С начала вторжения в Украину призыв к «деколонизации» России стал не только одним из самых популярных, но и одним из самых конкретных политических лозунгов.
Требование «деколонизации» в целом исходит из того, что радикальному пересмотру должен быть подвергнут весь проект современного российского государства, открыто претендующего на территории стран, когда-либо бывших частью империи. Пересмотр этого проекта касается не только внешней политики, но и внутреннего устройства Российской Федерации — сверх-централизованного государства, жестко подавляющего любые элементы автономии регионов.
Реальные изменения возможны лишь в том случае, если «деколонизация» станет процессом переработки россиянами своего собственного самосознания, своего прошлого и настоящего, имперские и шовинистические основания которого во многом привели к сегодняшней войне.
Комплексная программа «деколонизации» выглядит стройной и последовательной ровно до того момента, пока ей не адресуются уточняющие вопросы
Кто будет действующим субъектом «деколонизации»? В результате чего она может произойти? Наконец, почему мы используем именно это понятие и какое универсальное (то есть не связанное исключительно с Россией) значение оно имеет? Иными словами — кто, кого и ради чего должен «деколонизировать»? Деколонизация как геополитика? С точки зрения теории международных отношений, деколонизация — это процесс, в результате которого бывшие колонии, превратившиеся в новые постколониальные государства, после коллапса колониальной имперской власти обретают правовую, экономическую и культурную независимость от бывшей метрополии. Конец колониального господства никогда не происходил автоматически, но, как правило, был связан либо с подъемом освободительных движений (Британская и Французская колониальные империи), либо с военным поражением (Австро-Венгерская и Османская империи), а во многих случаях представлял собой сложное сочетание обоих факторов.
Элиты, чья идеология подпитывалась имперским ресентиментом, расценивали деколонизацию как оружие в руках геополитических соперников, а освободившиеся колонии — как ресурс для сдерживания влияния бывших метрополий (или, наоборот, как легитимную сферу своих политических и экономических интересов). Примеров таких потенциально опасных последствий деколонизации более чем достаточно: от гитлеровского отношения к Польше как к «искусственному государству» в 1930-е или крайне болезненного расставания Франции с Алжиром в 1960-е до современных «нео-османских» мотивов в турецкой внешней политике на Ближнем Востоке и Балканах.
В этом смысле российский реваншизм, рассматривающий появление новых постсоветских государств как «геополитическую катастрофу», не является исключением. Его особенность, однако, состоит в том, что из имперского ресентимента Кремль выводит целую доктрину, которая низводит деколонизацию до чистого атрибута силы (power) противостоящих друг другу империй — России и Америки («коллективного Запада»).
В публичных выступлениях Путина ясно прослеживается такая историческая последовательность: большевики «создали» Украину и допустили отделение бывших «исторических земель» Российской империи, таких как страны Балтии, из-за слабости своей власти после проигранной Первой мировой. В 1991 году аналогичным образом в результате поражения в Холодной войне «историческая Россия» потеряла бывшие советские республики. Утратив территории, Россия утратила и часть своего «суверенитета», то есть полноты власти, сосредоточенной внутри страны. Следовательно, любое расширение границ означает закрепление власти (как внешней, так и внутренней), а их сокращение — ослабление власти. Природа мира, основанного на перманентной борьбе за выживание, согласно такому подходу, не терпит пустоты и на место одной колониальной власти всегда приходит другая.
Эта апология колониализма парадоксальным образом предполагает и своеобразную программу «деколонизации» как средства нового передела мира. Так как международное право для Путина является не более чем фиксацией колониальной власти Запада, в нарушении этого права он видит акт освобождения — «укрепления суверенитета». Более того, вторжение в Украину Путин рассматривает как начало новой «деколонизации», к продолжению которой он призывает Азию, Африку и даже Европу (также порабощенную «англосаксами»).
Показательно, что в такой парадигме нет существенного различия между колониализмом (как прямым господством метрополии) и неоколониализмом (как фактической зависимостью формально суверенных государств), ведь в любом случае одни страны всегда будут навязывать свою волю другим. Таков подлинный квази-природный закон международных отношений, и вопрос лишь в том, будет ли в мире один колониальный субъект или их будет множество.
Так как любые универсальные права и понятия для Путина являются лишь формой колониальной власти, «деколонизация» по-путински означает и свободное переопределение самого понятия колонизации. Подобная «деколонизация» предполагает, что, освободившись от западо-центричности, колониализм перестает быть абсолютным злом и превращается в как бы нейтральный жизненный факт.
Эта атака на универсализм поразительно сближается с программой «деколонизации» как «эпистемологического неподчинения», выдвигаемой некоторыми современными деколониальными теоретиками — например, Вальтером Мигноло. Мигноло считает, что эмансипации от западного универсализма в искусстве или социальных науках соответствует распад мира на «государства-цивилизации» вроде Китая, России или Индии. В результате такого распада, по мнению исследователя, образуется равноправный «плюриверсум» (термин консерватора Карла Шмитта) ценностей и политических систем. Для Мигноло разрыв (de-linking) знания с западным универсализмом означает и пересмотр всего его политического багажа, который включает не только демократию и гражданские права, но и право на самоопределение народов. Вместо независимых национальных государств, по сути лишь воспроизводящих западную политическую модель, необходим, по Мигноло, переход к самодостаточным «цивилизациям».
