 1939 года Гитлер упомянул «десятки тысяч» «наших немецких братьев», которых «прогнали, истязали или казнили самым жестоким образом». Он сказал, что «маньяки-садисты поддались своим извращенным инстинктам, а благочестивый демократический мир спокойно смотрел на это». И дальше, для контраста: «Я отдал приказ немецкой авиации вести эту войну гуманно — нападать только на боевые отряды».
К 6 октября Германия завершила оккупацию Польши. Выступая в Рейхстаге, Гитлер повторил, что не имеет территориальных претензий к Франции и Британии и предлагает им мир. У немцев снова появилась надежда на восстановление довоенного покоя. Газеты пестрили заголовками: «Желание Германии — только мир», «Сотрудничество со всеми народами Европы». Когда в понедельник 9 октября до столицы дошли слухи, будто британское правительство согласилось на переговоры, тысячи людей высыпали на улицы отпраздновать эту новость. Чтобы прекратить неконтролируемые восторги, власти выпустили официальное опровержение. Британия и Франция мир не приняли. Начался период, который назовут потом «странной войной» — находящиеся в состоянии войны страны практически не вели боевых действий.
Формирование культа жертвы вокруг немцев
До 1939 года метод Гитлера дома и за границей заключался в том, чтобы говорить о мире, готовясь к войне. Во время мюнхенского кризиса 1938 года, когда страх немецкой общественности перед войной стал особенно очевиден, канцлер осознал, что народ не разделяет его агрессивности. Открыто стремиться к войне нацистское правительство не могло и вынуждено было прикрываться мирными лозунгами и инициативами. Только к ноябрю 1939 года немецкой прессе велели прекратить «пропаганду мира» и представлять события таким образом, чтоб «внутренний голос самого народа постепенно начал призывать к применению силы».
Гитлеровская диктатура проводила акты агрессии таким образом, чтобы бо́льшая часть жителей страны их не замечала. Насилие оставалось для них абстрактным и очень далеким: наказывают евреев, гомосексуалов, врагов — не нас. Ощутимые ограничения немцы почувствовали лишь тогда, когда вышел запрет на прослушивание вражеских радиопередач. Продававшиеся в магазинах приемники маркировали специальной наклейкой с напоминанием о том, что прослушивание иностранного радио — преступление против национальной безопасности. Немцы, тем не менее, продолжали обращаться к СМИ других государств — правда, соблюдая некоторую осторожность. Например, снижали громкость, переключались после сеанса на немецкие радиостанции или просто следили, чтобы никто из соседей не смог услышать вражескую речь. Однако некоторые немцы посчитали ограничения оскорбительными: жители рейха не понимали, как прослушивание зарубежных радиопередач может подорвать их личную веру в фюрера и правительство.
Немецкое радио вело активную контрпропаганду. Оно регулярно высмеивало заявления британских и французских вещателей, обвиняло их во лжи и манипуляциях, прозвало Черчилля «Лорд Враль» и называло его WC. Информация о пытках в концлагерях, естественно, тщательно скрывалась. Нацистская пропаганда формировала культ жертвы вокруг этнических немцев — уверяла, что всё немецкое в мире запрещают, ограничивают, истязают. Сам Третий рейх на контрасте выступал охранителем европейских ценностей. Когда немецкие города начали бомбить, Геббельс в прессе уделял больше внимания педантичному перечислению архитектурных потерь, чем человеческим жертвам. До самого 1945 года на берлинских сценах демонстративно ставили Шекспира.
10 мая 1940 года в 11:00 из Министерства пропаганды Германии в прессу поступили сообщения: «Голландия и Бельгия сделались новыми объектами нападения западных держав. Английские и французские войска вступили в Голландию и Бельгию. Мы наносим ответный̆ удар». В городах ничего не изменилось, но люди вновь ожидали бомбардировок, стоя в очередях перед ларьками, чтобы купить свежие газеты. В этот день около шестидесяти бомб упали на немецкий Фрайбург. Германия обвинила в атаке «союзнические самолеты». Война вышла на новый этап, на Западном фронте всё переменилось. Немецкие власти пригрозили:
«Отныне каждый бомбовый рейд неприятеля против мирного населения в Германии встретит пятикратный ответ германской авиации против английских и французских городов».
