К февралю 2022 года Анатолий Белый был одним из самых востребованных и известных российских актеров как в МХТ, где у него было несколько главных ролей, так и в кинематографе и телевизионном кино. Но в первые же дни войны он сообщил руководству МХТ, что доиграет несколько спектаклей, чтобы не подвести партнеров, а потом уедет из России. И летом уехал в Израиль. С начала войны прошел почти год, и The Insider поговорил с Белым о его прежних заблуждениях, о людях искусства, остающихся в России, и о возможном исходе войны.
— Прошли полгода после эмиграции в Израиль. Как теперь видится смена места?
— Я вижу, что это было единственное верное решение. Я не мыслю своего существования в той России, которая есть сейчас. Всё сделал правильно и не жалею. Здесь живут мои родители, братья и сестры, и у меня был тыл. Что касается профессии и работы, то некая неизвестность, конечно же, была, хотя я знал, что здесь есть театр Гешер. Я надеялся, что этот театр мной заинтересуется, что и произошло.
Когда я уезжал, меня настолько разбила вся эта катастрофа, что я не видел смысла в своей профессии. Я должен был просто уехать, а что дальше — мне было всё равно. Какие «сцена и кино» на фоне происходящего? Но так случилось, что театр Гешер предложил сотрудничество и теперь я уже играю в спектакле по пьесе Ануя «Орфей и Эвридика», который у нас называется «Не смотри назад», и это название лично для меня очень подходит.
Кроме того, я сделал вместе с режиссером Егором Трухиным спектакль «Я здесь», основанный на стихах русскоязычных авторов, написанных после 24 февраля. С начала войны, всего этого ужаса поэты выплеснули огромное количество потрясающих стихов. Если вначале это была открытая кровавая рана — кровь и ужасы, то сейчас это уже попытка осмысления и отстранения, наступает рефлексия. Я в интернете смотрю, что пишут Вадим Жук, Юлий Гуголев, Алла Боссарт, Татьяна Вольтская и другие авторы, которые отражают сегодняшний день.
Спектакль хорошо приняли, я даже не ожидал. Для меня это был гражданский акт — своим оружием: на сцене, с помощью стихов и прозаического текста, который мы с Егором вместе придумали. Речь там не обо мне, а о человеке-потеряшке, как мы его назвали. Она про всех нас и про многих людей на планете сегодня, которые испытывают чувство растерянности перед катастрофой. Мы пытались найти ответ в этом спектакле.
Спектакль хорошо идет. Продюсер Марина Аксельрод сначала предложила сделать 4–5 постановок в самых больших городах. А сегодня у нас запросы на 15 спектаклей, и нас ждут в нескольких других странах. Это животрепещущая тема, и это похоже на терапию — люди приходят и видят созвучность своей боли, пишут «в личку».
Со временем спектакль немного меняется. Как-то с утра почитал и наткнулся на стихотворение Лены Берсон:
Мама, не пускай меня на войну.
Помнишь, ты меня не пускала в школу,
Говорила: хватит, не вой, да ну,
Пару дней пропустишь, а че такого?
Накрывала лампу протертым пледом,
В молоко бросала щепотку соды.
Я любил тебя, мама, а все-таки предал,
И квартиру, ясное дело, продал.
Мама, не пускай меня воевать.
Помнишь, мы с Кулем разнесли стекло-то,
А ты вышла в стиле ну-я-же-мать,
И сказала Акульникову: ссыкло ты.
Заливала йодом ему порезы,
Он ревел и за спину руки прятал.
Куль бывал у нас после, хотя и редко,
Говорил, ты красивая. Это правда.
Я теперь вспоминаю, что был уют,
Как мы вместе на кухне сидим, едим как.
Мама, пусть они меня не найдут,
Мама, пусть я сделаюсь невидимкой.
Нам тут песни-марши включили в сквере,
Чтоб не слышать тех, кто зашелся плачем.
Мама, я не знаю, во что я верю,
Потому что надеяться больше нечем.
Я Егору говорю: надо вставить его. А вечером очередной спектакль, как его вставить? Егор придумал, что мой персонаж находит на сцене оброненное кем-то письмо…
— В нескольких интервью я задаю один и тот же вопрос: например, Евгению Кисину и Борису Гребенщикову. Кто-то неосторожно сказал, что люди, которые смотрят хорошие спектакли, ничего плохого сделать в жизни не могут, потому что это люди, причастные к «высокому», и если люди больше ходят в театр, то они меньше делают зла. Но практика показала, что это не так — половину мест в московских театрах сейчас заполняет зигующая публика во главе с телеведущим Дмитрием Киселёвым. Потерпело ли искусство в этой войне поражение из-за того, что оно ничего не предотвратило? Или искусство может что-то поменять?
