Арестом завсегдатаев кафе
покончив позже с мировой культурой,
он этим как бы отомстил (не им,
но Времени) за бедность, униженья,
за скверный кофе, скуку и сраженья
в двадцать одно, проигранные им.Иосиф Бродский, 1972
Длящаяся ситуация, засосавшая нас с момента запуска проекта “специальная военная операция”, суть которого явлена санкционированием от имени российского государства систематического убийства людей, формирует острейший этический конфликт. Его не спрячет трешовая Z-эстетика, скроенная по меркам голливудских супергероев. Этот этический конфликт накапливал разрушительную энергию два десятилетия, но корнями он уходит в более длительный период “советской элегии”, стартовавшей концептом создания нового человека.
Социум homo soveticus по итогам этой насильственной операции выведен и воспроизводит себя, он всё ещё хранит и генерирует магическую энергию, притягивающую своим конформизмом новые поколения. Иначе февральские дни, ошеломившие мир, вызвали бы в российском обществе (если не сразу, то по мере накопления эмоционально-психологических травм последних месяцев) этический импульс противодействия. Не точечные проявления искреннего несогласия, недовольства, протеста, а именно неорганизованный коллективный импульс. “Агрессивно-послушное большинство” безмолвствует, а значит, поддерживает власть. Состояние “возвратного тоталитаризма” не сложилось бы без поддержки и попустительства российской нации. Народ, как водится, безмолвствует, но принимает происходящее.
Страна разделилась на две неравные части, и разлом пробегает вовсе не по плавающей западной границе Российской Федерации, но по наличию или отсутствию в душах “чувства вины”. Заданный Карлом Ясперсом в лекциях 1946–1948 годов вопрос о коллективной ответственности ныне сверхактуален в русской транскрипции. Два механизма восприятия – две России: те, кто шокирован, впал в апатию, переживают в страдании, теряют смыслы в механическом воспроизводстве повседневных активностей (в том числе многие покинувшие родину с желанием очищения от давящей энергии откровенного зла), и те, кто принимают кровавую “движуху” с немотивированной мстительной радостью или со спокойным равнодушием. Две культуры: европейское коммуникативное равновесие против этоса homo soveticus.
Действия российского тирана (использую этот термин в традиции политической философии, а не как метафору) – не только результат его персональной потери ориентации во времени и девиаций грубой международной политики бюрократического государства, не только прагматичное желание поднять рейтинг доверия нации, не только длящееся политическое преступление, не только возрастной конфликт с будущим. Это прежде всего спонтанная деструктивная попытка опрокинуть культуру наперекор современному миру, протуберанец амбиций, свойственных любому зарвавшемуся, неизбираемому властителю.
Динамика трансформаций в культуре любого общества питается энергиями свободы. Принципы, сформированные столетиями христианства, окончили в целом во второй половине ушедшего века мирную, симфоническую “идею Европы”. Именно эти энергии и душит традиционное российское самодержавие, именно эти энергии системно изничтожает неуклонно раскручивающаяся спираль террора. Россия заняла первое место по количеству сотрудников силовых структур, обгоняя миллиардный Китай! Новой целью для них станет вражеская группа – частичка общества, которая пока щупальцами власти не нащупана. “Иноагенты” и ЛГБТ-сообщество лишь пробы пера. Нас ждёт борьба с легко маркируемым для узнавания массовой аудиторией “воображаемым сообществом”. Каким – пока неведомо.
Цензурная истерика лишь самое броское проявление эрозии правового поля, результат многолетних контрреформ, которые казались сначала лишь корявым реваншизмом. Любая броская литературная метафора отстаёт от практики реальности: закон вроде имеется, но его исполнение демонстрирует, что он лишь пресловутое дышло, явная и актуальная российская традиционная ценность. Уголовное дело за рукотворный постер “Я люблю своего папу!” о многом говорит. А ведь это не в литературной параболе, а в реальной жизни. Именно потому опрокидывание культуры, её этических и правовых оснований – суть происходящего. Как мы запустили свою социальную гигиену и разрешили прийти к этому – вопрос риторический.
Умберто Эко педантично собрал 14 принципов, характеризующих постепенное возникновение в обществе фашизма, раковой опухоли, поразившей Европу в XX веке. Государственная политика российской власти редуцирует эти принципы к одному яркому маркеру: принуждение к единству. Как только в какой-либо социальной сфере является тенденция насильственного единения, дальнейший вектор развития патологии предсказуем. История познакомила нас с амбициями центральных европейских держав, победителей XIX века, приведших мир к европейскому апокалипсису в августе 1914 года. Ещё более ужасающим оказался ресентимент проигравших, уронивший человечество в пучину новой войны. Но каково же оказывается теперь вливаться в инновацию с опорой на собственные силы (“ресентимент победителей”), каковая и привела авторитарный российский режим к выплеску смертоносного металлолома, складированного со времён Ялты и заморозков холодной войны, на соседскую страну. Если моделировать структуру трагического кризиса в бытовой логике поведения “соседей по подъезду”, то становится понятна тупая иррациональность происходящего.
Источник: Антон Мазуров, «Радио Свобода»