На следующий день немцам объявили, что во Фрайбурге среди жертв было тринадцать детей. Их убийство станет поводом для манипуляций на многие годы. Информация о том, что бомбардировка Фрайбурга была ошибочно совершена военно-воздушными силами Германии (люфтваффе), появится только после войны.
images.nypl.org
Жители Германии не выключали радиоприемники даже ночью. Военные эксперты Министерства пропаганды отовсюду комментировали события: докладывали о господстве в воздухе, о колоссальных темпах продвижения войск. Солдат Эрнст Гукинг с фронта писал:
«А на вопрос “куда дальше?” мы отвечаем: “На Париж”, “К месье Даладье”».
22 июня Франция сложила оружие. Немцы вышли на улицы — праздновать и торжествовать. С 1920-х, когда они, казалось, смирились с упадком и разложением, их учили видеть во Франции «наследственного врага», а теперь она, наконец, оказалась повержена. Чтобы мотивировать солдат, военный лидер Герман Геринг велел почте принимать к отправке домой любое количество бандеролей. Число посылок в тыл из Франции выросло в пять раз. Солдатам также разрешили провозить на родину всё, что они могут увезти, так что парижские вокзалы ломились под тяжестью награбленного. И всё-таки даже в этом эйфорическом угаре большинство немцев, к недовольству Гитлера, продолжало желать мира.
Гитлер спасает Великобританию от ее же правительства
19 июля 1940 года в «Кролль-опера» фюрер вновь был вынужден строить из себя миротворца. Он повторил, что не видит никаких причин, по которым стоит продолжать войну. Через три дня BBC передали отказ Британии от мирной инициативы. 1 августа люфтваффе получили директиву о начале атак. Берлинская авиация, успевшая подготовить новые базы на континенте, начала бомбить английские города. В ответ на Германию полетели британские самолеты. Немцы, которым был обещан безопасный тыл, нервничали. Гитлер пользовался этим, чтобы оправдать еще более активное развертывание кампании. В своих выступлениях он раз за разом обещал «стереть» города врагов с лица земли. Английский репортер Уильям Ширер записал разговор со своей уборщицей: «Почему они это делают?» — спросила она у него, имея в виду налеты англичан. «Потому что вы бомбите Лондон», — ответил Ширер. «Да, но мы бомбим военные объекты, а тем временем британцы бомбят наши дома». — «А может быть, — предположил Ширер, — вы тоже бомбите их дома?» — «В наших газетах говорят, что нет». Немецкая пресса подчеркивала, что рейх ведет «честную и рыцарскую войну», ограниченную только «военными целями».
Министру пропаганды Германии Йозефу Геббельсу было сложно исправить англофильские взгляды своего народа, так что он решил отделить британцев от их правительства. На немцев обрушился ворох статей, фильмов, передач и книг, рассказывающих о безработице в Англии, социальном неравенстве и тяжелой жизни простого человека. Немецкая пропаганда утверждала, что спасает британцев от «плутократии». Мюнстерский журналист Паульхайнц Ванцен отмечал: «Наши политические цели состоят в проведении различия между народом и правительством». Когда после первых месяцев бомбежек стало понятно, что народ в Англии не собирается, пользуясь случаем, свергать правительство, немцы начали сомневаться. Они говорили друг другу: «Народ в Британии точно не чувствует себя изнывающим под спудом плутократического режима».
mages.nypl.org
Обе стороны подсчитывали потери и вели учет сбитых самолетов — и обе, естественно, врали. К середине сентября после очередной беседы по радио с генералом ВВС Эрихом Кваде некоторые, фиксировавшие сводки, начали замечать: «Если у Англии имелось на начало войны столько самолетов, как сказал Кваде, тогда, за вычетом всех сбитых, у нее не должно остаться ни одного, если только британская авиастроительная промышленность не творит неописуемых чудес». В мае 1941 года Геринг заверил страну, что британской военной промышленности нанесен «колоссальный ущерб до степени полного разрушения». 10 мая люфтваффе провели последнюю крупную атаку на Лондон. Боевая численность их бомбардировщиков сократилась до 70% по отношению к маю 1940 года. Бесконечные бомбардировки, каждая из которых называлась в прессе «худшей», «самой длинной», «самой мощной» и так далее, ничего не дали. Журналист Паульхайнц Ванцен замечал: «В общем и целом люди осознают — война будет долгой, но особенно не беспокоятся и не тревожатся на этот счет. В текущей фазе война почти незаметна».