Такая версия «деколонизации», в рамках которой любой универсализм рассматривается как изобретение Запада, сближается не только с консервативной мыслью в духе известного «Столкновения цивилизаций» Хантингтона, но и с военно-политической практикой путинской России. Иными словами, то, что Путин использует «деколониальную» риторику для оправдания своей открыто колониальной военной агрессии, очевидно указывает на концептуальные проблемы самой «деколониальной» рамки.
В то же время лозунг «деколонизируем Россию!» в последние месяцы стремительно превращается в пропагандистское оружие Запада. Так, Кейси Майкл на страницах Atlanic прямо настаивает на том, что Запад должен завершить проект, начатый в 1991 году… и полностью деколонизировать Россию
Как столетие назад «самоопределение наций» было использовано победившими империями против проигравших по итогам Первой мировой войны, так и сейчас «деколонизация» рассматривается некоторыми американскими политиками как программа наказания России после ее неминуемого поражения. Сложно не заметить, что, призывая к «деколонизации» противника, Запад как бы окончательно снимает вопрос о собственных рецидивах колониализма. Лишаясь связи с каким-либо освободительным социальным содержанием (а значит, теряя свой универсальный смысл), «деколонизация» становится геополитическим оружием и рискует утратить всякое конкретное значение. Что-то похожее уже случилось с «денацификацией» — понятием, которое сегодня практически полностью девальвировано российской пропагандой. Можно ли представить что-то более отражающее суть колониального имперского сознания, чем подобная инструментализация антиколониальной повестки?
Деколонизация как политическая программа
И безусловная поддержка права Украины на сопротивление российской агрессии, и борьба за будущее России как демократической федерации (или конфедерации), требуют ясного понимания: подлинная деколонизация — это интеллектуальная и политическая программа, которая по определению не может быть навязана извне. Деколонизация не исчерпывается возможностью создания отдельных государств или полноценных автономий, но предполагает освобождение от самой рамки восприятия себя, своей идентичности, как созданной имперской властью. Для того чтобы деколонизация обрела по-настоящему универсальную ценность, ее субъектами должны стать не только когда-то колонизированные народы, но и наследники колонизаторов.
Если колониальный универсализм был основан на утверждении колонизатора в качестве абстрактного «человека», то деколонизация не сводится к чистому отрицанию этого «человека» во имя партикулярных «цивилизаций» и обособленных сообществ с их непроницаемыми друг для друга «ценностями». Напротив, деколонизация должна быть основана на переопределении универсализма. Необходимо перестать понимать под «универсальным» государство и мировой рынок, так как и рынок, и государство, провозглашая универсальные «права», на самом деле производят все новые иерархии и привилегии. Главная проблема при этом будет заключаться в том, что колониальный универсализм не сводится к идеологическим конструкциям, спускаемым сверху, но воспроизводится практически бессознательно.
Русское имперское сознание, как и всякое другое имперское сознание, подразумевает, что становление современного государства и его атрибутов было исторически оправданным. «Универсальное», «общечеловеческое» (или в советский период — интернациональное) в этой константе полностью совпадает с «русским». Запрос на деколонизацию, радикальный пересмотр такого сознания сегодня прямо связан с политическим тупиком, в котором оказалось российское государство после начала вторжения в Украину.
Деколонизация прошлого — а значит, и настоящего — должна быть связана с пересмотром взгляда на историю народа как на становление государства через бесконечное множество переходов от частей к целому. История России, начиная с Карамзина, понималась именно таким образом: государство придавало «форму» обществу, обозначало присутствие народа на исторической сцене. С XIX века и на протяжении большей части советской эпохи государство описывалось как рациональная сила, «собиравшая» земли и защищавшая приобретенное от внешних врагов.
В этой парадигме существование народа и формирование его самосознания было возможно лишь в централизованном государстве, где время (будущее) полностью тождественно пространству (территориальной экспансии). В такой апологии государства удивительным образом сближались консервативно-монархический, либерально-прогрессистский и имперско-сталинский подходы.
Противопоставление государства и народа как субъекта и объекта насилия впервые происходит в славянофильской мысли, развивается в народнической традиции, а затем — русскими марксистами начала XX века (в первую очередь, историком Михаилом Покровским). В своем курсе русской истории Покровский показал, как деспотическое московское государство через искусственную централизацию, навязанную сверху правящим классом, постоянно сдерживало общественное развитие. Такой генеалогический подход находил основания для социального прогресса в том, что вытеснялось, подчинялось и подавлялось этим государством, — в Новгородской республике и зарождавшейся городской культуре независимых княжеств, в крестьянских восстаниях и сопротивлении «покоренных» народов. Революция, таким образом, представляла собой тотальный разрыв со старым государством, а не его продолжение и «осуществление» на новом историческом этапе.
Деколонизация прямо отсылает к необходимости нового учреждения страны и ставит вопрос, обращенный к нам самим: что нас связывает друг с другом, если не централизованное государство и его атрибуты — единообразные образование и культура, унифицированный язык? Ответ на него можно найти только самостоятельно.
Источник: Илья Будрайтскис, Doxa