— Сегодня вновь стало понятно, что искусство не может предотвратить катастрофу. Энергия абсолютного зла, породившая войну, очень сильна, и тут ничего не поделаешь. Что этому злу может противостоять? Я не знаю. Войны периодически случаются на планете, люди не могут без них жить. Всегда находится нечто (что нельзя называть людьми), которое развязывает войны. Этому ничто не может противостоять.
— Пока что мы видим, что абсолютному злу можно противопоставить системы HIMARS и Patriot.
— Но есть более глубокое. Люди, пришедшие на чужую землю, никогда не будут там спокойны и никак ее не завоюют. Пятки будут всё время гореть, поэтому понятно, что это не удержится, но всё равно это происходит. Нет у меня ответа на это.
— Как вы расцениваете позицию людей, которые говорят: «Я занимаюсь творчеством, ничего плохого не делаю, я сохраняю свой театр в Петербурге. Политика меня не касается, у нас тут Шекспир и Чехов»? Вы же играли в МХТ и могли «нести прекрасное» со сцены и в Москве.
— Нет, я не мог уже ничего «прекрасного» нести. Я себя всеми силами удерживаю от того, чтобы осуждать…
— Вы говорили добрые слова о худруке МХТ Константине Хабенском. Я не пытаюсь вас спровоцировать, чтобы вы кого-то осудили. Но ведь есть такие позиции: те, кто искренне продолжает делать что-то хорошее, и те, кто этим желанием прикрывается, ставит Шекспира и Чехова в столице четвертого рейха.
— Откровенно зигующие люди для меня перечеркнуты, и их нет для меня в жизни и в искусстве. При этом 70 лет советской власти люди как-то жили, играли в театрах, и я застал это в своей юности. Когда мне было 16–17 лет, я уже вполне мог бы идти на баррикады против той гнилой власти. В то время люди сидели в психушках, были выдворены из страны или убиты в тюрьмах. И в то же время люди жили и играли в театрах.
Сейчас происходит то же самое — откат к тоталитарной системе в стране, и не у всех есть возможность уехать. Люди выбирают внутреннюю эмиграцию — оставаться на своих местах и что-то делать. Может быть, это вода, которая течет и намывает, и может хоть что-то сделать с людьми. Вдруг эти постановки возрождают сомнения или, наоборот, — люди, которые знают, что всё плохо, приходят и черпают силы? Из Чехова и Шекспира. Честные люди, которые в России ушли во внутреннюю эмиграцию, для меня бóльшие герои, чем я. Я вот не смог жить в этом, я бы сошел с ума. Но они остались и своим искусством потихоньку подтачивают эту гнилую пропагандистскую машину.
— Сейчас вы наверняка переписываетесь с коллегами. Вы были в центре театральной и кинематографической жизни в России и знаете профессионалов, которые там остались. Что люди пишут? Про Новый год говорят?
— Ты будешь удивлен, но очень мало людей осталось, которые мне пишут. Да и я не пишу. Были несколько человек из МХТ, которые поздравили с Новым годом, но ничего о своей внутренней жизни мне никто не рассказывает.
— Вы благородно защищали худрука Театра Наций, народного артиста РФ Евгения Миронова, который ездил в Мариуполь на место разбомбленного Драматического театра. Как это выглядит, когда человек едет на место уничтоженного театра в Мариуполе?
— Не то чтобы я его благородно защищал. Я задавал вопрос и предполагал, что со стороны власти был нажим, и Женя пошел на этот шаг из-за давления. Я так предполагаю.
— Вы говорили, что он порядочный человек и вообще удивительно, что так происходит.
— Для меня это загадка. Я предполагаю, что это был прессинг, потому что Миронов защищал Кирилла Серебренникова, всегда был на стороне людей, которые противостоят несправедливости, и для меня этот шаг был ошеломляющим. Я очень хочу надеяться, что был какой-то сильный прессинг.
— Теперь деликатные вопросы о вас. В начале 2000-х вы думали, что страна развивается, фильмы снимаются, спектакли ставятся — всё прекрасно! Но постепенно вы стали как-то по-другому оценивать ситуацию. Второй пункт более острый — вы в 2014 году чуть было не попались на удочку «Крымнаш» и вас остановили «старшие товарищи».