Апатия среди немецкого народа
До немцев доходили слухи о войсках на востоке, но грянувшая в 1941 году война на втором фронте всё равно стала для многих неожиданностью. Неудача кампании против Британии вынудила Гитлера развернуться на 180 градусов. Налеты на Англию не принесли результата, и командование рейха посчитало, что устранение потенциального союзника вынудит англичан охотнее сесть за стол переговоров. С рассветом 22 июня, сразу после вторжения на территорию СССР, в войсках прочли речь Гитлера. Утром Геббельс повторил ее по радио:
«Москва предательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего пакта о дружбе. <…> В то время как до сих пор обстоятельства заставляли меня хранить молчание, теперь наступил момент, когда выжидательная политика является не только грехом, но и преступлением, нарушающим интересы германского народа, а следовательно, и всей Европы».
Поскольку договор о ненападении с Советским Союзом сохранялся до 22 июня, пропаганда против нового врага в стране не проводилась, так что Третий рейх пустил в ход старую карту — превентивный удар, нарушение границы, «русские патрули проникли»… Русских начали представлять в прессе «варварами» и «дикарями». 8 июля газета Völkischer Beobachter написала: «Немецкий солдат возвращает права человека туда, где Москва старалась утопить их в крови». Гитлер снова выставил себя и свой народ жертвой, вынужденной терпеть, чтобы потом в решающий момент встать на защиту Европы. Немцы Виктор и Ева Клемперер вспоминали, что в кафе в центре Дрездена женщина протянула им выпуск газеты со словами: «Наш фюрер! Ему пришлось выносить всё это в одиночку, чтобы не тревожить свой народ!»
Поначалу эта кампания вызывала одобрение немцев. Однако она катастрофически затянулась. Войну на истощение против Советского Союза Третий рейх выиграть не мог. Когда в ноябре 1941 года рейхсминистр вооружения и боеприпасов Фриц Тодт готовился к докладу перед Гитлером, то записал себе, что «эту войну более невозможно выиграть военными средствами». Тогда Гитлер спросил: «Ну, и как мне ее закончить?» Тодт ответил: «Политическим путем». В феврале 1942 года Тодт погиб при крушении самолета. В январе 1942 года Геббельс уже отметил «всеобщее пораженчество в правительственных кругах в Берлине». Некоторые из правящей верхушки (например, Эрнст Удет, один из руководителей люфтваффе, отвечающий за закупки, и промышленный магнат Вальтер Борбет) застрелились, у других обнаружились проблемы с сердцем. Круг сторонников фюрера стремительно редел. Население Германии перестало доверять прессе.
exhibitions.ushmm.org
Известия о военных разгромах быстро достигали тыла. Гражданские перестали читать новости из официальных источников, всё чаще обмениваясь слухами. Солдаты с фронта писали о перебоях с припасами, нехватке зимних вещей и еды. Официальные «Указания личному составу войск», поступившие на фронт в марте 1942 года, запрещали им выражать недовольство: «Любой, кто жалуется и выдвигает обвинения, не есть настоящий солдат». Выборочно проверяли почту. Геббельс запретил СМИ писать о лишениях армии. Гитлер стал чаще обращаться к нации по радио. Его фигура всё еще вызывала наибольшее доверие, так что фюрер призывал вновь поверить ему и говорил об отстаивании свободы не только для себя и детей, но и для всей Европы. 20 декабря 1941 года Геббельс по радио предложил начать сбор зимней одежды для солдат «в качестве рождественского подарка от германского народа Восточному фронту». Необходимость собирать в тылу одежду для, как еще недавно уверяла пресса, прекрасно укомплектованной армии, вызывала апатию среди немцев. В рейхе хроническая нехватка продовольствия переросла в голод.
Пропагандистский просчет Геббельса
В январе 1943 года идеальная геббельсовская пропаганда дала ощутимый сбой. 30 января, в десятую годовщину правления режима, Герман Геринг выступил с речью о подвиге 6-й армии под Сталинградом. Он сравнил воюющих там со спартанцами царя Леонида, оборонявшими Фермопилы:
«Даже и через тысячу лет каждый немец будет говорить об этой битве с религиозным благоговением и почтением и знать: несмотря ни на что, там решалась победа Германии».
3 февраля немецкое радио объявило об окончательном завершении битвы:
«Жертва 6-й армии не была напрасной. Послужив бруствером в исторической европейской миссии, она на протяжении нескольких недель сдерживала натиск шести советских армий… Генералы, офицеры, унтер-офицеры и солдаты сражались плечом к плечу до последнего патрона. Они погибли, чтобы жила Германия».
Правительство объявило трехдневный траур. Однако срежиссированная Геббельсом сталинградская трагедия вызвала в обществе истерику. Народ, до этого не мысливший категориями поражения, вдруг столкнулся с поражением неслыханных масштабов. Эмоционально немцы оказались к такому не готовы, тем более что Гитлер всего пару месяцев назад заверял всех в скорой победе под Сталинградом. Никогда прежде ложь фюрера не казалась такой очевидной: «Гитлер врал нам целых три месяца», — сетовали немцы. Катастрофическая военная недееспособность Германии перевернула настроения в обществе. Фюрер срочно велел забыть о Сталинграде — словно бы никакой битвы не было. О ней не писали, ее не комментировали, с ней не проводили параллели. В 1944 году первая годовщина сражения прошла в полном молчании. Геббельс лишь отмахнулся в прессе: «Совершать иногда ошибки есть суверенное право руководства». Но нация, так остро боявшаяся поражений, уже поняла, что проигрывает.
За пять лет войны Германия устала. Мюнстерский журналист Паульхайнц Ванцен записал анекдот:
«В 1999 г. два бойца мотопехоты на Кубани сидят на предмостном плацдарме и болтают от нечего делать. Один из них вычитал в книге слово “мир” и хотел узнать его значение. Никто в землянке не знал его, и тогда решили спросить фельдфебеля. Оказалось, что и он не знает, а потому обратились к лейтенанту и командиру роты. “Мир? — переспросил он с сомнением, качая головой. — Мир? Вообще-то я ходил в гимназию, но такого слова не знаю”. На следующий день ротный очутился в батальонном штабе и там спросил своего командира. И он тоже не знал, но у него нашелся недавно опубликованный словарь, в котором он и вычитал: “Мир — непригодный для людей способ жизни, упразднен в 1939 г.”».
Западные области Германии скоро подверглись массированным атакам. Жители попавших «под раздачу» регионов негодовали. В Рурском бассейне популярность получила издевательская частушка, намекающая на речь Геббельса во Дворце спорта с вопросом «Хотите ли вы тотальной войны?»:
«Милый томми, цель вдали. / Шахтеры мы — не при делах. / Лети себе дальше — на Берлин, / Ведь там орали: «Да! Да! Да!»
Геббельс обещал возмездие за каждый из ударов — но возмездие задерживалось. Жители прятались в подвалах, голодали, засыпали от усталости по дороге на работу. Швейцарский консул Франц Рудольф фон Вайс так описывал настроения в Германии: «Глубокая апатия, поголовное безразличие и желание мира».
«Самый черный день» или долгожданный мир
Вечером 20 июля 1944 года Третий рейх узнал о покушении на Гитлера. После полуночи по радио выступил он сам. Голос у него был чуть более напряженным, чем обычно:
«Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии. <…> Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпала заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб Верховного главнокомандования вермахта».
Несмотря на царившую в обществе апатию и на понимание тупикового положения Германии, на случившееся уже осознание многолетней лжи, покушение вызвало резкое, бескомпромиссное осуждение.