— Да, всё правильно. Политически в 2000-х я был инфантильным человеком и не смотрел в суть. Мне было 30 лет, в стране шло развитие искусства — были открытые границы, фестивали, ребята уезжали в Америку и возвращались с умениями. Все знали, что это большой всплеск развития — и Звягинцев появился, и Серебренников. Всё было замечательно. Кто пришел к власти, мы до конца не осознавали.
— Сурков не смущал?
— Смущал. Это было заигрывание с властью. Тогда я был актером, которому попал в руки острый материал. Мы делали спектакль «Околоноля» на малой сцене МХТ в постановке Кирилла Серебренникова — про становление государственности на крови. Мы этим материалом вскрывали какие-то тайники.
— При этом он оправдывал становление путинизма как противопоставление «ельцинским 90-м»…
— Нет, потому что спектакль заканчивался разложением главного героя и его души. И мы говорили о том, что человек, вставший на путь убийства даже из благих намерений, движется в никуда. Персонаж в конце спектакля разлагался и умирал.
— После чего сам Сурков курировал оккупацию Донбасса.
— Я был аполитичен, и всё, что происходило, не очень понимал. Были умные люди, которые в 1999 году с приходом этого человека к власти просто собрали чемоданы и уехали. И я недоумевал из-за этого — «всё же не так плохо». А с течением времени у меня открывались глаза. Играя «Околоноля», я не думал про Суркова. Да, я понимал, что он занимает большой пост и что он чем-то движет и руководит, но этот наш спектакль был сильно до того. Кирилл отчасти пострадал из-за своей причастности к Суркову. Это такая конспирология, которую развивать не нужно и не хочу.
— Что значит: вы «чуть не попались на Крымнаш»?
— Да, в какой-то момент вследствие моей политической слепоты я почти попался. Там же люди проголосовали «за», там много русских, и они хотят войти в состав России. Для меня это был возможный факт — много людей, которые проголосовали за то, чтобы войти в состав России. В Крыму могли расположиться чужие военные базы, и это плохо для России. Ксения Ларина была первой, кто дал мне молотком по голове. Мы встретились и она сказала: «Толь, ты совсем, что ли, дурак? Ты вообще не понимаешь, что происходит?»
В моем окружении было очень много людей, которые думали так же, как я, и на сегодняшний день эти творческие люди оказались по ту сторону баррикад, и они сейчас оправдывают эту войну.
— Тогда Путину удался такой «бескровный вход», но сейчас-то уже всем видно, как стираются с лица земли города, где даже никаких «референдумов» и быть не могло.
— Сейчас трудно вернуть людей обратно, потому что пропаганда работает мощно, и это такое оружие, которое сильно меняет химический состав мозга. Вернуть людей оттуда невозможно. Сказать человеку о том, что что-то не так, невозможно. Я таких людей вычеркиваю.
— Интересно, что таких глыб, как Александр Георгиевич Филиппенко или Вениамин Борисович Смехов, ничего не берет многими десятилетиями.
— Да, у них выработан иммунитет еще при советской власти. Пропаганда — страшное оружие, которое промывает мозги, и человек уверен, что всё происходит правильно.
— Можно ли представить какие-то обстоятельства, даже теоретически, что должно произойти, чтобы вам захотелось вернуться в Россию?
— Если говорить об отвлеченных от реальности фантазиях и мечтах, то, конечно же, единственным поводом вернуться в Россию для меня была бы полная смена власти и какой-то ментальности. Я мог бы вернуться в Россию, если бы она стала демократической. Я понимаю, что нет совершенной государственной системы нигде, и ничего, кроме денег, человек пока не придумал. Во всех странах в большей или меньшей степени всё движется вокруг этого, но даже в Израиле есть демократические основы и свобода волеизъявления. Если такие мощные демократические институты появятся в России, если можно будет свободно говорить, если власть будет направлена к людям, а не к себе, я бы, наверное, вернулся. Но это из области фантастики.
— Поражение России в войне — это фантастика?
— Это реальность. Россия уже проиграла эту войну духовно, а не на уровне захвата территорий, хотя и это уже потеряли частично. К сожалению, я не знаю, чем закончится эта война. Я понимаю, что цинично миром правят какие-то вещи, не связанные со свободой народов, но я думаю, что будет какой-то компромисс. Хотелось бы, чтобы война закончилась полным изгнанием российских войск из Украины. По духу война уже проиграна. После войны Россия не развалится, но начнется закручивание гаек, страна может закрыться от мира еще сильнее и начнутся внутренние репрессии. Энергия власти перекинется внутрь.
Источник: Олег Пшеничный, The Insider