Отец командира танкового подразделения Петера Штёльтена в письме к сыну писал: «Как могут они ставить в такую опасность фронт?» Даже критически настроенные к нацистам граждане пребывали в убеждении, будто «только фюрер способен управлять ситуацией и что его смерть привела бы к хаосу и гражданской войне». На улицах едва не плакали: «Боже, спасибо, что фюрер жив». Министерство пропаганды устраивало митинги в честь «ниспосланного Провидением спасения» Гитлера.
Парадоксально, но общество требовало еще большей мобилизации. Немцы были уверены, что по-настоящему Германия еще ничего не начинала, хотя к осени 1944 года страна ушла в глухую оборону. В августе предводитель гитлерюгенда Артур Аксман призвал добровольно вступать в ряды вермахта юношей 1928 года рождения — им исполнилось 16 лет. В течение следующих шести недель 70% этой возрастной группы подали заявления о зачислении в солдаты. Однако для прибывающих бойцов у правительства уже не нашлось ни оружия, ни обмундирования.
Пытаясь спасти ситуацию, Геббельс придумал новый лозунг: «Время против пространства». С его помощью министр пропаганды пытался заверить население, что потери и постоянное отступление армии в 1943 и 1944 годах дали рейху время для создания нового таинственного оружия, которое скоро будет применяться на фронте и переломит ход войны. 30 августа Völkischer Beobachter опубликовала статью военного корреспондента Иоахима Фернау «Тайна последней стадии войны»: в ней журналист рассказывал об оружии неслыханной мощи. Многие из немцев готовы были слепо верить этим заверениям, потому что больше верить было не во что.
Новости о лагерях смерти, в которых массово убивали с помощью газа или тока, продолжали распространяться по территории страны, парализуя нацию. Половину Берлина разрушила вражеская авиация. Гитлер «пропал с радаров». Он так редко обращался к публике, что после его новогодней речи 1944 года люди делились, как рады «слышать вновь голос фюрера». Для многих, правда, он звучал «глухо, точно из могилы». У Гитлера действительно вряд ли мог бы найтись повод для радости. Скромные остатки его «Великого германского рейха» умещались между Одером и Рейном. До развязки оставалась пара месяцев. В канун Рождества, обсуждая подарки, немцы шутили: «Будь практичным — подари по гробу», а аббревиатуру LSR (Luftschutzraum, «бомбоубежище») расшифровывали как Lernt schnell Russisch («учи быстрее русский»).
nzhistory.govt.nz
9 мая 1945 года мир, которого так страстно желали немцы, наступил. Он оказался не таким, как ожидалось, — страна встретила поражение тихо, без особенного сопротивления. 16-летний Вильгельм Кёрнер записал в дневнике: «9 мая, безусловно, войдет в немецкую историю как самый черный день. Капитуляция!» Но большей части было уже всё равно, кто выиграл, а кто проиграл, даже если проигравшими оказались они сами.
Бессмысленные потери
Еще в феврале 1943 года Геббельс, планируя создание сталинградского мифа, поручил пропагандисту 6-й армии Хайнцу Шрётеру сделать подборку из писем сражавшихся под Сталинградом немецких солдат. Геббельс думал, что немцы, читая их, будут мечтать о возмездии.
После войны эти письма опубликовали и перевели на множество языков. Их сделали частью обязательного чтения в японских школах. Их много раз перечитывали и в самой Германии. В письмах домой солдаты обращались к близким: «Здесь настоящий ад. Пикирующие бомбардировщики и артиллерия»; «Из головы не выходит мысль, что твой конец близок. Наши атаки безуспешны»; «Дорогие мои родители, если возможно, пришлите мне еды. Я это пишу так нехотя, но голод велик. Мы, оставшиеся в живых, едва можем ходить»; «Пожалуйста, не волнуйтесь после того, как прочитаете эти строки. Мы здесь в безнадежной ситуации. Я приветствую и прощаюсь с вами, дорогие, потому что, когда это письмо дойдет до вас, моя жизнь уже закончится».
Не подкрепленные геббельсовской пропагандой, письма стали именно тем, чем были — демонстрацией бессмысленности и жестокости войны, глухим и отчаянным желанием мира. В катастрофе под Сталинградом отразилась катастрофа всей Германии — обманутую, голодную, измученную нацию тоже бросили умирать на чужой войне.
Источник: Георгий Гарин, The Insider
